Разложение армии и общества. Последствия. 1914-1917 г.
---
Сенявская Е.С. "Историческая психология и социология истории" Том 6.
Из дневника прапорщика Бакулина; "9 ноября 1914 года. Солдаты обыскали немецкие ранцы, хлеба не было, было сало фунтов 5, у некоторых консервы, какая-то мазь в баночках, которую солдаты пробовали на язык, сначала мазнув пальцем по мази, а потом палец на язык, оказалась несъедобная, а противная, как мне говорили некоторые из солдат.
Во флягах была водка, которую "землячки" тоже попробовали, тоже не одобрили, "больно крепка, да очень сладка, так, что противно".
25 марта 1916 года. Карточная игра и пьянство в войсках процветают... Игры, понятно, азартные. Пьют коньяк, так как с разными ухищрениями его достать сложно, достают по рецептам военных докторов, по высокой цене у торговцев.
Также теперь стал в большом ходу спирт, который легче достать, чем коньяк. Иногда приходится доставлять водку казенную и теперь, кто ее пьет, заявляет, что она слаба и ее тоже сдабривает спиртом, чтоб была крепче.
14 июня 1916 года. Один из наших полков 50-й дивизии отбил 20 бочек рому. Вообще, в Луцке было оставлено вина много, но как явился интендант, то все было конфисковано, и он уже продавал всем желающим офицерам коньяк и ром по 5 руб. за бутылку, и, так как спрос был велик, то цену увеличил до 10 руб., а теперь совсем не продает. Вырученные за вино деньги якобы пошли в государственный доход. Вряд ли все, а так, крохи в доход попадут.
23 ноября 1916 года. В Луцке одеколон можно покупать с разрешения коменданта. Корпусной врач, большой специалист по спирту, возмущен тем, что теперь спирт доставляется в лазареты госпиталя с примесью эфира. "Черт знает што, - восклицает врач, - сами выпивают, и чтоб погасить убыль, подливают эфир - даже пить нельзя"
26 марта 1917 года. Сегодня еще разбили погреб с вином, вино выпустили на землю и тут черпали прямо с грязью. Мой взвод весь перепился.
Одним словом, все солдаты пьянствуют и дебоширят. Разыскивают у жителей вино и прямо увозят, а жители, у которых тащат вино, указывают на других, у кого еще вино есть - так беспрерывно и идет...
Сентябрь 1915 года в Полесье рисует военный врач Войтоловский: "Варынки, Васюки, Гарасюки... В воздухе пахнет сивушным маслом и спиртом. Кругом винокуренные заводы.
Миллионами ведер водку выпускают в пруды и канавы. Солдаты черпают из канав эту грязную жижу и фильтруют ее на масках противогазов. Или, припав к грязной луже, пьют до озверения, до смерти.
Земля вся пропитана спиртом. Во многих местах достаточно сделать ямку, копнуть каблуком в песке, чтобы она наполнилась спиртом. Пьяные полки и дивизии превращаются в банды мародеров и на всем пути устраивают грабежи и погромы.
Особенно буйствуют казаки. Не щадя ни пола, ни возраста, они обирают до нитки все деревни и превращают в развалины еврейские местечки. Пьяный разгул принимает дикие размеры.
Пьянствуют все - от солдата до штабного генерала. Офицерам спирт отпускают целыми ведрами. Каждая часть придумывает всевозможные предлоги для устройства официальных попоек.
В одном месте батарея 49-й бригады вспомнила о своем батарейном празднике и остановилась в лесу, в стороне от дороги. На высоких соснах кое-как примостили наблюдательные пункты.
Раскинулись пикником на травке. Мобилизовали всех поваров. Вытащили спирт. Вдруг обстрел. Кто-то из офицеров залез под зарядный ящик. Снарядом ящик зажгло. Все растерялись.
Фейерверкер по имени Новак, рискуя собственной головой, откатил ящик и вытащил офицера. Батарея спешно передвинулась на другое место.
Когда послали за спиртом, спирта не оказалось. По постановлению офицеров всех поваров пороли, но спирта так и не нашли.
Пьяные солдаты совершенно вышли из повиновения. Самые солидные из наших артиллеристов ходят пошатываясь. Щеголеватый Блинов попался мне на днях на глаза в ужасном виде: весь грязный и с большим синяком под глазом.
- И вам не стыдно, Блинов? - упрекнул я его.
- Виноват! - ответил он заплетающимся языком. - Водка рот вяжет, а душу тешит..."
Прапорщик Д. Оськин: "Радзивиллов быстро разрушается. Почти каждый день то в одном, то в другом конце города случаются пожары от неосторожного обращения наших солдат с печами, в которых они приготовляют пищу, не довольствуясь обедами из походной кухни...
В подвалах солдаты находят водку и вина. Пока об этом неизвестно офицерам, солдаты напиваются сами, но по мере обнаружения вино и водка забираются в офицерское собрание.
Наш полк к семи часам утра вошел в город. Потери колоссальные... Единственной наградой оставшимся в живых была масса захваченных в Бродах наливок, настоек, ликеров. Три-четыре дня стояния в резерве все офицеры полка были пьяны. Пили, пока не уничтожили всего запаса".
Прапорщик Бакулин отмечал в своем дневнике: "В приказе начальника Западного фронта говорится: "Доктора, несмотря на свое высокое призвание, держат себя не так, как им подобает, предаются пьянству и развращают сестер милосердия, что и ставится им на вид и предлагают им исправиться".
13 мая 1916 года он пишет: "Венерические болезни свирепствуют не только между военными, но также, как это ни прискорбно, между сестрами милосердия, и не их награждают болезнями, а они.
Недавно со ст. Молодечно было отправлено на излечение сто сестер; по словам одного врача, в Варшаве лежало в госпитале до 300 сестер и несколько священников.
Больные военные также не эвакуируются на излечение, эвакуируются только, у которых тяжелая форма болезни. Когда эвакуировали всех заболевших, то было замечено, что некоторые заражались намеренно, чтобы эвакуироваться. В Польше даже жиды предлагали товар с вопросом: "Для удовольствия или эвакуации?".
Прапорщик Оськин: "На фронте сифилис даже называют "сестритом", а символику Красного Креста над учреждениями военно-санитарных организаций сравнивают с "красным фонарем" "Блядовать не перестаю, стараюсь употреблять, не считаясь с половыми болезнями", - бахвалился в письме один из наших офицеров".
20 ноября 1914 года артиллерийский прапорщик Ф. А. Степун (будущий известный философ) писал жене из Галиции: "Над всем городом стоит вой оставшихся жителей. Происходит необходимая реквизиция керосина, сена, овса, скота.
У уличного фонаря дерутся из-за керосина две руссинских женщины. Их, восстановляя порядок, разгоняют казаки. У каждого под седлом бархатная скатерть или вместо седла шитая шелками диванная подушка. У многих в поводу по второй, по третьей лошади. Лихая публика.
Какие они вояки, щадят или не щадят они себя в бою, об этом мнения расходятся, я своего мнения пока еще не имею, но о том, что они профессиональные мародеры, и никого и ни за что не пощадят - об этом двух мнений быть не может.
Впрочем, разница между казаками и солдатами заключается в этом отношении лишь в том, что казаки с чистой совестью тащат все: нужное и ненужное; а солдаты, испытывая все же некоторые угрызения совести, берут лишь нужные им вещи.
Очень строго к этому я совершенно не могу относиться. Человек, который отдает свою жизнь, не может щадить благополучия галичанина и жизни его телки и курицы.
Человек, испытывающий над собою величайшее насилие, не может не стать насильником. Кутузов это понимал, и когда к нему приходили с жалобами на мародерство, он, бывало, говаривал “лес рубят, щепки летят”.
19 апреля 1915 года Войтоловский описывал отступление русских войск из той же Галиции: "Идет мелкое мародерство. Бесцельное, наглое. С заборов снимают торбы, ведра, посуду. Забегают во дворы, шарят в крестьянских избах, грабят дома, фольварки, местечки.
И через двадцать минут все награбленное летит под ноги грохочущему потоку. Бросают все, что берут: сорванные с окон кисейные занавески, плюшевые скатерти, белье, самовары, кастрюли, граммофонные трубы, пластинки, вазы, щетки, горшки...
Все это запружает дорогу, трещит под колесами и разжигает жажду погрома. Бросают одно - и снова грабят лежащие по пути дома, и снова бросают. Бегущая армия не ведает ни жалости, ни евангельской любви и с презрительным отвращением относится к патриотизму, суду потомства и чужой собственности..."
22 июня 1915 года вышел секретный приказ командующего 3-й армией генерала от инфантерии Леша, который, в частности, гласил: "По дошедшим до меня достоверным сведениям город Замостье при отступлении наших войск был разграблен казаками (частью в черкесках), причем были случаи насилия над женщинами.
Установлены случаи взламывания сундуков и шкафов. К сожалению, я сам лично убедился в справедливости жалоб, особенно на казачьи войска. Всем начальствующим лицам предписываю принять самые строгие меры против мародерства и грабежа".
Явление это было масштабным и повсеместным. 6 марта 1916 года М. Исаев писал жене с Кавказского фронта: "Не проходит дня, чтобы персы не приходили жаловаться, что у них солдаты и казаки отнимают сено бесплатно, отбирают деньги, обижают даже женщин.
Дыму без огня не бывает. Отправляющимся на фуражировку дают деньги. Так соблазнительно оставить себе 4-5 рублей. Наши солдаты рассказывали мне, что жители на вопрос, есть ли у них сено, всегда отвечают "нет".
Приходится отыскивать запрятанное сено, отбирать его "нахалом" и затем платить. Так вот, всегда ли производится последнее? И не от того ли прячется сено, что обычно за него не принято платить.
Своим-то я уже сколько раз объяснял положение этих несчастных персюков, что они и без того крепостные. Но сказать, что и наши никогда не злоупотребляли бы - я бы не смог.
Зная отдельные личности - за своих смог бы поручиться, за других нет. А вместе тем, как и станешь особенно обвинять. После разгрома С.-Б., обозы некоторых частей были прямо набиты коврами и другим имуществом.
Врач Красного Креста мне говорил третьего дня, что старший врач этого транспорта оставил ему 40 больных, потому что его двуколки были заполнены коврами. А ведь это врач!
А сколько иногда и золота досталось победителям. На обиду женщин смотрим сквозь пальцы. Все эти “уроки” не проходят бесследно для солдат, конечно. Распустить-то легко, а как потом подтянуть?".
Прапорщик Д. Оськин писал в июне 1916 года о разоренном прифронтовом городе Радзивиллов, откуда за несколько часов были выселены все жители:
"Все здания заняты людьми полка. Почти на каждом дворе летал пух из вспоротых подушек и перин. Ни в одной квартире не остались не вскрытыми сундуки и шкафы. Мебель, посуда - все ломалось, коверкалось. Обшивку мебели - плюш, бархат, кожу - сдирали: одни на портянки, другие на одеяла, третьи просто так, озорства ради.
Офицерство всех батальонов, пользуясь тем, что позиция проходила по самой окраине города, расположилось не в окопах, как обычно, а в домах, производя там ревизию оставленного имущества.
Если в первую ночь из Радзивиллова вереницей выходили нагруженные домашним скарбом жители, то с утра следующего дня потянулись повозки с награбленным имуществом, сопровождаемые денщиками. Маршрут небольшой. Всего полторы тысячи верст.
Очистка квартир от ценного имущества производится поголовно всеми. С легкой руки некоторых офицеров солдаты в свою очередь набивают вещевые мешки всяким барахлом.
- Куда это вам? - спрашиваю я некоторых солдат. - Неужели до конца войны вы будете таскать всю эту дрянь? - Ничего, ваше благородие, потаскаем...".
Наконец, еще один вопрос, который следует затронуть, - острая неприязнь фронтовиков к "тыловым и штабным крысам", которых в солдатской массе окрестили "внутренним врагом".
"Кроме своего трагического облика война явила мне и свой отвратительный лик, - писал 14 октября 1914 года Ф. Степун. - Угнетающая забитость серых солдатских масс, что уныло поют в скотских вагонах.
Бесконечное хамство некоторых "благородий", блистательная глупость блестящих генералов, врачи стратеги и сестры кокотессы…...Впрочем, все это исключения, общий дух безусловно чист, хорош и бодр".
Между тем забитые серые солдатские массы уже искали виновников своих бед и находили их отнюдь не во вражеских окопах.
Неслучайно 4 января 1915 года, ругая в дневнике высокое начальство, прапорщик Бакулин писал: "Вообще здесь люди нипочем, ибо они ничего не стоят, а вот какая-нибудь грошевая казенная вещь - та ценится, и очень высоко, людей теряй, сколько хочешь, под суд не попадешь, а за вещь казенную, которой грош цена, под суд угодишь и не оберешься неприятностей"
В. Арамилев писал: "В окопах меняются радикально или частично представления о многом. В Петрограде учили, что "внутренний враг" это те, которые... А на фронте стихийно вырастает в немудром солдатском мозгу совсем другое представление о "внутреннем враге".
В длинные скучные осенние вечера или сидя в землянке под впечатлением адской симфонии полевых и горных пушек мы иногда занимаемся "словесностью".
Кто-нибудь из рядовых явочным порядком присваивает себе звание взводного и задает вопросы. На вопрос, кто наш внутренний враг, каждый солдат без запинки отвечает: - Унутренних врагов у нас четыре: штабист, интендант, каптен-армус и вошь.
Социалисты, анархисты и всякие другие "исты" - это для большинства солдатской массы - фигуры людей, которые идут против начальства, хотят не того, что хочет начальство.
А офицер, интендант, каптер и вошь - это повседневность, быт, реальность. Этих внутренних врагов солдат видит, чувствует, "познает" ежедневно...".
Но и фронтовые офицеры не меньше солдат ненавидели штабных и тыловиков. Немало гневных страниц посвятил им в своем дневнике прапорщик Бакулин.
"11 июля 1915 года. Так как в Варшаве гг. офицеры тыла проводят очень весело время, пользуются казенными автомобилями с шоферами-солдатами, напихают девиц легкого поведения и ведут себя на автомобилях просто по-хулигански, то от командующего Юго-Западным фронтом было предписание для всех офицеров, даже находящихся на позициях, вести себя приличнее и казенными автомобилями пользоваться для казенных надобностей только.
13 января 1915 года. Теперь в войсках на позициях все основано на прапорщиках; ротных командиров, кроме прапорщиков и подпоручиков, нет, у нас в дивизии даже некоторыми батальонами командуют поручики.
В тыловых учреждениях, разных командах сидят толстомордые поручики и капитаны, это те, кому бабушка ворожит и у тетеньки хвост длинный; опасности не подвергаются, получают за что-то чины, ордена, награды и ничего не делают.
Вообще, кто на передовых позициях - самый несчастный народ: сидят в окопах, голодают, мерзнут, мокнут под дождем и снегом, подвергаются ежесекундно опасности, награды даются скупо, а если и дадут, то получают больше убитые, чем живые.
В штабах, там дело другое, у всех штабных и даже ординарцев, прикомандированных к генералам, награды так и сыплются, как из рога изобилия, а за что?
За то, что на позициях есть болваны, которые сидят, мерзнут и голодают, которых никто из штабных не видит. Вообще людей, находящихся на позициях, штаб ни во что не считает, только бы были, да с винтовками, награждать их не стоит, все равно будут убиты."
М. Исаев 16-17 марта 1916 года писал жене с Кавказского фронта: "Трудно представить себе наши переживания, их нужно пережить самому. Наши нервы должны сказаться после войны, и я знаю, тем я уже не вернусь, каким поехал.
И виной, право, не эти турки и курды, что перед нами - а свои российские турки и курды, которые своим равнодушием и безучастием наносят нам в спину - удар за ударом.
Вместе с тем - ни на минуту не сожалею, что пошел на войну. Совесть лучшее мерило наших поступков, а она у меня спокойна. Знаю, что ни тебя, ни детей не "обеспечил" - но все-таки это не так мало - оставить своим детям сознание, что их отец поступил честно".
Месяц спустя, 24 апреля 1916 года, в Страстную субботу, он с горечью продолжит эту тему: "Ах, сколько можно было бы привести примеров и обвинений в бесчувственности к ближнему находящихся в тылу. И вот здесь сказалась наша общественная отсталость.
В "Русских ведомостях" была помещена корреспонденция Осоргина из Рима, вызванная статьей московского корреспондента одной итальянской газеты.
Итальянец прямо поражен равнодушием Москвы к войне, широкой жаждой наслаждений и т. п. Осоргин спрашивал, неужели это правда? Ну, редакция, конечно, говорит, что обобщать нельзя, что Москва как никто работает на войну, но что следует все-таки признать...
В Англии - классической стране скачек - их нет теперь, во Франции почти нет театров - а у нас "пир во время чумы".
В старину купцы мазали физиономии "человиков" горчицей и платили. Теперь у нас с аукциона покупается за 400 р. последний бокал шампанского, и серьезные газеты считают своим священным долгом оповестить об этом всю Россию с упоминаниями имени патриота-жертвователя.
Конечно, знаешь, что не этими любителями зрелищ и тонких аукционов - исчерпывается Россия, но все же обидно и горько за "верхи", за "цвет" нашей страны.
А простой народ продолжает свое дело. Я думаю, что глубокий инстинкт сидит в нем, что надо воевать, что им принадлежит в будущем Россия, и ее судьбы".
Война ломала многие стереотипы сознания, крушила духовные ценности и моральные нормы, готовя народ к еще более страшным потрясениям, зарождающимся в ходе ее самой.
В 1917 году после Февральской революции и падения монархии в России в условиях продолжающейся войны сначала рухнули основы воинской дисциплины, а затем и сама армия.
27 марта 1917 года М. Исаев с горечью писал своим детям о ситуации в войсках: "Плохо стало теперь воевать... солдаты уже не те стали. Хотели сделать солдат гражданами, а они ими не сделались, и солдатами настоящими быть перестали.
Солдату теперь лучше живется, чем офицеру. Ни за что не отвечает, начальства не боится. Какие это воины, каждый думает о своей шкуре, а об отечестве, об России только на словах говорит. Солдат рабочие пожалели, а нас офицеров не пожалели, а что армия без офицеров сделает?.."
Впереди были Октябрь 1917 года и братоубийственная Гражданская война.
Из дневника прапорщика Бакулина; "9 ноября 1914 года. Солдаты обыскали немецкие ранцы, хлеба не было, было сало фунтов 5, у некоторых консервы, какая-то мазь в баночках, которую солдаты пробовали на язык, сначала мазнув пальцем по мази, а потом палец на язык, оказалась несъедобная, а противная, как мне говорили некоторые из солдат.
Во флягах была водка, которую "землячки" тоже попробовали, тоже не одобрили, "больно крепка, да очень сладка, так, что противно".
25 марта 1916 года. Карточная игра и пьянство в войсках процветают... Игры, понятно, азартные. Пьют коньяк, так как с разными ухищрениями его достать сложно, достают по рецептам военных докторов, по высокой цене у торговцев.
Также теперь стал в большом ходу спирт, который легче достать, чем коньяк. Иногда приходится доставлять водку казенную и теперь, кто ее пьет, заявляет, что она слаба и ее тоже сдабривает спиртом, чтоб была крепче.
14 июня 1916 года. Один из наших полков 50-й дивизии отбил 20 бочек рому. Вообще, в Луцке было оставлено вина много, но как явился интендант, то все было конфисковано, и он уже продавал всем желающим офицерам коньяк и ром по 5 руб. за бутылку, и, так как спрос был велик, то цену увеличил до 10 руб., а теперь совсем не продает. Вырученные за вино деньги якобы пошли в государственный доход. Вряд ли все, а так, крохи в доход попадут.
23 ноября 1916 года. В Луцке одеколон можно покупать с разрешения коменданта. Корпусной врач, большой специалист по спирту, возмущен тем, что теперь спирт доставляется в лазареты госпиталя с примесью эфира. "Черт знает што, - восклицает врач, - сами выпивают, и чтоб погасить убыль, подливают эфир - даже пить нельзя"
26 марта 1917 года. Сегодня еще разбили погреб с вином, вино выпустили на землю и тут черпали прямо с грязью. Мой взвод весь перепился.
Одним словом, все солдаты пьянствуют и дебоширят. Разыскивают у жителей вино и прямо увозят, а жители, у которых тащат вино, указывают на других, у кого еще вино есть - так беспрерывно и идет...
Сентябрь 1915 года в Полесье рисует военный врач Войтоловский: "Варынки, Васюки, Гарасюки... В воздухе пахнет сивушным маслом и спиртом. Кругом винокуренные заводы.
Миллионами ведер водку выпускают в пруды и канавы. Солдаты черпают из канав эту грязную жижу и фильтруют ее на масках противогазов. Или, припав к грязной луже, пьют до озверения, до смерти.
Земля вся пропитана спиртом. Во многих местах достаточно сделать ямку, копнуть каблуком в песке, чтобы она наполнилась спиртом. Пьяные полки и дивизии превращаются в банды мародеров и на всем пути устраивают грабежи и погромы.
Особенно буйствуют казаки. Не щадя ни пола, ни возраста, они обирают до нитки все деревни и превращают в развалины еврейские местечки. Пьяный разгул принимает дикие размеры.
Пьянствуют все - от солдата до штабного генерала. Офицерам спирт отпускают целыми ведрами. Каждая часть придумывает всевозможные предлоги для устройства официальных попоек.
В одном месте батарея 49-й бригады вспомнила о своем батарейном празднике и остановилась в лесу, в стороне от дороги. На высоких соснах кое-как примостили наблюдательные пункты.
Раскинулись пикником на травке. Мобилизовали всех поваров. Вытащили спирт. Вдруг обстрел. Кто-то из офицеров залез под зарядный ящик. Снарядом ящик зажгло. Все растерялись.
Фейерверкер по имени Новак, рискуя собственной головой, откатил ящик и вытащил офицера. Батарея спешно передвинулась на другое место.
Когда послали за спиртом, спирта не оказалось. По постановлению офицеров всех поваров пороли, но спирта так и не нашли.
Пьяные солдаты совершенно вышли из повиновения. Самые солидные из наших артиллеристов ходят пошатываясь. Щеголеватый Блинов попался мне на днях на глаза в ужасном виде: весь грязный и с большим синяком под глазом.
- И вам не стыдно, Блинов? - упрекнул я его.
- Виноват! - ответил он заплетающимся языком. - Водка рот вяжет, а душу тешит..."
Прапорщик Д. Оськин: "Радзивиллов быстро разрушается. Почти каждый день то в одном, то в другом конце города случаются пожары от неосторожного обращения наших солдат с печами, в которых они приготовляют пищу, не довольствуясь обедами из походной кухни...
В подвалах солдаты находят водку и вина. Пока об этом неизвестно офицерам, солдаты напиваются сами, но по мере обнаружения вино и водка забираются в офицерское собрание.
Наш полк к семи часам утра вошел в город. Потери колоссальные... Единственной наградой оставшимся в живых была масса захваченных в Бродах наливок, настоек, ликеров. Три-четыре дня стояния в резерве все офицеры полка были пьяны. Пили, пока не уничтожили всего запаса".
Прапорщик Бакулин отмечал в своем дневнике: "В приказе начальника Западного фронта говорится: "Доктора, несмотря на свое высокое призвание, держат себя не так, как им подобает, предаются пьянству и развращают сестер милосердия, что и ставится им на вид и предлагают им исправиться".
13 мая 1916 года он пишет: "Венерические болезни свирепствуют не только между военными, но также, как это ни прискорбно, между сестрами милосердия, и не их награждают болезнями, а они.
Недавно со ст. Молодечно было отправлено на излечение сто сестер; по словам одного врача, в Варшаве лежало в госпитале до 300 сестер и несколько священников.
Больные военные также не эвакуируются на излечение, эвакуируются только, у которых тяжелая форма болезни. Когда эвакуировали всех заболевших, то было замечено, что некоторые заражались намеренно, чтобы эвакуироваться. В Польше даже жиды предлагали товар с вопросом: "Для удовольствия или эвакуации?".
Прапорщик Оськин: "На фронте сифилис даже называют "сестритом", а символику Красного Креста над учреждениями военно-санитарных организаций сравнивают с "красным фонарем" "Блядовать не перестаю, стараюсь употреблять, не считаясь с половыми болезнями", - бахвалился в письме один из наших офицеров".
20 ноября 1914 года артиллерийский прапорщик Ф. А. Степун (будущий известный философ) писал жене из Галиции: "Над всем городом стоит вой оставшихся жителей. Происходит необходимая реквизиция керосина, сена, овса, скота.
У уличного фонаря дерутся из-за керосина две руссинских женщины. Их, восстановляя порядок, разгоняют казаки. У каждого под седлом бархатная скатерть или вместо седла шитая шелками диванная подушка. У многих в поводу по второй, по третьей лошади. Лихая публика.
Какие они вояки, щадят или не щадят они себя в бою, об этом мнения расходятся, я своего мнения пока еще не имею, но о том, что они профессиональные мародеры, и никого и ни за что не пощадят - об этом двух мнений быть не может.
Впрочем, разница между казаками и солдатами заключается в этом отношении лишь в том, что казаки с чистой совестью тащат все: нужное и ненужное; а солдаты, испытывая все же некоторые угрызения совести, берут лишь нужные им вещи.
Очень строго к этому я совершенно не могу относиться. Человек, который отдает свою жизнь, не может щадить благополучия галичанина и жизни его телки и курицы.
Человек, испытывающий над собою величайшее насилие, не может не стать насильником. Кутузов это понимал, и когда к нему приходили с жалобами на мародерство, он, бывало, говаривал “лес рубят, щепки летят”.
19 апреля 1915 года Войтоловский описывал отступление русских войск из той же Галиции: "Идет мелкое мародерство. Бесцельное, наглое. С заборов снимают торбы, ведра, посуду. Забегают во дворы, шарят в крестьянских избах, грабят дома, фольварки, местечки.
И через двадцать минут все награбленное летит под ноги грохочущему потоку. Бросают все, что берут: сорванные с окон кисейные занавески, плюшевые скатерти, белье, самовары, кастрюли, граммофонные трубы, пластинки, вазы, щетки, горшки...
Все это запружает дорогу, трещит под колесами и разжигает жажду погрома. Бросают одно - и снова грабят лежащие по пути дома, и снова бросают. Бегущая армия не ведает ни жалости, ни евангельской любви и с презрительным отвращением относится к патриотизму, суду потомства и чужой собственности..."
22 июня 1915 года вышел секретный приказ командующего 3-й армией генерала от инфантерии Леша, который, в частности, гласил: "По дошедшим до меня достоверным сведениям город Замостье при отступлении наших войск был разграблен казаками (частью в черкесках), причем были случаи насилия над женщинами.
Установлены случаи взламывания сундуков и шкафов. К сожалению, я сам лично убедился в справедливости жалоб, особенно на казачьи войска. Всем начальствующим лицам предписываю принять самые строгие меры против мародерства и грабежа".
Явление это было масштабным и повсеместным. 6 марта 1916 года М. Исаев писал жене с Кавказского фронта: "Не проходит дня, чтобы персы не приходили жаловаться, что у них солдаты и казаки отнимают сено бесплатно, отбирают деньги, обижают даже женщин.
Дыму без огня не бывает. Отправляющимся на фуражировку дают деньги. Так соблазнительно оставить себе 4-5 рублей. Наши солдаты рассказывали мне, что жители на вопрос, есть ли у них сено, всегда отвечают "нет".
Приходится отыскивать запрятанное сено, отбирать его "нахалом" и затем платить. Так вот, всегда ли производится последнее? И не от того ли прячется сено, что обычно за него не принято платить.
Своим-то я уже сколько раз объяснял положение этих несчастных персюков, что они и без того крепостные. Но сказать, что и наши никогда не злоупотребляли бы - я бы не смог.
Зная отдельные личности - за своих смог бы поручиться, за других нет. А вместе тем, как и станешь особенно обвинять. После разгрома С.-Б., обозы некоторых частей были прямо набиты коврами и другим имуществом.
Врач Красного Креста мне говорил третьего дня, что старший врач этого транспорта оставил ему 40 больных, потому что его двуколки были заполнены коврами. А ведь это врач!
А сколько иногда и золота досталось победителям. На обиду женщин смотрим сквозь пальцы. Все эти “уроки” не проходят бесследно для солдат, конечно. Распустить-то легко, а как потом подтянуть?".
Прапорщик Д. Оськин писал в июне 1916 года о разоренном прифронтовом городе Радзивиллов, откуда за несколько часов были выселены все жители:
"Все здания заняты людьми полка. Почти на каждом дворе летал пух из вспоротых подушек и перин. Ни в одной квартире не остались не вскрытыми сундуки и шкафы. Мебель, посуда - все ломалось, коверкалось. Обшивку мебели - плюш, бархат, кожу - сдирали: одни на портянки, другие на одеяла, третьи просто так, озорства ради.
Офицерство всех батальонов, пользуясь тем, что позиция проходила по самой окраине города, расположилось не в окопах, как обычно, а в домах, производя там ревизию оставленного имущества.
Если в первую ночь из Радзивиллова вереницей выходили нагруженные домашним скарбом жители, то с утра следующего дня потянулись повозки с награбленным имуществом, сопровождаемые денщиками. Маршрут небольшой. Всего полторы тысячи верст.
Очистка квартир от ценного имущества производится поголовно всеми. С легкой руки некоторых офицеров солдаты в свою очередь набивают вещевые мешки всяким барахлом.
- Куда это вам? - спрашиваю я некоторых солдат. - Неужели до конца войны вы будете таскать всю эту дрянь? - Ничего, ваше благородие, потаскаем...".
Наконец, еще один вопрос, который следует затронуть, - острая неприязнь фронтовиков к "тыловым и штабным крысам", которых в солдатской массе окрестили "внутренним врагом".
"Кроме своего трагического облика война явила мне и свой отвратительный лик, - писал 14 октября 1914 года Ф. Степун. - Угнетающая забитость серых солдатских масс, что уныло поют в скотских вагонах.
Бесконечное хамство некоторых "благородий", блистательная глупость блестящих генералов, врачи стратеги и сестры кокотессы…...Впрочем, все это исключения, общий дух безусловно чист, хорош и бодр".
Между тем забитые серые солдатские массы уже искали виновников своих бед и находили их отнюдь не во вражеских окопах.
Неслучайно 4 января 1915 года, ругая в дневнике высокое начальство, прапорщик Бакулин писал: "Вообще здесь люди нипочем, ибо они ничего не стоят, а вот какая-нибудь грошевая казенная вещь - та ценится, и очень высоко, людей теряй, сколько хочешь, под суд не попадешь, а за вещь казенную, которой грош цена, под суд угодишь и не оберешься неприятностей"
В. Арамилев писал: "В окопах меняются радикально или частично представления о многом. В Петрограде учили, что "внутренний враг" это те, которые... А на фронте стихийно вырастает в немудром солдатском мозгу совсем другое представление о "внутреннем враге".
В длинные скучные осенние вечера или сидя в землянке под впечатлением адской симфонии полевых и горных пушек мы иногда занимаемся "словесностью".
Кто-нибудь из рядовых явочным порядком присваивает себе звание взводного и задает вопросы. На вопрос, кто наш внутренний враг, каждый солдат без запинки отвечает: - Унутренних врагов у нас четыре: штабист, интендант, каптен-армус и вошь.
Социалисты, анархисты и всякие другие "исты" - это для большинства солдатской массы - фигуры людей, которые идут против начальства, хотят не того, что хочет начальство.
А офицер, интендант, каптер и вошь - это повседневность, быт, реальность. Этих внутренних врагов солдат видит, чувствует, "познает" ежедневно...".
Но и фронтовые офицеры не меньше солдат ненавидели штабных и тыловиков. Немало гневных страниц посвятил им в своем дневнике прапорщик Бакулин.
"11 июля 1915 года. Так как в Варшаве гг. офицеры тыла проводят очень весело время, пользуются казенными автомобилями с шоферами-солдатами, напихают девиц легкого поведения и ведут себя на автомобилях просто по-хулигански, то от командующего Юго-Западным фронтом было предписание для всех офицеров, даже находящихся на позициях, вести себя приличнее и казенными автомобилями пользоваться для казенных надобностей только.
13 января 1915 года. Теперь в войсках на позициях все основано на прапорщиках; ротных командиров, кроме прапорщиков и подпоручиков, нет, у нас в дивизии даже некоторыми батальонами командуют поручики.
В тыловых учреждениях, разных командах сидят толстомордые поручики и капитаны, это те, кому бабушка ворожит и у тетеньки хвост длинный; опасности не подвергаются, получают за что-то чины, ордена, награды и ничего не делают.
Вообще, кто на передовых позициях - самый несчастный народ: сидят в окопах, голодают, мерзнут, мокнут под дождем и снегом, подвергаются ежесекундно опасности, награды даются скупо, а если и дадут, то получают больше убитые, чем живые.
В штабах, там дело другое, у всех штабных и даже ординарцев, прикомандированных к генералам, награды так и сыплются, как из рога изобилия, а за что?
За то, что на позициях есть болваны, которые сидят, мерзнут и голодают, которых никто из штабных не видит. Вообще людей, находящихся на позициях, штаб ни во что не считает, только бы были, да с винтовками, награждать их не стоит, все равно будут убиты."
М. Исаев 16-17 марта 1916 года писал жене с Кавказского фронта: "Трудно представить себе наши переживания, их нужно пережить самому. Наши нервы должны сказаться после войны, и я знаю, тем я уже не вернусь, каким поехал.
И виной, право, не эти турки и курды, что перед нами - а свои российские турки и курды, которые своим равнодушием и безучастием наносят нам в спину - удар за ударом.
Вместе с тем - ни на минуту не сожалею, что пошел на войну. Совесть лучшее мерило наших поступков, а она у меня спокойна. Знаю, что ни тебя, ни детей не "обеспечил" - но все-таки это не так мало - оставить своим детям сознание, что их отец поступил честно".
Месяц спустя, 24 апреля 1916 года, в Страстную субботу, он с горечью продолжит эту тему: "Ах, сколько можно было бы привести примеров и обвинений в бесчувственности к ближнему находящихся в тылу. И вот здесь сказалась наша общественная отсталость.
В "Русских ведомостях" была помещена корреспонденция Осоргина из Рима, вызванная статьей московского корреспондента одной итальянской газеты.
Итальянец прямо поражен равнодушием Москвы к войне, широкой жаждой наслаждений и т. п. Осоргин спрашивал, неужели это правда? Ну, редакция, конечно, говорит, что обобщать нельзя, что Москва как никто работает на войну, но что следует все-таки признать...
В Англии - классической стране скачек - их нет теперь, во Франции почти нет театров - а у нас "пир во время чумы".
В старину купцы мазали физиономии "человиков" горчицей и платили. Теперь у нас с аукциона покупается за 400 р. последний бокал шампанского, и серьезные газеты считают своим священным долгом оповестить об этом всю Россию с упоминаниями имени патриота-жертвователя.
Конечно, знаешь, что не этими любителями зрелищ и тонких аукционов - исчерпывается Россия, но все же обидно и горько за "верхи", за "цвет" нашей страны.
А простой народ продолжает свое дело. Я думаю, что глубокий инстинкт сидит в нем, что надо воевать, что им принадлежит в будущем Россия, и ее судьбы".
Война ломала многие стереотипы сознания, крушила духовные ценности и моральные нормы, готовя народ к еще более страшным потрясениям, зарождающимся в ходе ее самой.
В 1917 году после Февральской революции и падения монархии в России в условиях продолжающейся войны сначала рухнули основы воинской дисциплины, а затем и сама армия.
27 марта 1917 года М. Исаев с горечью писал своим детям о ситуации в войсках: "Плохо стало теперь воевать... солдаты уже не те стали. Хотели сделать солдат гражданами, а они ими не сделались, и солдатами настоящими быть перестали.
Солдату теперь лучше живется, чем офицеру. Ни за что не отвечает, начальства не боится. Какие это воины, каждый думает о своей шкуре, а об отечестве, об России только на словах говорит. Солдат рабочие пожалели, а нас офицеров не пожалели, а что армия без офицеров сделает?.."
Впереди были Октябрь 1917 года и братоубийственная Гражданская война.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]