Тайный архив русской печати. Что хранили в секретном отделении Императорской библиотеки?
---
В 1920 году был опубликован каталог «Вольная русская печать в Российской публичной библиотеке», подготовленный её сотрудником и одновременно «правительственным комиссаром» Владимиром Андерсоном. Благодаря этому труду сведения о крупнейшем в стране собрании запрещённой литературы стали доступны общественности. Коллекция формировалась весьма противоречивым образом: Императорская публичная библиотека, стремясь к максимальной полноте фондов, принимала на хранение нелегальные издания, но при этом десятилетиями они хранились в секретном отделе, недоступные для большинства читателей. Как отмечает доктор педагогических наук, главный научный сотрудник Российской национальной библиотеки Галина Михеева, именно такая изоляция и позволила этим материалам уцелеть.
— Значит, можно сказать, что существовала осознанная политика — сохранять «на будущее» даже то, что противоречило действовавшим законам?
— В какой-то мере да. Ещё со времён Екатерины II Императорской публичной библиотеке была отведена особая роль: она должна была служить «общественному просвещению россиян», быть доступной «для всех и каждого». Уже в 1796 году статс-секретарь императрицы Василий Попов в докладе обозначил её статус как «государственной публичной». Важно подчеркнуть слово «государственной»! Руководители библиотеки, получавшей казённое финансирование, естественно, должны были соответствовать требованиям, предъявляемым к такому учреждению.
Первый библиотечный закон 1810 года — «Положение об управлении Императорскою публичною библиотекою» — устанавливал, что директор утверждается лично императором и обычно хорошо ему известен по прежней службе. Этот принцип соблюдался при всех назначениях. Например, граф Александр Строганов, возглавлявший библиотеку с 1800 по 1811 год, был сподвижником Екатерины II в сфере просвещения. А император Александр I, по словам литератора Петра Плетнёва, «делил с ним высокие свои планы» государственных преобразований.
Истинным слугой престола был и Алексей Оленин, директорствовавший 32 года (1811–1843). Он вошёл в историю как выдающийся учёный и меценат, но при этом являлся опытным царедворцем, пользовавшимся доверием четырёх монархов — от Екатерины II до Николая I. Как отмечают историки библиотеки, в своей управленческой деятельности Оленин-«государственник» часто брал верх над Олениным-покровителем искусств.
Именно Оленин стоял у истоков секретного отделения. В 1813 году, готовя библиотеку к открытию, он указывал: поскольку библиотека — хранилище всех книг, в неё неизбежно входят и запрещённые, которые «иногда нужны бывают для справок и самому правительству». Он предложил создать особое хранилище для изданий, которые «по силе законов» должны быть скрыты от публики. Такие книги, подчёркивал Оленин, не только не выдаются читателям, но и хранятся за печатью начальства.
В это хранилище помещалась литература с антиправительственными взглядами, а также всё, что касалось деятельности тайных обществ. В отчёте за 1814 год отмечалось, что по распоряжению Оленина были приняты меры «к удалению… книг, могущих более разгорячать воображение, чем питать ум и сердце», и выдавать их можно было только по особому разрешению директора.
Следующий директор, Дмитрий Бутурлин, в первый же год своей работы провёл ревизию иностранных периодических изданий. Он считал, что нет нужды, чтобы читатели знали о революционных событиях в Европе или знакомились с «опасными лжеумствованиями» в зарубежной прессе. После революционных событий 1848 года в Европе Бутурлин запретил выдачу сочинений со словами «софисты» и «якобинцы» в заглавии, ограничил доступ учащихся и военных в читальный зал, а текущие газеты и журналы стали выдавать только спустя год и в переплетённом виде. Однако все эти издания сохранялись в секретном отделе.
Немалую роль в пополнении этого отдела сыграли тесные связи библиотеки с цензурным ведомством. Алексей Оленин с 1828 года был членом Главного управления цензуры, а его помощник, Сергей Уваров (автор формулы «православие — самодержавие — народность»), также входил в его состав. В 1835 году по распоряжению Оленина фонды библиотеки были сверены со списками цензурного комитета, и запрещённые издания переместили в секретное отделение.
При Николае I был создан негласный надцензурный орган — Комитет для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений. Его главой был назначен директор библиотеки Дмитрий Бутурлин, а заседания проходили в здании библиотеки.
Жёсткую позицию в отношении недозволенной литературы занимал и директор Модест Корф, однокашник Пушкина по Лицею. Он был автором ключевых государственных документов, включая манифест 1848 года о «смутах, грозящих ниспровержением законных властей». Издания Герцена, попадавшие в библиотеку, Корф хранил за своей личной печатью, не допуская к ним даже сотрудников. На гневное письмо Герцена Александру II император ответил Корфу: «На бранные слова Герцена советую Вам плевать, он большего не заслуживает».
В 1867 году по инициативе директора Ивана Делянова было издано распоряжение об обязательной доставке в библиотеку по экземпляру всех сочинений, «приговорённых к уничтожению» судом или цензурой. Это значительно пополнило коллекцию вольной печати, куда вошли, например, первое издание «Отверженных» Виктора Гюго в переводе на русский, роман Герцена «Кто виноват?», а также литература о женском движении и старообрядчестве.
— Получается, чем теснее была связь с цензурой, тем богаче становились фонды?
— Совершенно верно. Ограничивая доступ читателей к «крамоле», руководители библиотеки при этом считали необходимым собирать запрещённые книги для полноты репертуара печати, их критического изучения и понимания, как противостоять «ложным» идеям. Как отмечал ещё Оленин, такие издания «служат материалом к составлению истории ума человеческого», где важны и злоупотребления тоже.
В итоге секретное отделение, созданное для нужд высших государственных учреждений, превратилось в своего рода тайный архив русской печати. Библиотека через иностранных агентов закупала эмигрантскую литературу, получала издания, задержанные на таможне или изъятые при арестах революционеров. При этом она официально подтверждала, что эти материалы не будут доступны читателям.
Стремление к полноте фондов разделял и Владимир Стасов, один из ключевых сотрудников «Публички». В советское время его нередко представляли чуть ли не сочувствующим революционерам, но современные исследования показывают, что Стасов был убеждённым монархистом. Его активность в приобретении, например, литературы о Парижской коммуне диктовалась не симпатиями к коммунарам, а желанием собрать уникальные свидетельства эпохи.
Любопытно, что свою лепту в пополнение фондов вносили и сами революционеры. По воспоминаниям народовольца Николая Буха, активисты использовали «дверной ящик» у входа в библиотеку, куда можно было анонимно опускать печатные издания, для распространения своей нелегальной продукции. Такие издания, включая газету «Народная воля», немедленно попадали в секретное отделение, а власти, естественно, усиливали надзор, что в одном из случаев привело к аресту.
Так или иначе, большинство нелегальных изданий было сохранено в библиотеке и составило уникальную коллекцию, описанную в каталоге 1920 года. Само же секретное отделение, меняя названия и состав, просуществовало весь дореволюционный период, а после 1917 года трансформировалось в спецхран, выполнявший схожие функции.
Источник и продолжение: Санкт-Петербургские ведомости, spbvedomosti.ru
— Значит, можно сказать, что существовала осознанная политика — сохранять «на будущее» даже то, что противоречило действовавшим законам?
— В какой-то мере да. Ещё со времён Екатерины II Императорской публичной библиотеке была отведена особая роль: она должна была служить «общественному просвещению россиян», быть доступной «для всех и каждого». Уже в 1796 году статс-секретарь императрицы Василий Попов в докладе обозначил её статус как «государственной публичной». Важно подчеркнуть слово «государственной»! Руководители библиотеки, получавшей казённое финансирование, естественно, должны были соответствовать требованиям, предъявляемым к такому учреждению.
Первый библиотечный закон 1810 года — «Положение об управлении Императорскою публичною библиотекою» — устанавливал, что директор утверждается лично императором и обычно хорошо ему известен по прежней службе. Этот принцип соблюдался при всех назначениях. Например, граф Александр Строганов, возглавлявший библиотеку с 1800 по 1811 год, был сподвижником Екатерины II в сфере просвещения. А император Александр I, по словам литератора Петра Плетнёва, «делил с ним высокие свои планы» государственных преобразований.
Истинным слугой престола был и Алексей Оленин, директорствовавший 32 года (1811–1843). Он вошёл в историю как выдающийся учёный и меценат, но при этом являлся опытным царедворцем, пользовавшимся доверием четырёх монархов — от Екатерины II до Николая I. Как отмечают историки библиотеки, в своей управленческой деятельности Оленин-«государственник» часто брал верх над Олениным-покровителем искусств.
Именно Оленин стоял у истоков секретного отделения. В 1813 году, готовя библиотеку к открытию, он указывал: поскольку библиотека — хранилище всех книг, в неё неизбежно входят и запрещённые, которые «иногда нужны бывают для справок и самому правительству». Он предложил создать особое хранилище для изданий, которые «по силе законов» должны быть скрыты от публики. Такие книги, подчёркивал Оленин, не только не выдаются читателям, но и хранятся за печатью начальства.
В это хранилище помещалась литература с антиправительственными взглядами, а также всё, что касалось деятельности тайных обществ. В отчёте за 1814 год отмечалось, что по распоряжению Оленина были приняты меры «к удалению… книг, могущих более разгорячать воображение, чем питать ум и сердце», и выдавать их можно было только по особому разрешению директора.
Следующий директор, Дмитрий Бутурлин, в первый же год своей работы провёл ревизию иностранных периодических изданий. Он считал, что нет нужды, чтобы читатели знали о революционных событиях в Европе или знакомились с «опасными лжеумствованиями» в зарубежной прессе. После революционных событий 1848 года в Европе Бутурлин запретил выдачу сочинений со словами «софисты» и «якобинцы» в заглавии, ограничил доступ учащихся и военных в читальный зал, а текущие газеты и журналы стали выдавать только спустя год и в переплетённом виде. Однако все эти издания сохранялись в секретном отделе.
Немалую роль в пополнении этого отдела сыграли тесные связи библиотеки с цензурным ведомством. Алексей Оленин с 1828 года был членом Главного управления цензуры, а его помощник, Сергей Уваров (автор формулы «православие — самодержавие — народность»), также входил в его состав. В 1835 году по распоряжению Оленина фонды библиотеки были сверены со списками цензурного комитета, и запрещённые издания переместили в секретное отделение.
При Николае I был создан негласный надцензурный орган — Комитет для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений. Его главой был назначен директор библиотеки Дмитрий Бутурлин, а заседания проходили в здании библиотеки.
Жёсткую позицию в отношении недозволенной литературы занимал и директор Модест Корф, однокашник Пушкина по Лицею. Он был автором ключевых государственных документов, включая манифест 1848 года о «смутах, грозящих ниспровержением законных властей». Издания Герцена, попадавшие в библиотеку, Корф хранил за своей личной печатью, не допуская к ним даже сотрудников. На гневное письмо Герцена Александру II император ответил Корфу: «На бранные слова Герцена советую Вам плевать, он большего не заслуживает».
В 1867 году по инициативе директора Ивана Делянова было издано распоряжение об обязательной доставке в библиотеку по экземпляру всех сочинений, «приговорённых к уничтожению» судом или цензурой. Это значительно пополнило коллекцию вольной печати, куда вошли, например, первое издание «Отверженных» Виктора Гюго в переводе на русский, роман Герцена «Кто виноват?», а также литература о женском движении и старообрядчестве.
— Получается, чем теснее была связь с цензурой, тем богаче становились фонды?
— Совершенно верно. Ограничивая доступ читателей к «крамоле», руководители библиотеки при этом считали необходимым собирать запрещённые книги для полноты репертуара печати, их критического изучения и понимания, как противостоять «ложным» идеям. Как отмечал ещё Оленин, такие издания «служат материалом к составлению истории ума человеческого», где важны и злоупотребления тоже.
В итоге секретное отделение, созданное для нужд высших государственных учреждений, превратилось в своего рода тайный архив русской печати. Библиотека через иностранных агентов закупала эмигрантскую литературу, получала издания, задержанные на таможне или изъятые при арестах революционеров. При этом она официально подтверждала, что эти материалы не будут доступны читателям.
Стремление к полноте фондов разделял и Владимир Стасов, один из ключевых сотрудников «Публички». В советское время его нередко представляли чуть ли не сочувствующим революционерам, но современные исследования показывают, что Стасов был убеждённым монархистом. Его активность в приобретении, например, литературы о Парижской коммуне диктовалась не симпатиями к коммунарам, а желанием собрать уникальные свидетельства эпохи.
Любопытно, что свою лепту в пополнение фондов вносили и сами революционеры. По воспоминаниям народовольца Николая Буха, активисты использовали «дверной ящик» у входа в библиотеку, куда можно было анонимно опускать печатные издания, для распространения своей нелегальной продукции. Такие издания, включая газету «Народная воля», немедленно попадали в секретное отделение, а власти, естественно, усиливали надзор, что в одном из случаев привело к аресту.
Так или иначе, большинство нелегальных изданий было сохранено в библиотеке и составило уникальную коллекцию, описанную в каталоге 1920 года. Само же секретное отделение, меняя названия и состав, просуществовало весь дореволюционный период, а после 1917 года трансформировалось в спецхран, выполнявший схожие функции.
Источник и продолжение: Санкт-Петербургские ведомости, spbvedomosti.ru
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]