Как украинские писатели расправлялись с коллегой Виктором Некрасовым. Серия 1
---
Протокол закрытого партийного собрания первичной парторганизации при журнале “Радуга” от 16 сентября 1968 года.
Предисловие участницы тех событий Изольды Антроповой.
...Идя в свое время на это собрание, я, честно говоря, коллективного письма в защиту Черновола, которое подписал и Некрасов и которое вызвало негодование властей, не читала и даже не слышала о нем. Не уверена, что знала и повестку собрания.
Во-первых, у меня был грудной ребенок, занимавший меня больше, чем партийные проблемы, а во-вторых (а может, и во-первых?), я была довольно невежественна в смысле политическом — разумеется, не до такой степени, как, скажем, героиня фильма “Тоталитарный роман”, но все же... “Голосов” не слушала, самиздат почти не попадался (верхом крамолы считала пародии на Кочетова да песню о парнях, которые “сегодня водку пьют, а завтра планы продают родного советского завода.
Сегодня парни в бороде, а завтра — где? В энкавэде! Свобода, блин, свобода, свобода...”). Отношение к происходящему сублимировалось в анекдотах, которые рассказывала и слушала, не задумываясь и не предполагая, что это может быть “чревато”, а явные уродства строя считала нарушением ленинских принципов, с чем следовало бороться, и лучше всего — изнутри, то есть находясь в рядах партии. (Много лет спустя я узнала, что и генерал Григоренко поначалу говорил лишь о нарушении ленинских норм.)
Искренне негодуя, даже разразилась наивным стишком (не помню, читала ли его кому-нибудь, но не выбросила, и до сих пор где-то лежит), который кончался так: “Встань, Великий, и глянь, встань, посмотри на это: мразь, подхалимы и дрянь — это ль Страна Советов?! Ударь по столу рукою, громко крикни: не смейте!.. Но, к несчастью, счастью такому не случиться на этом свете...”
При этом Декларации прав человека в глаза не видела и ничего не знала ни о правозащитниках, ни, разумеется, о правах человека. Но знала (это объяснила мне, тогда еще студентке, взявшая надо мной шефство бывшая фронтовичка Людмила Вячеславовна Харламова, которая заведовала в “Радуге” отделом критики), что люди делятся на тех, кто сажает, и тех, которых сажают, и была на стороне “тех, которых...”, хотя и не предполагала, что человека нельзя судить за убеждения, за произведения, — то есть не думала, что это незаконно. Борцом, безусловно, не была.
Признаться, не уверена, что решилась бы в те времена подписать, если бы мне предложили, коллективное крамольное письмо, но абсолютно уверена, что не подписала бы документ, клеймящий инакомыслящих.
Теперь мне кажется, что, промолчав, не обязательно попасть в стукачи или выйти в начальники, — дело в том, “за что” или “против чего” молчать. В любом случае стоит прислушиваться к собственной совести — разумеется, если она есть. Не всякий способен броситься на амбразуру, но и не швырнувшие камень “приближали как могли” иные времена...
Сменив в 60-е годы название “Советская Украина” на более яркое и символизирующее дружбу двух братских народов, журнал, конечно же. остался советским. Его задачей было “популяризировать достижения украинской культуры среди русских читателей, публиковать произведения русских писателей на Украине, переводы произведений украинских писателей, освещать общественную и культурную жизнь республики”.
Миновав период некоторого разрешенного либерализма (при Леониде Вышеславском), “Радуга” — то ли падчерица, то ли внебрачное дитя республиканской литературы — под руководством Виктора Кондратенко постепенно все активнее стала выполнять функции некой военизированной писательской охраны советского бытия. Стоящие у руля отставники отдавали предпочтение (пренебрегая литературными критериями) тому, что именовалось военно-патриотической тематикой, и немногочисленные таланты вытеснялись многочисленными “полковниками”.
Каждый член партии (естественно — коммунистической, поскольку других не имелось) был прикреплен к какой-либо первичной организации: пенсионеры —по месту жительства, при ЖЭКах, работающие — по месту работы, а вольных литераторов группировали вокруг органа, где им надлежало печататься. Таким образом, “радужная” партячейка состояла из сотрудников, членов редколлегии и авторов, преимущественно так называемых русскоязычных. Большинство ее представителей родились еще до революции, практически все прошли Великую Отечественную — люди, судя по их военным орденам и медалям, храбрые и мужественные. Честно исполнявшие приказы и привыкшие не обсуждать их.
Дело, конечно же, не в том, когда (и даже — где) они родились, а в совершенно неправдоподобной концентрации почему-то именно внутри и вокруг “Радуги” исполнителей (разного возраста), что впоследствии сказалось на качестве и репутации журнала.
Всего лишь 4 из 24 присутствующих (не считая самого Виктора Платоновича, занятого протоколом В. Александрова и “бесправного” зав. отделом прозы Б. Дружинина), отмолчавшись, тем самым не присоединились к своим воинствующим собратьям по перу и по партии. Хочется верить, что и не пришедшие на собрание сделали это, чтобы не участвовать в шабаше.
Меня буквально потрясло (до сих пор не могу забыть этого ощущения) то, с каким энтузиазмом инженеры человеческих душ швыряли поленья в костер, разведенный под их коллегой (от некоторых я просто не ожидала такого, потому что тогда еще не знала, что можно думать одно, а говорить другое), как прежде заискивавшие перед Некрасовым фамильярно пеняли ему: дескать, напрасно ты, Вика, не обратился за советом ко мне...
Они злобно поносили если и не его самого, то Ивана Дзюбу, Святослава Караванского, Вячеслава Черновола (на всех 137 “подписантов” пороху не хватило).
Но вот имена посмевших свое суждение иметь и даже отстаивать его известны не только их соотечественникам, а имена этих литературных партийцев хранит лишь чудом уцелевший протокол, который и сегодня страшно читать, да еще и библиографический справочник писателей Советской Украины, где список произведений каждого предваряется отметкой о принадлежности к КПСС.
Любопытная штука: кого только нет в этом справочнике, где практически каждый писавший не стихи гордо именуется прозаиком! А вот Виктора Некрасова нет. Потеряли — в 1970 году еще был, а в издании 1988 года не упомянут...
Судьба Некрасова зависела от результатов голосования. Собственно, вариант был один: строгий выговор, но выглядел как два — с занесением в учетную картонку (досье каждого члена партии) и без оного. Третьего не дано: об оправдании и речи быть не могло.
За этими двумя мерами таилось нечто, понятное лишь искушенным: выговор “с занесением” означал в результате исключение из партии, ибо был уже не первым, “без занесения” — позволял и дальше оставаться в ней.
Это сейчас легко иронизировать, а тогда мне казалось очень важным не допустить исключения, и, понимая, что каждый голос может оказаться решающим, я дергалась, но не уходила с нескончаемого собрания, хотя уже пора было кормить ребенка.
А стоило ли вообще ломать копья? Во имя чего? Ради чего? Все равно ведь в конце концов Виктор Платонович оказался в Париже, а его юный друг и последователь Семен Глузман, исполнив четыре года спустя свой профессиональный и гражданский долг (он провел заочную судебно-психиатрическую экспертизу, опровергшую официальное мнение своих коллег относительно невменяемости Петра Григоренко), — в лагерях, так же как и Светличный, Дзюба, Сверстюк и другие диссиденты...
Наверное, не я одна была так наивна: перевес в два голоса означал, что большинство сочло заблудшую овцу достойной пребывать в стаде.
Кстати, неголосовавших было трое, а не двое, как указано в протоколе: дама, активно дружившая с В. П., говорила мне, что избежала участия в голосовании, потихоньку ускользнув якобы по естественной надобности. Впрочем, при подсчете все сошлось как надо. Правда, секретарь парторганизации очень нервничал и требовал, чтобы обязательно записали, кто как голосовал, и реплика относительно того, что подобное не предусмотрено процедурой, повергла его в ужас: “А что я скажу в парткоме?!”
Надо отметить, что “аутсайдеры” репрессиям не подверглись. На отчетно-перевыборном партсобрании тогдашний секретарь парткома Василь Козаченко, не прибегая к политическим обвинениям и ярлыкам, лишь вскользь упомянул о “незрелых выступлениях некоторых старых и молодых коммунистов”. Меня, например, никуда не вызывали, ничем не попрекали. (Да, собственно, из-за чего? По сравнению с тем, что совершили другие, это просто жалкий комариный писк.) Разве что — гораздо позже — пару раз “припоминали”. Однажды не выпустили (смешно сказать!) по турпутевке в Болгарию.
Потом выжили из редакции (“Так тебе и надо, — по-отечески сказали “наверху”, — нечего было тогда язык распускать”), потом не утвердили в должности заместителя главного редактора издательства, за что благодарю и всю оставшуюся жизнь буду благодарна автору этих, как сейчас выражаются, подставок. Говорят, что теперь он пишет (и вроде бы даже публикует) проникновенные воспоминания о Викторе Платоновиче, которого так хорошо знал и любил — ну совсем как ветеран из анекдота, рассказывающий о последней встрече с Чапаевым (“Как выстрелил — он под воду ушел, и больше, дорогие детки, я его не видел...”). Да он и неоригинален: когда “стало можно”, все оказались если не самыми близкими друзьями, то чем-то вроде этого.
Собственно говоря, о писателях судят по их произведениям (кстати, и стилистика, и даже орфография и пунктуация позволяют судить об авторах этой “протоколоверсии” собрания). А вот биографические сведения, приведенные здесь, — всего лишь скупые анкетные данные, похожие, “как близнецы-братья”.
Я сочла неуместным прибегать к сугубо личным, а следовательно, более резким оценкам еще и потому, что, перелистывая протокол, вдруг поняла: пожалуй, все участники этого собрания уже ушли из жизни, а из выступавших осталось не более пяти, и как минимум двое — далеко не молоды и вряд ли обладают железным здоровьем. Да и не в моем мнении дело...
Куда красноречивее то, чту каждый счел нужным сказать тогда, 16 сентября 1968 года.
Изольда Антропова
***
ПРОТОКОЛ
Закрытого партийного собрания первичной парторганизации при журнале “Радуга” от 16 сентября 1968 года
Присутствовало: 24 члена КПСС.
Президиум: М.И. Наумов — председатель;
Ю. Черный-Лиденко, В.Александров — секретарь.
Повестка дня: Персональное дело коммуниста В. П. Некрасова.
Слушали: 1. Информацию секретаря парторганизации
т. Роготченко А. П. о потере политической бдительности коммунистом В.П. Некрасовым, выразившейся в подписании коллективного письма, которое используется за границей буржуазной пропагандой во враждебных нам целях. В заключение тов. Роготченко объявляет собранию, что на партбюро поступок коммуниста Некрасова был тщательно рассмотрен и обсужден. Большинством голосов решено объявить ему строгий выговор с занесением в учетную карточку. Это решение и предлагается на обсуждение собрания первичной парторганизации.
2. Объяснение коммуниста В. П. Некрасова по существу вопроса повестки дня.
Тов. Некрасов заявил, что факт подписания им письма в числе 137 лиц он не отрицает, полностью разделяя текст данного письма. После чего В.Некрасов зачитывает текст первого письма; кроме того, он зачитывает и второе письмо, подписанное “пятью лицами” (в том числе и самим Некрасовым), адресованное главному редактору газеты “Лiтературна Україна”, в ответ на опубликованную в названной газете статью А. Полторацкого “Ким опiкуються деякi гуманiсти”. Далее он заявил: “Мне всегда казалось, что долг каждого коммуниста обращаться в вышестоящие советские и партийные органы, вплоть до ЦК КПСС, по острым и волнующим общественность вопросам. Я и до прочитанных здесь вам писем неоднократно подписывал коллективные письма и обращался с ними в вышестоящие органы власти и партии. Так, например, я в числе других лиц подписал письмо об инвалидных колясках (о бесплатном предоставлении инвалидам Великой Отечественной войны мотоколясок). Также подписал коллективное письмо XXIII съезду КПСС о возможном рецидиве культа личности. Подписывал и другие письма. Я придерживаюсь мнения, что совершенно неважно, кем в данном случае подобные письма написаны. Важно главное: смысл текста письма, его правильность и справедливость. Если ко мне пришли представители общественности и предлагают подписать письмо и я считаю, что затронутые в нем вопросы справедливы и животрепещущи и что моя подпись может ускорить решение вопроса, я такое письмо подпишу со спокойной совестью.
После известных всем вам процессуальных нарушений из недавнего прошлого процесс Черновола во Львове был грубым нарушением правовых норм и прямым продолжением процессов периода культа личности. Это нас возмутило, и мы написали письмо в высшие инстанции нашей партии и власти (тт. Брежневу, Косыгину, Подгорному) с просьбой повлиять своим авторитетом на ответственных за советское правосудие лиц, чтобы подобные процессуальные нарушения были изжиты и впредь не повторялись. Второе письмо вызвано возмутительной статьей А. Полторацкого, напечатанной в “Лiтературній Українi”. В своей статье этот автор с сомнительной гражданской чистоплотностью грубо перетасовал факты.
А. Полторацкий и в прошлом не отличался объективностью. Было время, когда он печатно выступил против Остапа Вишни, объявив его ярым буржуазным националистом. А когда Остап Вишня занял в истории украинской литературы почетное, по праву принадлежащее ему место, тот же Полторацкий спешил доказать, что Остап Вишня — выдающийся украинский писатель-гуманист. Этот же прием огульного шельмования Полторацкий использовал в своей статье против Черновола, в статье, где 137 авторам письма приписываются слова и мысли, никогда ими не произносимые и под которыми они не ставили своих подписей. Была ли в наше первое письмо из двух страниц вставлена третья — я не знаю. Может быть, об этом знает Полторацкий, потому что он об этом пишет. Или же редактор “Лiтературноi Украпнi” Зуб, потому что он печатает то, что ему предлагает Полторацкий. Я же, повторяю, не знаю. Я знаю только одно и выступаю всегда за то, чтобы наши законы, законы социалистического государства, строго соблюдались каждым членом нашего общества”.
Председательствующий Наумов: Информация секретаря парторганизации и объяснения коммуниста Некрасова прослушаны. Какие будут к нему вопросы?
Бродский: У меня вопрос к секретарю. Было ли партийному бюро известно, что в Тегеране на конференции фигурировало письмо, подписанное т. Некрасовым?
Наумов: У меня вопрос к Некрасову. Понимаете ли вы, что в интересах государственной безопасности внутри государства могут быть закрытые процессы?
Черный-Лиденко: Знаете ли вы, как были использованы подобные коллективные письма враждебной нам буржуазной пропагандой?
Осьмак: Известно ли вам, что сейчас по Киеву ходят по рукам тексты и второго вашего письма — в “Лiтературну Украпну”?
О. Мельник: Были ли вы лично знакомы с Черноволом?
Лобанов: Известно ли вам, когда и каким путем отослано письмо в ЦК КПСС и был ли ответ?
Отвечают на вопросы.
Роготченко: Я могу ответить: нашему партбюро было известно, что в Тегеране на Конференции в защиту прав человека письмо, которое подписал и т. Некрасов, фигурировало в качестве одного из основных документов, порочащих наш государственный строй.
Некрасов: Отвечу на вопросы по порядку. 1. На процессе Черновола не было таких вопросов, которые бы затрагивали наши государственные интересы, а тем более тайны нашей страны. Считаю, что весь его ход мог бы быть полностью обнародован в печати. 2. Знал из печати и радио. Но ни в коем случае письмо, которое я подписал вместе с другими, не связывалось с теми письмами, которые вы имеете в виду.
3. Не знаю, что второе письмо, подписанное мною вместе со Сверстюком, Дзюбой, Л. Костенко и М. Коцюбинской, ходит по Киеву. Но я, если меня спрашивают его содержание, всем рассказываю. 4. С Черноволом я лично не знаком. 5. Письмо отослано в марте сего года. Ответа до сего дня еще нет.
Обсуждение.
Шкаровская: За какое письмо из прочитанных должен нести ответственность Некрасов? Что касается второго письма, то оно, я считаю, написано в рамках наших общественных и партийных норм. Оно адресовано в редакцию “Лiтературноi Украпнi”, и право пяти авторов требовать его опубликования. Что же касается реплики т. Осьмак, то я могу предположить, что второе письмо, по всей вероятности, если и ходит по Киеву, то только в узком кругу литераторов. Что же касается первого письма, то я уверена, что Виктор Платонович руководствовался самыми благими намерениями, но они, эти намерения, сыграли не в его пользу. И хотя Виктор Платонович заявил, что письмо им было подписано в здравом смысле, я считаю, что в данном факте был явный элемент легкомысленности. Именно за это, что он легкомысленно поставил подпись под письмом, не поинтересовавшись, куда, как и кем оно будет отправлено, — он и должен нести ответственность.
Гордеев: Я полагаю, что Некрасову должно быть ясно — коллективное письмо и вопросы, поднимаемые в нем, — это не его личный взгляд, а уже платформа, позиция определенной группы. Вопрос этот обостряется тем более, что за Черновола и ему подобных цепляются одни и те же личности с националистическим душком. Всем нам памятно выступление, когда секретарь ЦК КПУ тов. Овчаренко раскрыл перед нами истинные лица Черновола, Караванского и др. А тут — опять новое письмо Некрасова и его соавторов, а в письме все те “герои” фигурируют, кем на Украине сегодня подогреваются и поддерживаются националистические настроения. Я думаю, что партийное собрание даст надлежащую оценку поступку Некрасова, тем более что и сам, как я вижу, Виктор Платонович уже понимает свою ошибку. Я считаю решение партбюро правильным — за притупление политической бдительности Некрасову надо вынести строгий выговор с занесением в учетную карточку.
Серпилин: Об этом письме в СПУ говорят с апреля. И я рад, что сегодня услышал его в первозданном виде. Следует здесь, однако, отметить две неточности. Во-первых, тов. Роготченко неточно заявил, что это письмо было обращено к киевской общественности, и, во-вторых, что письмо это по своему содержанию направлено к четко выраженной цели: к защите правовых норм нашего государства, как я понимаю, а не к защите националистов. И вот вопрос: за что же обвиняют Некрасова? Я внимательно прослушал письмо и убедился, что написано оно спокойно, разумно, деловито. Имел ли право коммунист обратиться к вышестоящему партийному руководству с волнующими его вопросами? Безусловно, имел.
Относительно же коллективного обращения — Устав такого не исключает (Устав КПСС, п. 33). Так в чем же все-таки обвиняется Некрасов? Видимо, он, скорее всего, нарушил партийную этику. А раз это нарушение — то коммунист, разумеется, должен нести определенную ответственность. А тот факт, что письмо фигурировало в Тегеране в качестве документа, — Некрасов в том абсолютно неповинен. Это, по-моему, всем ясно. А значит, и вины его личной в том нет. Что же касается статьи Полторацкого, то я солидарен с авторами второго письма — она возмутительна, и отклик на нее был вполне естествен. Еще один попутный вопрос. Когда мы обсуждали персональное дело Хинкулова, к нам на партсобрание пришел секретарь райкома. Мне кажется, что сегодняшний случай важнее и сложнее Хинкуловского дела, а посмотрите — даже представителя парткома нет на нашем партсобрании. Все поручено тов. Роготченко. А ведь и Алексей Петрович не может сам ответить на все волнующие нас вопросы.
Источники - «Вопросы литературы» 2002, №3 и Аргумент
Взято: vakin.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]