Ограбил немцев, отобрал последнее у раненых и врачей.
---
"Вислу мы форсировали и начали расширять плацдарм. В то время я был уже помощником командира автоматного взвода. Звание - сержант. После небольшой артподготовки рота пошла в атаку. Немцы, видимо, знали, что мы будем атаковать, и, чтобы не попасть под огонь нашей артиллерии, первую линию траншей и окопов оставили без боя.
Отошли во вторую линию. Там у них была более выгодная позиция. Возвышенность. И с нее-то они простреливали перед собой по фронту буквально все. Заняли мы немецкую траншею. А нашего командира взвода, лейтенанта, во время атаки ранило в обе руки. И командование взводом пришлось принять на себя мне.
Подморозило. А когда бежали в цепи и стреляли по отступающим немцам, я вгорячах рукавицы где-то бросил. И теперь руки стали замерзать. Занял позицию на правом фланге взвода. Справа от меня - соседний взвод.
Поднялись, пошли. Впереди - второй эшелон немецких траншей. Они долго не стреляли. Подпускали на верный выстрел. И вот ударили. И цепи наши сразу положили. Наш взвод оказался ближе других к немецким траншеям. Ротная цепь вначале шла ровно, а потом сломалась клином. Как журавли мы на них летели...
Я вначале подумал, что мои автоматчики просто не выдержали и залегли. Немцы стреляли из пулеметов. Стреляли почти беспрерывно. Пулемет есть пулемет. Залег и я. Не бежать же в атаку одному, хоть я и исполняю обязанности командира взвода. Но вскоре я понял: взвод-то мой почти целиком расстрелян и я тут, перед немецкой траншеей, остался один.
Лежу. Наблюдаю. Сердце мое колотится. Стрельбу они немного ослабили. Задвигались. Закричали. Это уже верный знак: к контратаке готовятся. Гляжу, и правда поднимаются. Прикинул: шагов сто до них. Что ж, думаю, никто из моих ребят не стреляет? Ведь кто-то же есть живой?
А немцы идут. Тогда я приподнялся и с колена, прицельно дал несколько очередей. Посмотрел направо: соседний взвод тоже без лейтенанта и тоже уже отступает - бегут ребята что есть мочи! Пули вокруг меня - цив-цив! Я опять залег. Лег за труп своего товарища. А немцы опять встали и идут. Я снова вскочил, выпустил последние патроны и рванул к своим.
Бегу. По мне стреляют. Прибежали мы, кто остался живой. Ротный нас встретил, говорит мне: "Молодец! Достоин высокой награды!" Вот, думаю, за удачные атаки не награждали, а тут...
Ко мне ребята стали собираться, остатки взвода. У одного глаз выбит, висит, и он его в ладони придерживает. А другой, из недавнего пополнения: "Меня, товарищ сержант, в руку вроде ранило". И вертит своей перебитой рукой туда-сюда. В горячке.
Я и сам еще плохо соображал. На нейтральной полосе вскоре все утихло. Немцы больше не контратаковали. Из взвода нашего больше никто не вернулся. Стало вечереть.
Познань мы полностью еще не взяли. Одним махом не получилось. Стояли напротив немецкого госпиталя. Командир пронюхал это дело и говорит мне: "Так, Жаворонков, там должна быть водка. Или спирт". И послал меня разведать и, если что есть, принести.
Приказ есть приказ. Его надо исполнять. Пошел, делать нечего. Иду. Познань горит. Отблески от пожаров играют на стенах домов, высвечивают дорогу. Дело было в феврале сорок пятого года.
Подхожу я к госпиталю. Немцев нет. Вошел в госпиталь. Меня встретили врачи. Сразу, я еще не сказал ни слова, выложили на стол свои пистолеты. Пистолеты миниатюрные, разных систем. Я им показываю: найн, мол, мне этого не надобно.
Они переглянулись, пожали плечами. Я им тогда: "Шнапс" Тогда один из врачей повернулся и ушел. Вскоре вернулся. Протягивает мне бутылку коньяка. Я ему: "Данке". Повернулся и пошел. Пистолеты их остались лежать на столе. Пришел я к командиру роты, отдал бутылку. А мне так спать хотелось! Я потом прилег где-то. Даже не прилег, нет, сел и сидя тут же уснул.
А в те дни за удачно проведенную "разведку" ротный вручил мне новенький ППС - пистолет-пулемет Судаева. Он без приклада. Приклад откидывался. Магазин рожковый. И покуда я спал сном праведника, мой пистолет-пулемет кто-то у меня спулеметил! Проснулся, хвать-хвать, а ведь я безоружен!
Хорошо, что у меня был бельгийский пистолет и несколько горстей патронов к нему. Подарил мне его один солдат: "На, товарищ гвардии сержант, тебе он, в разведке, пригодится больше". Вот с этим бельгийским пистолетом я дня четыре и воевал. Пока не нашел себе новый автомат, простой ППШ, с которым и воевал.
Но до того как уснуть, я еще раз сходил "в разведку". Офицеры бутылку коньяка выпили быстро. Что им одна бутылка? Мало. Посылают меня опять. Мне бы зайти за угол да постоять там с полчаса, а там вернуться и сказать: нету, мол, больше ни коньяку, ни водки...
А я, дурак, пошел опять в госпиталь, к немцам. Прихожу. А уже стыдно: вот, мол, еще пришел... Я опять врачу: так, мол, и так, шнапсу еще командирам надо. А он: "Найн!" Ну, найн так найн. Я повернулся и пошел. И сразу мне легче стало.
Да, чуть не забыл! Вот что со мной приключилось по дороге в госпиталь. Иду в темноте, а навстречу мне, из темноты, вдруг вынырнул немец. С автоматом, в каске. Я его узнал по каске и нашивкам. У них на левом рукаве шинели ефрейторские нашивки клинышками.
Блеснули в темноте нашивки, и я подумал: это ж немец пошел... И я, и он на мгновение остановились, посмотрели друг на друга. И пошли дальше - каждый своей дорогой. Никто не схватился за автомат. Я-то понятно, в какую "разведку" ходил. А вот чего немцу не спалось? А видать, тоже "разведчик" был.
Командиру роты я доложил: нету больше. Ну, говорит, нету так нету. С тем он меня и отпустил. А я иду и думаю: зачем же я, дурак, ходил туда! Совесть свою, русскую, из-за вас, пьяниц горьких, мучил! С тем и уснул." - из воспоминаний сержанта 74-й гвардейской стрелковой дивизии 29-го гв.стр.корп. 8-й гв.армии Н.С.Жаворонкова.
Отошли во вторую линию. Там у них была более выгодная позиция. Возвышенность. И с нее-то они простреливали перед собой по фронту буквально все. Заняли мы немецкую траншею. А нашего командира взвода, лейтенанта, во время атаки ранило в обе руки. И командование взводом пришлось принять на себя мне.
Подморозило. А когда бежали в цепи и стреляли по отступающим немцам, я вгорячах рукавицы где-то бросил. И теперь руки стали замерзать. Занял позицию на правом фланге взвода. Справа от меня - соседний взвод.
Поднялись, пошли. Впереди - второй эшелон немецких траншей. Они долго не стреляли. Подпускали на верный выстрел. И вот ударили. И цепи наши сразу положили. Наш взвод оказался ближе других к немецким траншеям. Ротная цепь вначале шла ровно, а потом сломалась клином. Как журавли мы на них летели...
Я вначале подумал, что мои автоматчики просто не выдержали и залегли. Немцы стреляли из пулеметов. Стреляли почти беспрерывно. Пулемет есть пулемет. Залег и я. Не бежать же в атаку одному, хоть я и исполняю обязанности командира взвода. Но вскоре я понял: взвод-то мой почти целиком расстрелян и я тут, перед немецкой траншеей, остался один.
Лежу. Наблюдаю. Сердце мое колотится. Стрельбу они немного ослабили. Задвигались. Закричали. Это уже верный знак: к контратаке готовятся. Гляжу, и правда поднимаются. Прикинул: шагов сто до них. Что ж, думаю, никто из моих ребят не стреляет? Ведь кто-то же есть живой?
А немцы идут. Тогда я приподнялся и с колена, прицельно дал несколько очередей. Посмотрел направо: соседний взвод тоже без лейтенанта и тоже уже отступает - бегут ребята что есть мочи! Пули вокруг меня - цив-цив! Я опять залег. Лег за труп своего товарища. А немцы опять встали и идут. Я снова вскочил, выпустил последние патроны и рванул к своим.
Бегу. По мне стреляют. Прибежали мы, кто остался живой. Ротный нас встретил, говорит мне: "Молодец! Достоин высокой награды!" Вот, думаю, за удачные атаки не награждали, а тут...
Ко мне ребята стали собираться, остатки взвода. У одного глаз выбит, висит, и он его в ладони придерживает. А другой, из недавнего пополнения: "Меня, товарищ сержант, в руку вроде ранило". И вертит своей перебитой рукой туда-сюда. В горячке.
Я и сам еще плохо соображал. На нейтральной полосе вскоре все утихло. Немцы больше не контратаковали. Из взвода нашего больше никто не вернулся. Стало вечереть.
Познань мы полностью еще не взяли. Одним махом не получилось. Стояли напротив немецкого госпиталя. Командир пронюхал это дело и говорит мне: "Так, Жаворонков, там должна быть водка. Или спирт". И послал меня разведать и, если что есть, принести.
Приказ есть приказ. Его надо исполнять. Пошел, делать нечего. Иду. Познань горит. Отблески от пожаров играют на стенах домов, высвечивают дорогу. Дело было в феврале сорок пятого года.
Подхожу я к госпиталю. Немцев нет. Вошел в госпиталь. Меня встретили врачи. Сразу, я еще не сказал ни слова, выложили на стол свои пистолеты. Пистолеты миниатюрные, разных систем. Я им показываю: найн, мол, мне этого не надобно.
Они переглянулись, пожали плечами. Я им тогда: "Шнапс" Тогда один из врачей повернулся и ушел. Вскоре вернулся. Протягивает мне бутылку коньяка. Я ему: "Данке". Повернулся и пошел. Пистолеты их остались лежать на столе. Пришел я к командиру роты, отдал бутылку. А мне так спать хотелось! Я потом прилег где-то. Даже не прилег, нет, сел и сидя тут же уснул.
А в те дни за удачно проведенную "разведку" ротный вручил мне новенький ППС - пистолет-пулемет Судаева. Он без приклада. Приклад откидывался. Магазин рожковый. И покуда я спал сном праведника, мой пистолет-пулемет кто-то у меня спулеметил! Проснулся, хвать-хвать, а ведь я безоружен!
Хорошо, что у меня был бельгийский пистолет и несколько горстей патронов к нему. Подарил мне его один солдат: "На, товарищ гвардии сержант, тебе он, в разведке, пригодится больше". Вот с этим бельгийским пистолетом я дня четыре и воевал. Пока не нашел себе новый автомат, простой ППШ, с которым и воевал.
Но до того как уснуть, я еще раз сходил "в разведку". Офицеры бутылку коньяка выпили быстро. Что им одна бутылка? Мало. Посылают меня опять. Мне бы зайти за угол да постоять там с полчаса, а там вернуться и сказать: нету, мол, больше ни коньяку, ни водки...
А я, дурак, пошел опять в госпиталь, к немцам. Прихожу. А уже стыдно: вот, мол, еще пришел... Я опять врачу: так, мол, и так, шнапсу еще командирам надо. А он: "Найн!" Ну, найн так найн. Я повернулся и пошел. И сразу мне легче стало.
Да, чуть не забыл! Вот что со мной приключилось по дороге в госпиталь. Иду в темноте, а навстречу мне, из темноты, вдруг вынырнул немец. С автоматом, в каске. Я его узнал по каске и нашивкам. У них на левом рукаве шинели ефрейторские нашивки клинышками.
Блеснули в темноте нашивки, и я подумал: это ж немец пошел... И я, и он на мгновение остановились, посмотрели друг на друга. И пошли дальше - каждый своей дорогой. Никто не схватился за автомат. Я-то понятно, в какую "разведку" ходил. А вот чего немцу не спалось? А видать, тоже "разведчик" был.
Командиру роты я доложил: нету больше. Ну, говорит, нету так нету. С тем он меня и отпустил. А я иду и думаю: зачем же я, дурак, ходил туда! Совесть свою, русскую, из-за вас, пьяниц горьких, мучил! С тем и уснул." - из воспоминаний сержанта 74-й гвардейской стрелковой дивизии 29-го гв.стр.корп. 8-й гв.армии Н.С.Жаворонкова.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]