Дмитрий Быков: - эта картина была проникнута брезгливостью и ужасом относительно тайной полиции
— это единственная совместная работа Рязанова и Горина, всю жизнь мечтавших поработать вместе, пьеса-сценарий с исключительно трагической судьбой, потому что картина была снята, выпущена один раз, ее никто не понял.
А после этого она легла на полку и впервые была показана только в начале перестройки.
Это был глубочайший, трагичнейший фильм, наша русская версия генерала Делла Ровере — человека, который стал играть в заговорщика, заигрался и стал заговорщиком.
Но в этой картине впервые была угадана главная правда, даже две главных правды, меня очень тогда поразивших, я помню.
Хотя я мало понял в фильме, но вот эти две вещи я запомнил.
Во-первых, эта картина была проникнута брезгливостью и ужасом относительно тайной полиции, относительно вот этой дикой структуры, которая сопровождает Россию всегда. Рязанов с ужасом, я помню, мне говорил, что в России всегда кричат «Слово и дело», что в России самая бессмертная структура — это садическая структура тайной полиции.
О том же говорил Борис Стругацкий.
Вот об этом они сняли поразительного этого Мерзяева, Мерзляева, и конечно, самое удивительное, что Басилашвили, главный актер позднего Рязанова, актер из «Предсказания», актер из «Вокзала для двоих», здесь сделан вот этим мерзавцем. И какая-то роковая связь интеллигенции с этой службой почувствована безумно. Вот все, что мы сегодня видим среди этих как бы квази-интеллектуальных палачиков — это все оттуда.
И вторая вещь, которая угадана — что после долгого периода приспособленчества человек все-таки ломается необратимо. Понимаете, вот когда Гафт, полковник, там при встрече с черной кошкой в конце сворачивает — вот тут мы видим, что он сломлен. Я, помнится, Рязанова тогда спросил (году в восемьдесят седьмом, что ли… нет, в восемьдесят девятом): «А как следует понимать финал «Гусара»? Значит ли это, что он сломлен?»
— «Да нет, подумаешь, ну увидел человек кошку, свернул».
Но я-то абсолютно уверен, что бессознательно эту деталь они сделали знаковой. Человек стал бояться судьбы, он понял, что он все-таки в руках этого механизма. Помните, там эта страшная машина, Бурков ее показывает: человек не нужен, а нужен его пальчик. Человек понял, что он в условиях этой машины беспомощен абсолютно, это кафкианский совершенно образ, что человек не может этому противостоять что жизнь истребима. И в этом смысле горинское предсказание оказалось, как мне кажется, великим.
И конечно, там есть и другая надежда, на то, что самые смешные окажутся самыми храбрыми и самыми живучими. Именно комедиант Бубенцов, которого Леонов сыграл, как великую трагическую роль, именно комедиант Бубенцов может оказаться тем кремнем, тем камнем, об который сломается эта машина.
Но в реальности все оказалось грубее и проще, в реальности и корнет Плетнев (блестящая роль Садальского, наверное, одна из лучших), и Бубенцов оказались все-таки жертвами, они оказались побеждены.
Горин это почувствовал, поэтому такой пронзительной элегией, таким прощанием звучала эта картина.
Знаете, я недавно пересматривал, и прямо слезы градом. Особенно в начале второй серии, когда помните, идет облет церкви, и вот эта песенка «А я пью за здоровье далеких, далеких, но милых друзей», и конечно, невероятный, мучительный этот финал, который кажется вот с этим маршем таким радостным: «Раздаются тары-бары, к нам приехали гусары» — а на самом деле выглядит таким траурным. Вот это божественный совершенно марш Петрова, и все это выглядит отпеванием, это финал.
Взято: sadalskij.livejournal.com