Избиения и убиения бедных французов.
---
Письмо старосты Григория Андреева к помещику его из Боровска 6 ноября 1812 года.
"О нижеследующих обстоятельствах вашему превосходительству доношу:
1. Вотчина Ваша, Боровского уезда сельцо Курчино, после выхода из Боровского уезда неприятеля вдаль, осталась благополучна, кроме того, что брали у нас сено, овес, печеный хлеб и из мелкой скотины, однако, по власти Создателя и милости вашего превосходительства, нынешнюю зиму в корме как-нибудь пробудемся.
2. Разоренных селений обыватели, около 1500 семей, от неприятеля в Ваших рощах недель семь укрывались и очень много пожгли Вашего лесу.
3. Назад тому недели три пришли к нам французы и хотели деревню сжечь; но я, с помощью Божией и крестьян Ваших, их всех перебил до смерти, как тощих собак; нашли при них с образов оклады серебряные помятые, рясу и нитку жемчуга. Я все отдал в приходскую церковь; не надо нам от них ничего. Мы довольны всем: гневить Бога нечего."
Из воспоминаний дворовой москвички Евдокии Силаевой:
"Отдохнули мы, опять пустились в путь - по всем деревням солдаты. В Песочну пришли - слышен в Воскресенске за рекой шум, крик. "Что это такое?" - думаем. Подошли к строению, увидели женщину: скажи нам, голубушка, что это такое за шум? - Это наши мужички с французами воюют; что там у них делается, не знаю.
А вот что вышло. Пришли в Воскресенск человек 500 неприятелей - жители все разбежались из домов. Французам хотелось собор ограбить; мужички воротились, кто с топором, кто с пикой, кто с вилами, да давай французов катать, а французы-то в них стреляют. Такая пошла война, но Господь помог: видно, Он не захотел, чтобы нехристи монастырь ограбили.
Французов-то было 500 человек, а наших немного, да их все прибавлялось, из разных деревень сбегались на шум и стрельбу. Одних убьют, другие готовы, колотят да катают французов кто чем попало. Всех положили на месте, ни один не ушел...
У меня в Глебове было два дяди; они меня так обласкали и сказали, что все наши пробрались в Теплое. Пока я тут была, вдруг приходят двое солдат: не французы, а немцы какие-то, такие оборванные, общипанные, голодные, просят поесть. А деревня-то была нетронутая, все цело, ничего не вывезено. Мужики скорей за пики: говорят, коли мы этих выпустим, они сотню наведут, другим укажут дорогу. Стали со старостой спорить.
Староста их взял в избу, посадил за стол, поставил молока, хлеба; а мужики-то с пиками под окошком шумят и пиками в окно солдатам чуть не в спину. Староста туда-сюда, не хотелось ему этих двух губить, да ведь он один, а мужиков-то много. Как он их накормил, тут мужики их, сытых-то, сердечных, и потащили в лес да в лесу и убили. Куда на такие страсти смотреть - мы подальше спрятались.
А ведь какие они догадливые! Как их в лесу-то убили и раздели, у них чего-чего не было навьючено круг тела, сколько одних платков! Шинели были все в заплатах! Мужики их брать не хотели, да один мужичок увидал, что из-за заплатки что-то светится. Глядь, золотой! Пошарили: в каждой заплатке золотые зашиты. Много их тогда вынули, этих золотых.
А до меня что еще было в Глебове! Там жил управляющий, француз тоже, Егор Иванович, пожилых лет, и жил у них очень давно; покойница княгиня его очень любила, за всем присматривал, и весь дом был у него на руках.
Вдруг мужики взволновались! Он француз, он нас продаст - давай его бить! Егор Иванович никому зла не делал, жил себе преспокойно и в голове не держал, что на него мужики замышляют. Мужики уже собрались, да у него кухарка, Марья; она проведала да шепнула ему: спасайся, мол, Егор Иванович, тебя хотят убить. Он было не верил, да как увидал, что идет кучка мужиков к нему, выпрыгнул на задний двор и пустился в бега.
Тут был мой дядя Никита, такой добрый, царствие ему небесное - он не пошел с мужиками, а другой дядя был с ними вместе. Ну, вот Егор Иванович пустился в бег. Да куда бежать? Мужики близко, он бросился в ригу - соломы было много, он в солому.
Мужики давай искать в соломе-то: рылись, рылись, а его не нашли. Куда-то пропал, точно сквозь землю провалился. Они обступили весь двор, не век же ему тут сидеть - как выйдет, мы его тут и схватим. Прождали они целый день, а он ни гугу. Соскучились молодцы: видно мы его упустили, он, должно быть, теперь далеко убежал.
Мой дядя Никита, как увидал, что все по домам разошлись да улеглись, запряг лошадь да задворками и пробрался к риге. "Егор Иванович! Где вы? Это я, Никита. Вылезайте скорей". Посадил его на телегу, ударил кнутом и проскакал прямо в Теплое. Никита сдал Егора Ивановича с рук на руки Василию Семеновичу и воротился домой как ни в чем не бывало. Егор Иванович дал ему 25 рублей и обещал, что никогда своего спасителя не забудет..."
Отрывки из писем смоленского помещика к приятелю. От 4 и 12 сентября 1812 г.
"У нас, по Вяземскому уезду, начался скотский падеж. От моего дома в двадцати верстах пригнали к французской армии польских 500 быков; они заразили весь скот и сами все подохли.
Петербург безопасен: француз армию почти всю растерял. Чрез Вязьму взад и вперед, к Москве и Смоленску, идут французские войска, но очень мало. На сих днях проводили наших пленных воинов из Москвы чрез Вязьму, в том числе штаб- и обер-офицеров, из них шестеро явились ко мне, а между ними и один родственник мой. Он сказывал, что дорогой от Москвы наших слабых пленных без пищи пристрелено 611 человек и в том числе 4 офицера.
Войска французские очень слабы, без пищи; мужики весь хлеб меж собою поделили, а им не дают. Дом мой до сих пор не граблен и весь Бельский уезд, а впредь Богу вестимо, что будет. В хоромах моих три француза были, но - чудо невероятное, десяти лет мальчишка с девкой, которые для меня печь топили, выгнали их оттуда.
Мальчишка закричал: "Ребятеж, сюда!" Они бросились в избу к его матери, стали просить хлеба и молока, но в то время наши три солдата, ушедшие из плена, явились в избу, хотели их схватить и вести в Сычевки. Французы кинулись бежать.
Скажу тебе, друг мой, что у нас с 1 августа все барыни и господа по-выздоровели, не слыхать ни об истерике, ни о конвульсиях, а подагра сама без лекарей проходит. У меня родная тетка, лет 77, четвертый год в параличе без руки и ноги и без языка, а теперь стала ходить, только не говорит.
Один управитель у нас по соседству растек было водянкой, но французские камердинеры неосторожно донага раздели его и привели в движение: воды открылись, и сделалось легче. Но не в пример россиянам французы в Смоленске все издыхают, да и русские, которые к ним прилипли, лежат лоском.
Еще скажу тебе анекдот: майор и кавалер георгиевский, живущий от меня в 25 верстах, лет 75, стал на пути, где шли французские войска. Они обошлись с ним очень жестоко, а также и с женою его, потом выгнали из дому в избенку, где они жили, а дом заняли.
Я сжалился над ними и приказал своему племяннику выкрасть их из избенки, что ему и удалось. Теперь этот майор идет в службу и готовится к сражению - не от безумия, а от досады: как де меня могли бить французы. Жена его упросила племянника не брать в плен живущих у них шестерых итальянцев и седьмого, их попа, за то, что они добрые люди.
Сейчас получил я поклон от сына моего, из-под Калуги, село Вороново. Он ранен, но не так тяжело, надеется быть опять во фрунте - что меня крайне утешает - за веру, за царя, за отечество, дух имеет бодрый. Отходя отсюда, оставил он матери царских заслуженных двести рублей: платит долг справедливой благодарности."
"О нижеследующих обстоятельствах вашему превосходительству доношу:
1. Вотчина Ваша, Боровского уезда сельцо Курчино, после выхода из Боровского уезда неприятеля вдаль, осталась благополучна, кроме того, что брали у нас сено, овес, печеный хлеб и из мелкой скотины, однако, по власти Создателя и милости вашего превосходительства, нынешнюю зиму в корме как-нибудь пробудемся.
2. Разоренных селений обыватели, около 1500 семей, от неприятеля в Ваших рощах недель семь укрывались и очень много пожгли Вашего лесу.
3. Назад тому недели три пришли к нам французы и хотели деревню сжечь; но я, с помощью Божией и крестьян Ваших, их всех перебил до смерти, как тощих собак; нашли при них с образов оклады серебряные помятые, рясу и нитку жемчуга. Я все отдал в приходскую церковь; не надо нам от них ничего. Мы довольны всем: гневить Бога нечего."
Из воспоминаний дворовой москвички Евдокии Силаевой:
"Отдохнули мы, опять пустились в путь - по всем деревням солдаты. В Песочну пришли - слышен в Воскресенске за рекой шум, крик. "Что это такое?" - думаем. Подошли к строению, увидели женщину: скажи нам, голубушка, что это такое за шум? - Это наши мужички с французами воюют; что там у них делается, не знаю.
А вот что вышло. Пришли в Воскресенск человек 500 неприятелей - жители все разбежались из домов. Французам хотелось собор ограбить; мужички воротились, кто с топором, кто с пикой, кто с вилами, да давай французов катать, а французы-то в них стреляют. Такая пошла война, но Господь помог: видно, Он не захотел, чтобы нехристи монастырь ограбили.
Французов-то было 500 человек, а наших немного, да их все прибавлялось, из разных деревень сбегались на шум и стрельбу. Одних убьют, другие готовы, колотят да катают французов кто чем попало. Всех положили на месте, ни один не ушел...
У меня в Глебове было два дяди; они меня так обласкали и сказали, что все наши пробрались в Теплое. Пока я тут была, вдруг приходят двое солдат: не французы, а немцы какие-то, такие оборванные, общипанные, голодные, просят поесть. А деревня-то была нетронутая, все цело, ничего не вывезено. Мужики скорей за пики: говорят, коли мы этих выпустим, они сотню наведут, другим укажут дорогу. Стали со старостой спорить.
Староста их взял в избу, посадил за стол, поставил молока, хлеба; а мужики-то с пиками под окошком шумят и пиками в окно солдатам чуть не в спину. Староста туда-сюда, не хотелось ему этих двух губить, да ведь он один, а мужиков-то много. Как он их накормил, тут мужики их, сытых-то, сердечных, и потащили в лес да в лесу и убили. Куда на такие страсти смотреть - мы подальше спрятались.
А ведь какие они догадливые! Как их в лесу-то убили и раздели, у них чего-чего не было навьючено круг тела, сколько одних платков! Шинели были все в заплатах! Мужики их брать не хотели, да один мужичок увидал, что из-за заплатки что-то светится. Глядь, золотой! Пошарили: в каждой заплатке золотые зашиты. Много их тогда вынули, этих золотых.
А до меня что еще было в Глебове! Там жил управляющий, француз тоже, Егор Иванович, пожилых лет, и жил у них очень давно; покойница княгиня его очень любила, за всем присматривал, и весь дом был у него на руках.
Вдруг мужики взволновались! Он француз, он нас продаст - давай его бить! Егор Иванович никому зла не делал, жил себе преспокойно и в голове не держал, что на него мужики замышляют. Мужики уже собрались, да у него кухарка, Марья; она проведала да шепнула ему: спасайся, мол, Егор Иванович, тебя хотят убить. Он было не верил, да как увидал, что идет кучка мужиков к нему, выпрыгнул на задний двор и пустился в бега.
Тут был мой дядя Никита, такой добрый, царствие ему небесное - он не пошел с мужиками, а другой дядя был с ними вместе. Ну, вот Егор Иванович пустился в бег. Да куда бежать? Мужики близко, он бросился в ригу - соломы было много, он в солому.
Мужики давай искать в соломе-то: рылись, рылись, а его не нашли. Куда-то пропал, точно сквозь землю провалился. Они обступили весь двор, не век же ему тут сидеть - как выйдет, мы его тут и схватим. Прождали они целый день, а он ни гугу. Соскучились молодцы: видно мы его упустили, он, должно быть, теперь далеко убежал.
Мой дядя Никита, как увидал, что все по домам разошлись да улеглись, запряг лошадь да задворками и пробрался к риге. "Егор Иванович! Где вы? Это я, Никита. Вылезайте скорей". Посадил его на телегу, ударил кнутом и проскакал прямо в Теплое. Никита сдал Егора Ивановича с рук на руки Василию Семеновичу и воротился домой как ни в чем не бывало. Егор Иванович дал ему 25 рублей и обещал, что никогда своего спасителя не забудет..."
Отрывки из писем смоленского помещика к приятелю. От 4 и 12 сентября 1812 г.
"У нас, по Вяземскому уезду, начался скотский падеж. От моего дома в двадцати верстах пригнали к французской армии польских 500 быков; они заразили весь скот и сами все подохли.
Петербург безопасен: француз армию почти всю растерял. Чрез Вязьму взад и вперед, к Москве и Смоленску, идут французские войска, но очень мало. На сих днях проводили наших пленных воинов из Москвы чрез Вязьму, в том числе штаб- и обер-офицеров, из них шестеро явились ко мне, а между ними и один родственник мой. Он сказывал, что дорогой от Москвы наших слабых пленных без пищи пристрелено 611 человек и в том числе 4 офицера.
Войска французские очень слабы, без пищи; мужики весь хлеб меж собою поделили, а им не дают. Дом мой до сих пор не граблен и весь Бельский уезд, а впредь Богу вестимо, что будет. В хоромах моих три француза были, но - чудо невероятное, десяти лет мальчишка с девкой, которые для меня печь топили, выгнали их оттуда.
Мальчишка закричал: "Ребятеж, сюда!" Они бросились в избу к его матери, стали просить хлеба и молока, но в то время наши три солдата, ушедшие из плена, явились в избу, хотели их схватить и вести в Сычевки. Французы кинулись бежать.
Скажу тебе, друг мой, что у нас с 1 августа все барыни и господа по-выздоровели, не слыхать ни об истерике, ни о конвульсиях, а подагра сама без лекарей проходит. У меня родная тетка, лет 77, четвертый год в параличе без руки и ноги и без языка, а теперь стала ходить, только не говорит.
Один управитель у нас по соседству растек было водянкой, но французские камердинеры неосторожно донага раздели его и привели в движение: воды открылись, и сделалось легче. Но не в пример россиянам французы в Смоленске все издыхают, да и русские, которые к ним прилипли, лежат лоском.
Еще скажу тебе анекдот: майор и кавалер георгиевский, живущий от меня в 25 верстах, лет 75, стал на пути, где шли французские войска. Они обошлись с ним очень жестоко, а также и с женою его, потом выгнали из дому в избенку, где они жили, а дом заняли.
Я сжалился над ними и приказал своему племяннику выкрасть их из избенки, что ему и удалось. Теперь этот майор идет в службу и готовится к сражению - не от безумия, а от досады: как де меня могли бить французы. Жена его упросила племянника не брать в плен живущих у них шестерых итальянцев и седьмого, их попа, за то, что они добрые люди.
Сейчас получил я поклон от сына моего, из-под Калуги, село Вороново. Он ранен, но не так тяжело, надеется быть опять во фрунте - что меня крайне утешает - за веру, за царя, за отечество, дух имеет бодрый. Отходя отсюда, оставил он матери царских заслуженных двести рублей: платит долг справедливой благодарности."
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]