Петлюровцы и махновцы в Екатеринославе (Днепропетровске).
---
"В одну из ночей в первых числах декабря я был разбужен громкой командой: "пли", раздавшейся под самым окном (я жил в первом этаже). Не успел я вскочить, как раздалась оглушительная ружейная и пулеметная трескотня, которая затем не прекращалась до вечера следующего дня.
Пули стучали, как дождь, по крыше нашего дома. Как впоследствии оказалось, в нашем дворе стояла команда петлюровцев, а на противоположном углу улицы расположились солдаты 8-го офицерского корпуса.
Столкновение между войсками, целую неделю мирно уживавшимися в одном городе, было настолько неожиданно, что никто из жителей нашего дома не мог догадаться, кто собственно сражается. Высказывались предположения о большевистском восстании и о сражении австрийских войск с явившимися, наконец, союзническими солдатами.
Недоумение рассеялось только уже днем, когда к нам явились солдаты для обыска: они оказались петлюровцами. Мы узнали от них, что бой возник потому, что 8-й корпус не захотел добровольно уйти из Екатеринослава, мотивируя свой отказ необходимостью охранять мирных жителей от грабежей. Кровопролитие было остановлено вмешательством австрийского командования, которое пригрозило обстрелять город тяжелой артиллерией.
Дерущиеся вняли этому аргументу, и 8-й корпус на следующий день мирно ушел. Впрочем, часть его солдат осталась и перешла к петлюровцам. Перебежничество затем повторялось при каждой смене режима.
Петлюровцы торжествовали победу. Национальные украинские зипуны загарцовали на главных улицах города. Стало весело, шумно и пьяно. Гайдамаки пели, плясали, но главным образом стреляли не в людей, a просто так себе, в воздух.
Днем еще было сносно, но ночью становилось жутко. Нельзя было пройти несколько шагов по улице, чтобы перед ухом да просвистела пуля. Бывали и жертвы, особенно дети...
В учреждениях, управляемых петлюровцами, господствовала полная бестолковщина. Одно учреждение не подозревало о существовании другого; каждое ведомство в отдельности непосредственно сносилось с Киевом.
Ежедневно публиковались приказы о мобилизации, которые в тот же вечер отменялись. Так по крайней мере раз пять объявлялась мобилизация студенчества и ни разу не приводилась в исполнение. Из учреждений были изгнаны все служащие, не владевшие "украинской мовой".
Город был полон всевозможных чудесных слухов о Махно и его разбойничьей шайке, свившей себе гнездо в Гуляй-Поле. В народе говорили, что Махно требует от петлюровцев, чтобы его впустили в Екатеринослав всего лишь на три дня.
За это время он обещает ввести новый анархо-коммунистический строй - отобрать все у богатых и отдать бедным. Рассказывали, что Махно благородный человек и "враг лишь жидам и немцам", а населению его нечего бояться.
Я слушал все эти толки и не придавал им никакого значения; не подозревая даже о той реальной силе, которой уже тогда обладал Махно. Но прежде чем пришлось в этом убедиться, в Екатеринославе произошло еще одно сражение: бой между петлюровцами и австрийцами.
Петлюровцы потребовали у стоявших в городе австрийских частей, чтобы они сдали оружие перед эвакуацией на родину. Немцы категорически отказались и с оружием в руках отстаивали свою воинскую честь.
Ожесточенная ружейная и пулеметная стрельба длилась целые сутки. Среди мирных жителей было немало жертв. Победили конечно петлюровцы, ибо австрийцы только оборонялись: у них не было достаточно сильных стимулов для борьбы до конца.
Сильное впечатление производило зрелище, как гайдамаки срывали мундиры с австрийских офицеров. Гордые оккупаторы, союзники державы, едва не победившей всю Европу, склонялись перед толпой полупьяных украинских стрелков, представлявших совершенный нуль в военном отношении.
Так повернулась к ним судьба. Вскоре после своего разоружения немцы исчезли. Тихо и незаметно вышли из Екатеринослава австрийские части, после своего позора не показывавшиеся больше на улицах. Их уход обыватель почувствовал только впоследствии, когда через неделю после их исчезновения на Екатеринослав напал Махно.
К 7 ч. вечера стрельба внезапно затихла. Соседи отправились наверх. Вдруг постучали в дверь. На мой вопрос, кто там, раздался грубый голос: "А ну-ка, открой!" Я открыл и невольно отшатнулся: на меня направлены были дула нескольких ружей.
В квартиру ворвалось гурьбой человек 10 с ног до головы вооруженных молодцов, обвешанных со всех сторон ручными гранатами; одеты они были в самые разнообразные костюмы: одни - в обычные солдатские шинели, другие в роскошные енотовые шубы, очевидно только что снятые с чужих плеч, третьи, наконец, в простые крестьянские зипуны.
На испуганный вопрос подоспевших хозяев квартиры (я снимал у них только комнаты): кто вы? раздался ответ: "петлюровцы!", и. послышался дружный хохот: "Небось обрадовались; а мы ваших любимчиков в порошок истерли и в Днепр сбросили. Поиграли - и будет. Мы - махновцы и шуток не любим".
"Нам квартира эта нужна; выбирайся отсюда поскорей", - прибавил предводитель отряда. Хозяйке квартиры удалось убедить незваных гостей, что передних двух комнат и прихожей будет вполне достаточно для их целей.
Мы перебрались в задние комнаты. В квартиру прибывали все новые и новые махновские солдаты. Они бесцеремонно проникли и в следующие комнаты я сели за стол, на котором стояла кое-какая снедь. Наши дамы вежливо потчевали их, стараясь разыграть радушных хозяек...
Махновские гости, угощавшиеся за столом, были очень разного типа. Один из них смуглый брюнет, с ярко белыми зубами, весь еще был опьянен только что пролитой кровью.
Он хвастал все время своими подвигами, не выпуская из рук револьвера, которым он только что, по его рассказам, пристрелил буржуя и буржуйку; "Такие глупые, - прибавил он, жутко улыбаясь, - все время пищали"...
Другой, бледный и изможденный, в железной австрийской каске, сосредоточенно молчал, водя своими стеклянными глазами прирожденного убийцы. Внезапно он вытащил из голенища гамаши, очевидно, только что снятые с убитой, и, обращаясь к моей жене, сказал, ухмыляясь: "Возьми, барышня, на память, кажется, женские чулки".
Жена стала уверять, что ей не нужно этого подарка, что видимо задело страшного кавалера. Положение спас наш хозяин, который взял. Гамаши для своей дочери.
Совсем иного типа, чем остальные, был другой махновец: по виду мирный сельский пахарь, лет 45, одетый в обычное крестьянское платье, он поминутно крестил свой рот, приговаривал после каждого проглоченного куска: "Спасибо хозяину и хозяйке".
Невольно возникало недоумение, как затесался этот мирный человек в буйную разбойничью ватагу; по-видимому, это была жертва насильственной махновской мобилизации.
В столовую вошел сам начальник отряда (как постом оказалось пулеметной команды), солдат с совершенно неопределенным выражением лица; он пришел звать своих товарищей на смену и, отказавшись от угощения, стал нас просвещать:
"Наш батька, - поведал нам он, - сам генерал: он царской армии подпоручик. Он коммунист настоящий, не то что петлюровцы, жидами купленные. Махно каждому позволяет взять по одной паре всего, сколько нужно, чтобы на себе носить. А кто больше возьмет, тех всех расстреливает. Мы только жидов и немцев режем: они-то и есть главные буржуи."
А ты, не жидовка ли будешь? - грозно спросил он у нашей хозяйки, типичной хохлушки-брюнетки, и вразумительно помахал перед ней палицей, в которую была вдета ручная граната. Хозяйка показала на образа, висевшие на стене, - и гроза миновала.
Махновцы, сидевшие в столовой, ушли на смену, и их начальник позволил нам запереть на крючок дверь из столовой в половину квартиры, занятую отрядом. Всю ночь отдельные солдаты дергали за двери в надежде пограбить, но при окликах уходили, ничего не отвечая.
Во двор к нам был поставлен пулемет, который стучал всю ночь; как оказалось, его чинили и пробовали. Мы все, конечно, не спали и прислушивались.
У махновцев слышно было беспрерывное движение и шепот: только впоследствии мы узнали, что в нашей квартире был избит прикладами и чуть не расстрелян врач - сосед, который, поверив, что пришедшие солдаты петлюровцы, стал поносить махновцев.
Его целую ночь продержали под дулами ружей, ежеминутно угрожая убить, а он ползал на коленях и молил о пощаде; наконец его избили и под утро вытолкнули на улицу...
На рассвете приютившаяся у нас пулеметная команда выстроилась в боевой готовности перед домом; на другом конце площади стояли еще петлюровцы. После ухода махновцев мы нашли под кроватью целую кучу ручных гранат. Шкаф был взломан и все платье и белье из него украдено. Мы поспешили позвать солдат, чтобы вернуть им оставленные на память бомбы.
Припасы все были съедены, и жена решилась, пользуясь затишьем, выйти на площадь поискать продовольствия. Махновцы, стоявшие там, узнали ее и пустили пройти: "А, ты из того дома будешь? Ну иди, иди; только скорей! А то стрелять надо. Мы подождем, но немного". Когда через минут 10 жена вернулась, раздобыв хлеба, действительно началась отчаянная стрельба.
Однако это стреляла не наша знакомая махновская команда, а палила тяжелая артиллерия подоспевших на помощь из, Кременчуга петлюровских частей. Махновцы в беспорядке разбегались. Им не удалось даже, как следует, пограбить города. Единственное, что Махно успел в Екатеринославе, - это расстрелять прокурора окружного суда Аверьянова, - своего обвинителя в деле о братоубийстве.
К вечеру махновские отряды окончательно были изгнаны из Екатеринослава и рассыпались по Екатеринославской губернии, где стали интенсивно продолжать свою деятельность.
Об их окончательной ликвидации силами петлюровцев нельзя было и думать: слишком сильные корни пустил Махно в украинском крестьянстве и слишком дезорганизованы были петлюровцы. Тем не менее, они торжественно праздновали победу и прославляли происшедшие события, как проявление крепости, своего режима.
Во всех газетах были напечатаны длиннейшие официальные сообщения, решавшие вопросы государственного управления в категориях, свойственных политической мысли "Запорожской Сечи".
Население, сидевшее 6 дней взаперти, хлынуло на полуразрушенные улицы, засыпанные осколками снарядов, обвалившейся штукатуркой домов, стекольными осколками; мертвецы все были подобраны; зато поражало количество трупов лошадей и собак.
Петлюровцы хоронили павших и... стреляли в воздух. А население ждало нового нападения Махно." - из воспоминаний преподавателя юридического факультета Екатиринославского Университета Г.Иренева.
Пули стучали, как дождь, по крыше нашего дома. Как впоследствии оказалось, в нашем дворе стояла команда петлюровцев, а на противоположном углу улицы расположились солдаты 8-го офицерского корпуса.
Столкновение между войсками, целую неделю мирно уживавшимися в одном городе, было настолько неожиданно, что никто из жителей нашего дома не мог догадаться, кто собственно сражается. Высказывались предположения о большевистском восстании и о сражении австрийских войск с явившимися, наконец, союзническими солдатами.
Недоумение рассеялось только уже днем, когда к нам явились солдаты для обыска: они оказались петлюровцами. Мы узнали от них, что бой возник потому, что 8-й корпус не захотел добровольно уйти из Екатеринослава, мотивируя свой отказ необходимостью охранять мирных жителей от грабежей. Кровопролитие было остановлено вмешательством австрийского командования, которое пригрозило обстрелять город тяжелой артиллерией.
Дерущиеся вняли этому аргументу, и 8-й корпус на следующий день мирно ушел. Впрочем, часть его солдат осталась и перешла к петлюровцам. Перебежничество затем повторялось при каждой смене режима.
Петлюровцы торжествовали победу. Национальные украинские зипуны загарцовали на главных улицах города. Стало весело, шумно и пьяно. Гайдамаки пели, плясали, но главным образом стреляли не в людей, a просто так себе, в воздух.
Днем еще было сносно, но ночью становилось жутко. Нельзя было пройти несколько шагов по улице, чтобы перед ухом да просвистела пуля. Бывали и жертвы, особенно дети...
В учреждениях, управляемых петлюровцами, господствовала полная бестолковщина. Одно учреждение не подозревало о существовании другого; каждое ведомство в отдельности непосредственно сносилось с Киевом.
Ежедневно публиковались приказы о мобилизации, которые в тот же вечер отменялись. Так по крайней мере раз пять объявлялась мобилизация студенчества и ни разу не приводилась в исполнение. Из учреждений были изгнаны все служащие, не владевшие "украинской мовой".
Город был полон всевозможных чудесных слухов о Махно и его разбойничьей шайке, свившей себе гнездо в Гуляй-Поле. В народе говорили, что Махно требует от петлюровцев, чтобы его впустили в Екатеринослав всего лишь на три дня.
За это время он обещает ввести новый анархо-коммунистический строй - отобрать все у богатых и отдать бедным. Рассказывали, что Махно благородный человек и "враг лишь жидам и немцам", а населению его нечего бояться.
Я слушал все эти толки и не придавал им никакого значения; не подозревая даже о той реальной силе, которой уже тогда обладал Махно. Но прежде чем пришлось в этом убедиться, в Екатеринославе произошло еще одно сражение: бой между петлюровцами и австрийцами.
Петлюровцы потребовали у стоявших в городе австрийских частей, чтобы они сдали оружие перед эвакуацией на родину. Немцы категорически отказались и с оружием в руках отстаивали свою воинскую честь.
Ожесточенная ружейная и пулеметная стрельба длилась целые сутки. Среди мирных жителей было немало жертв. Победили конечно петлюровцы, ибо австрийцы только оборонялись: у них не было достаточно сильных стимулов для борьбы до конца.
Сильное впечатление производило зрелище, как гайдамаки срывали мундиры с австрийских офицеров. Гордые оккупаторы, союзники державы, едва не победившей всю Европу, склонялись перед толпой полупьяных украинских стрелков, представлявших совершенный нуль в военном отношении.
Так повернулась к ним судьба. Вскоре после своего разоружения немцы исчезли. Тихо и незаметно вышли из Екатеринослава австрийские части, после своего позора не показывавшиеся больше на улицах. Их уход обыватель почувствовал только впоследствии, когда через неделю после их исчезновения на Екатеринослав напал Махно.
К 7 ч. вечера стрельба внезапно затихла. Соседи отправились наверх. Вдруг постучали в дверь. На мой вопрос, кто там, раздался грубый голос: "А ну-ка, открой!" Я открыл и невольно отшатнулся: на меня направлены были дула нескольких ружей.
В квартиру ворвалось гурьбой человек 10 с ног до головы вооруженных молодцов, обвешанных со всех сторон ручными гранатами; одеты они были в самые разнообразные костюмы: одни - в обычные солдатские шинели, другие в роскошные енотовые шубы, очевидно только что снятые с чужих плеч, третьи, наконец, в простые крестьянские зипуны.
На испуганный вопрос подоспевших хозяев квартиры (я снимал у них только комнаты): кто вы? раздался ответ: "петлюровцы!", и. послышался дружный хохот: "Небось обрадовались; а мы ваших любимчиков в порошок истерли и в Днепр сбросили. Поиграли - и будет. Мы - махновцы и шуток не любим".
"Нам квартира эта нужна; выбирайся отсюда поскорей", - прибавил предводитель отряда. Хозяйке квартиры удалось убедить незваных гостей, что передних двух комнат и прихожей будет вполне достаточно для их целей.
Мы перебрались в задние комнаты. В квартиру прибывали все новые и новые махновские солдаты. Они бесцеремонно проникли и в следующие комнаты я сели за стол, на котором стояла кое-какая снедь. Наши дамы вежливо потчевали их, стараясь разыграть радушных хозяек...
Махновские гости, угощавшиеся за столом, были очень разного типа. Один из них смуглый брюнет, с ярко белыми зубами, весь еще был опьянен только что пролитой кровью.
Он хвастал все время своими подвигами, не выпуская из рук револьвера, которым он только что, по его рассказам, пристрелил буржуя и буржуйку; "Такие глупые, - прибавил он, жутко улыбаясь, - все время пищали"...
Другой, бледный и изможденный, в железной австрийской каске, сосредоточенно молчал, водя своими стеклянными глазами прирожденного убийцы. Внезапно он вытащил из голенища гамаши, очевидно, только что снятые с убитой, и, обращаясь к моей жене, сказал, ухмыляясь: "Возьми, барышня, на память, кажется, женские чулки".
Жена стала уверять, что ей не нужно этого подарка, что видимо задело страшного кавалера. Положение спас наш хозяин, который взял. Гамаши для своей дочери.
Совсем иного типа, чем остальные, был другой махновец: по виду мирный сельский пахарь, лет 45, одетый в обычное крестьянское платье, он поминутно крестил свой рот, приговаривал после каждого проглоченного куска: "Спасибо хозяину и хозяйке".
Невольно возникало недоумение, как затесался этот мирный человек в буйную разбойничью ватагу; по-видимому, это была жертва насильственной махновской мобилизации.
В столовую вошел сам начальник отряда (как постом оказалось пулеметной команды), солдат с совершенно неопределенным выражением лица; он пришел звать своих товарищей на смену и, отказавшись от угощения, стал нас просвещать:
"Наш батька, - поведал нам он, - сам генерал: он царской армии подпоручик. Он коммунист настоящий, не то что петлюровцы, жидами купленные. Махно каждому позволяет взять по одной паре всего, сколько нужно, чтобы на себе носить. А кто больше возьмет, тех всех расстреливает. Мы только жидов и немцев режем: они-то и есть главные буржуи."
А ты, не жидовка ли будешь? - грозно спросил он у нашей хозяйки, типичной хохлушки-брюнетки, и вразумительно помахал перед ней палицей, в которую была вдета ручная граната. Хозяйка показала на образа, висевшие на стене, - и гроза миновала.
Махновцы, сидевшие в столовой, ушли на смену, и их начальник позволил нам запереть на крючок дверь из столовой в половину квартиры, занятую отрядом. Всю ночь отдельные солдаты дергали за двери в надежде пограбить, но при окликах уходили, ничего не отвечая.
Во двор к нам был поставлен пулемет, который стучал всю ночь; как оказалось, его чинили и пробовали. Мы все, конечно, не спали и прислушивались.
У махновцев слышно было беспрерывное движение и шепот: только впоследствии мы узнали, что в нашей квартире был избит прикладами и чуть не расстрелян врач - сосед, который, поверив, что пришедшие солдаты петлюровцы, стал поносить махновцев.
Его целую ночь продержали под дулами ружей, ежеминутно угрожая убить, а он ползал на коленях и молил о пощаде; наконец его избили и под утро вытолкнули на улицу...
На рассвете приютившаяся у нас пулеметная команда выстроилась в боевой готовности перед домом; на другом конце площади стояли еще петлюровцы. После ухода махновцев мы нашли под кроватью целую кучу ручных гранат. Шкаф был взломан и все платье и белье из него украдено. Мы поспешили позвать солдат, чтобы вернуть им оставленные на память бомбы.
Припасы все были съедены, и жена решилась, пользуясь затишьем, выйти на площадь поискать продовольствия. Махновцы, стоявшие там, узнали ее и пустили пройти: "А, ты из того дома будешь? Ну иди, иди; только скорей! А то стрелять надо. Мы подождем, но немного". Когда через минут 10 жена вернулась, раздобыв хлеба, действительно началась отчаянная стрельба.
Однако это стреляла не наша знакомая махновская команда, а палила тяжелая артиллерия подоспевших на помощь из, Кременчуга петлюровских частей. Махновцы в беспорядке разбегались. Им не удалось даже, как следует, пограбить города. Единственное, что Махно успел в Екатеринославе, - это расстрелять прокурора окружного суда Аверьянова, - своего обвинителя в деле о братоубийстве.
К вечеру махновские отряды окончательно были изгнаны из Екатеринослава и рассыпались по Екатеринославской губернии, где стали интенсивно продолжать свою деятельность.
Об их окончательной ликвидации силами петлюровцев нельзя было и думать: слишком сильные корни пустил Махно в украинском крестьянстве и слишком дезорганизованы были петлюровцы. Тем не менее, они торжественно праздновали победу и прославляли происшедшие события, как проявление крепости, своего режима.
Во всех газетах были напечатаны длиннейшие официальные сообщения, решавшие вопросы государственного управления в категориях, свойственных политической мысли "Запорожской Сечи".
Население, сидевшее 6 дней взаперти, хлынуло на полуразрушенные улицы, засыпанные осколками снарядов, обвалившейся штукатуркой домов, стекольными осколками; мертвецы все были подобраны; зато поражало количество трупов лошадей и собак.
Петлюровцы хоронили павших и... стреляли в воздух. А население ждало нового нападения Махно." - из воспоминаний преподавателя юридического факультета Екатиринославского Университета Г.Иренева.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]