Смерть, которая приносит облегчение
---
Мы привыкли думать, что смерть матери, мужа или жены – всегда трагедия. Однако некоторые из нас готовы признаться, что после ухода из жизни близкого человека почувствовали освобождение и даже умиротворение. В этом горе они стали лучше понимать себя, им открылась новая жизнь, в которой они смогли стать счастливыми.
«Япохоронила мужа, и мне стало легче». «Только после смерти матери я смогла стать собой». Почувствовать умиротворение после смерти близкого человека — услышать такие признания случается не часто. О подобных чувствах не принято говорить. И даже признаваться в них самим себе тоже страшно. Ведь разве сказать такое не значит расписаться в собственной бессердечности? Далеко не всегда. И есть немало ситуаций, когда признать эти чувства не только можно, но и необходимо.
«Я СДЕЛАЛ ВСЕ, ЧТО МОГ»
Одна из таких ситуаций — годы жизни, проведенные рядом с близким, угасающим от тяжелой болезни. 57-летний Николай семь лет ухаживал за женой, страдавшей от деменции. «Я готовил, убирал, читал для нее, — рассказывает он. — И Анна поначалу даже просила прощения за то, что на меня так много всего свалилось. От этого было больно, но было в этом и подтверждение важности того, что мы вместе. Потом стало хуже. Я старался успокоить ее, когда она кричала по ночам, и не обижаться, когда перестала узнавать меня. Я нанял сиделку. А вскоре услышал, как Анна жалуется по телефону сестре, что я поселил дома другую женщину…»
После смерти жены Николай не мог не признаться, что испытывает облегчение. И чувство вины. Он честно говорит, что не раз желал, чтобы смерть пришла к его жене поскорее. И теперь эта мысль не дает ему покоя. «Я перестал понимать, что в моем отношении к жене было настоящим, — говорит он. — Если бы я не любил ее, то вряд ли выдержал бы эти семь лет. Но если бы действительно любил, разве мог бы желать ей смерти?»
По мнению наших экспертов, в этом нет противоречия. Самые насущные проблемы, включая и проблему смерти, задействуют все уровни нашего сознания — от самых древних инстинктов до сравнительно молодых социальных надстроек. «Реакция на боль — это инстинкт, — объясняет психотерапевт Варвара Сидорова. — Страдания любимого человека — двойная боль: его собственная и наша». И стремление от этой боли избавиться неизбежно.
Если мы обеспечили близкому человеку достойный уход и внимание, если мы сделали все, что могли, то нам не в чем себя упрекать
«Известен также и феномен предварительного горя, — продолжает Варвара Сидорова. — Когда ясно, что человек скоро умрет или когда он лишается черт своей личности, близкие могут переживать утрату раньше, чем она наступает физически. И в какой-то момент возникает негодование: да когда же? В этом тоже нет ничего стыдного, это естественные переживания в случае долгого страдания. Их нужно признать и не осуждать себя за них».
Потеря активизирует и другие архаичные механизмы нашей психики, полагает психолог Мари-Фредерик Баке (Marie-Frédérique Bacqué). Она напоминает об известной концепции младенческого всемогущества: «Беспомощный новорожденный ребенок живет с ощущением, что мир вращается вокруг него. Он — центр этого мира, ведь одной силой мысли он добивается выполнения любого желания — их спешат исполнить родители. Возможно, на том же уровне переживаний рождается и чувство, что смерть близкого человека, кончины которого мы в отчаянии могли желать, произошла из-за нас».
Так или иначе, уровень, на котором возникают подобные переживания, лежит за пределами нашего контроля. Смерть после долгих страданий приносит облегчение. С этим бессмысленно спорить, и винить себя за это чувство тоже нельзя. «Мы не можем отвечать за свои инстинкты. Но мы можем и должны отвечать за свои поступки, — резюмирует Варвара Сидорова. — И если мы обеспечили близкому человеку достойный уход и внимание, если мы сделали все, что могли, то нам не в чем себя упрекать».
«Я ЛЮБИЛА И БОЯЛАСЬ»
43-летняя Виктория прожила с Михаилом меньше двух лет и рассталась с ним незадолго до того, как на свет появился их сын. Рассталась, хотя продолжала любить, — потому что их совместная жизнь превратилась в кошмар. Который, впрочем, тоже не окончился с расставанием. Обаятельный человек, подающий надежды художник, Михаил был алкоголиком. Он несколько раз пытался завязать, но каждый срыв оказывался все более страшным. В конце концов алкоголя стало мало, и Михаил пришел к наркотикам.
«Я точно помню — когда мне позвонили и сказали, что Миша покончил с собой, моей первой мыслью было: «Наконец-то!» — вспоминает Виктория. — Мне больше не нужно было без конца вытаскивать его то из полиции, то из больницы, одалживать ему деньги, врать его несчастной маме, что он в командировке, выслушивать бред по телефону в три часа ночи. И бояться, что этот бред накроет его, когда он в очередной раз вспомнит, что у него есть сын — и придет в гости. Но я любила его. Все это время любила. Почему я не осталась с ним, не попыталась спасти?»
Виктория знает, что спасти Михаила было выше ее сил, — она пыталась не раз и не два. Но, как и многие из нас, идеализирует умершего близкого человека и тем острее ощущает свою вину перед ним, даже если эта вина — мнимая. «В подобных ситуациях уместнее говорить не об облегчении, а о другом чувстве — освобождении, — отмечает Варвара Сидорова. — Оно приходит, когда отношения строились по принципу «люблю-ненавижу, уйди-останься». И, переживая утрату — и свою реакцию, — важно признать и истинный характер отношений».
Нельзя запрещать себе свои чувства, даже если опасаешься, что кто-то сочтет их неправильными
Психоаналитик Виржини Меггле (Virginie Megglé) рекомендует в первые дни и недели после потери не анализировать свои чувства, просто принять их неоднозначность. «Понимание придет позже, по мере того как вас перестанет смущать то, что вашу жизнь не переполняет без остатка одна только скорбь», — говорит она. Признать амбивалентность — значит перестать бояться того, что мы чувствовали к человеку одновременно ненависть и любовь, уверена психолог: «Но даже если мы его ненавидели, затем нам становится ясно, что мы его и любили и не можем требовать от себя большего. Это признание необходимо для того, чтобы совершить работу горя, которая сопровождает каждую утрату».
В ситуации утраты в амбивалентных отношениях механизм переживания горя часто дает сбой. «Мы начинаем оплакивать умершего, но вдруг вспоминаем, сколько боли он нам причинил, и на смену слезам приходит злость. А потом мы спохватываемся и стыдимся этой злости, — перечисляет Варвара Сидорова. — В результате ни одно из чувств не переживается до конца, и мы рискуем «зависнуть» на той или иной стадии горя».
«Я НАКОНЕЦ СТАЛА СОБОЙ»
Освобождение, о котором говорят психологи, — это не только избавление от гнета мучительных противоречий в отношениях с ушедшим человеком. Это в известном смысле еще и обретение свободы быть самим собой. В этом убедилась 34-летняя Кира. Ей было 13 лет, когда ее мама овдовела. И выбрала Киру, младшего ребенка в семье, своим ребенком на всю оставшуюся жизнь и «опорой в старости».
«Мои брат и сестра вскоре выпорхнули из гнезда, а я оставалась с мамой. Я чувствовала, что она рассчитывает на меня, возлагает надежды. Не осознавая этого, я до 27 лет была маленькой маминой дочкой, пока вдруг подруга не предложила мне вместе снимать квартиру. И я даже не успела подумать, как услышала свой голос, он говорил: «да». Я переехала, хотя и переживала оттого, что оставляю маму одну. Она умерла через два года. Умерла тихо и быстро — во сне. У меня была депрессия, я чувствовала себя ответственной за ее смерть. Но к этому переживанию примешивалось и другое. Я поняла, что мне не надо больше думать о том, порадую я маму или разочарую ее».
«Нельзя запрещать себе свои чувства, даже если опасаешься, что кто-то сочтет их неправильными, — настаивает Виржини Меггле. — Принять свое желание жить — единственный верный и ответственный путь. Только на нем можно встретиться с самими собой. И обрести способность осветить ваши отношения с умершим прекрасным светом».
Женщина эффектная и властная, мать Киры посвятила себя семье. «Мама любила меня, но была так требовательна, что я всегда боялась оказаться несовершенной. Например, я всегда ходила на каблуках — чтобы выглядеть «как настоящая женщина». Вскоре после смерти матери Кира влюбилась. Муж стал первым человеком, которому она решилась рассказать о сложных чувствах, вызванных маминой смертью.
«Если есть возможность поделиться своими эмоциями, это стоит сделать, — подтверждает Варвара Сидорова. — Хотя выбор того, кому можно доверить горе, — сложный выбор. Иногда люди не знают, как помочь, и от беспомощности начинают делать глупости. Но если вы доверяете человеку, то лучше все же поделиться».
«Сегодня я гораздо счастливее, потому что действительно чувствую себя собой. И если мне хочется, ношу туфли на плоской подошве или кроссовки!» — улыбается Кира. В мамину честь она посадила деревце на дачном участке. И раз в год, в мамин день рождения, повязывает на нем лиловую ленту — любимый мамин цвет. Сидя под этим деревом, Кира чувствует, что ее мама была бы теперь всем довольна. И зятем, и внучкой, и даже кроссовками на Кириных ногах.
Юрий Зубцов
«Япохоронила мужа, и мне стало легче». «Только после смерти матери я смогла стать собой». Почувствовать умиротворение после смерти близкого человека — услышать такие признания случается не часто. О подобных чувствах не принято говорить. И даже признаваться в них самим себе тоже страшно. Ведь разве сказать такое не значит расписаться в собственной бессердечности? Далеко не всегда. И есть немало ситуаций, когда признать эти чувства не только можно, но и необходимо.
«Я СДЕЛАЛ ВСЕ, ЧТО МОГ»
Одна из таких ситуаций — годы жизни, проведенные рядом с близким, угасающим от тяжелой болезни. 57-летний Николай семь лет ухаживал за женой, страдавшей от деменции. «Я готовил, убирал, читал для нее, — рассказывает он. — И Анна поначалу даже просила прощения за то, что на меня так много всего свалилось. От этого было больно, но было в этом и подтверждение важности того, что мы вместе. Потом стало хуже. Я старался успокоить ее, когда она кричала по ночам, и не обижаться, когда перестала узнавать меня. Я нанял сиделку. А вскоре услышал, как Анна жалуется по телефону сестре, что я поселил дома другую женщину…»
После смерти жены Николай не мог не признаться, что испытывает облегчение. И чувство вины. Он честно говорит, что не раз желал, чтобы смерть пришла к его жене поскорее. И теперь эта мысль не дает ему покоя. «Я перестал понимать, что в моем отношении к жене было настоящим, — говорит он. — Если бы я не любил ее, то вряд ли выдержал бы эти семь лет. Но если бы действительно любил, разве мог бы желать ей смерти?»
По мнению наших экспертов, в этом нет противоречия. Самые насущные проблемы, включая и проблему смерти, задействуют все уровни нашего сознания — от самых древних инстинктов до сравнительно молодых социальных надстроек. «Реакция на боль — это инстинкт, — объясняет психотерапевт Варвара Сидорова. — Страдания любимого человека — двойная боль: его собственная и наша». И стремление от этой боли избавиться неизбежно.
Если мы обеспечили близкому человеку достойный уход и внимание, если мы сделали все, что могли, то нам не в чем себя упрекать
«Известен также и феномен предварительного горя, — продолжает Варвара Сидорова. — Когда ясно, что человек скоро умрет или когда он лишается черт своей личности, близкие могут переживать утрату раньше, чем она наступает физически. И в какой-то момент возникает негодование: да когда же? В этом тоже нет ничего стыдного, это естественные переживания в случае долгого страдания. Их нужно признать и не осуждать себя за них».
Потеря активизирует и другие архаичные механизмы нашей психики, полагает психолог Мари-Фредерик Баке (Marie-Frédérique Bacqué). Она напоминает об известной концепции младенческого всемогущества: «Беспомощный новорожденный ребенок живет с ощущением, что мир вращается вокруг него. Он — центр этого мира, ведь одной силой мысли он добивается выполнения любого желания — их спешат исполнить родители. Возможно, на том же уровне переживаний рождается и чувство, что смерть близкого человека, кончины которого мы в отчаянии могли желать, произошла из-за нас».
Так или иначе, уровень, на котором возникают подобные переживания, лежит за пределами нашего контроля. Смерть после долгих страданий приносит облегчение. С этим бессмысленно спорить, и винить себя за это чувство тоже нельзя. «Мы не можем отвечать за свои инстинкты. Но мы можем и должны отвечать за свои поступки, — резюмирует Варвара Сидорова. — И если мы обеспечили близкому человеку достойный уход и внимание, если мы сделали все, что могли, то нам не в чем себя упрекать».
«Я ЛЮБИЛА И БОЯЛАСЬ»
43-летняя Виктория прожила с Михаилом меньше двух лет и рассталась с ним незадолго до того, как на свет появился их сын. Рассталась, хотя продолжала любить, — потому что их совместная жизнь превратилась в кошмар. Который, впрочем, тоже не окончился с расставанием. Обаятельный человек, подающий надежды художник, Михаил был алкоголиком. Он несколько раз пытался завязать, но каждый срыв оказывался все более страшным. В конце концов алкоголя стало мало, и Михаил пришел к наркотикам.
«Я точно помню — когда мне позвонили и сказали, что Миша покончил с собой, моей первой мыслью было: «Наконец-то!» — вспоминает Виктория. — Мне больше не нужно было без конца вытаскивать его то из полиции, то из больницы, одалживать ему деньги, врать его несчастной маме, что он в командировке, выслушивать бред по телефону в три часа ночи. И бояться, что этот бред накроет его, когда он в очередной раз вспомнит, что у него есть сын — и придет в гости. Но я любила его. Все это время любила. Почему я не осталась с ним, не попыталась спасти?»
Виктория знает, что спасти Михаила было выше ее сил, — она пыталась не раз и не два. Но, как и многие из нас, идеализирует умершего близкого человека и тем острее ощущает свою вину перед ним, даже если эта вина — мнимая. «В подобных ситуациях уместнее говорить не об облегчении, а о другом чувстве — освобождении, — отмечает Варвара Сидорова. — Оно приходит, когда отношения строились по принципу «люблю-ненавижу, уйди-останься». И, переживая утрату — и свою реакцию, — важно признать и истинный характер отношений».
Нельзя запрещать себе свои чувства, даже если опасаешься, что кто-то сочтет их неправильными
Психоаналитик Виржини Меггле (Virginie Megglé) рекомендует в первые дни и недели после потери не анализировать свои чувства, просто принять их неоднозначность. «Понимание придет позже, по мере того как вас перестанет смущать то, что вашу жизнь не переполняет без остатка одна только скорбь», — говорит она. Признать амбивалентность — значит перестать бояться того, что мы чувствовали к человеку одновременно ненависть и любовь, уверена психолог: «Но даже если мы его ненавидели, затем нам становится ясно, что мы его и любили и не можем требовать от себя большего. Это признание необходимо для того, чтобы совершить работу горя, которая сопровождает каждую утрату».
В ситуации утраты в амбивалентных отношениях механизм переживания горя часто дает сбой. «Мы начинаем оплакивать умершего, но вдруг вспоминаем, сколько боли он нам причинил, и на смену слезам приходит злость. А потом мы спохватываемся и стыдимся этой злости, — перечисляет Варвара Сидорова. — В результате ни одно из чувств не переживается до конца, и мы рискуем «зависнуть» на той или иной стадии горя».
«Я НАКОНЕЦ СТАЛА СОБОЙ»
Освобождение, о котором говорят психологи, — это не только избавление от гнета мучительных противоречий в отношениях с ушедшим человеком. Это в известном смысле еще и обретение свободы быть самим собой. В этом убедилась 34-летняя Кира. Ей было 13 лет, когда ее мама овдовела. И выбрала Киру, младшего ребенка в семье, своим ребенком на всю оставшуюся жизнь и «опорой в старости».
«Мои брат и сестра вскоре выпорхнули из гнезда, а я оставалась с мамой. Я чувствовала, что она рассчитывает на меня, возлагает надежды. Не осознавая этого, я до 27 лет была маленькой маминой дочкой, пока вдруг подруга не предложила мне вместе снимать квартиру. И я даже не успела подумать, как услышала свой голос, он говорил: «да». Я переехала, хотя и переживала оттого, что оставляю маму одну. Она умерла через два года. Умерла тихо и быстро — во сне. У меня была депрессия, я чувствовала себя ответственной за ее смерть. Но к этому переживанию примешивалось и другое. Я поняла, что мне не надо больше думать о том, порадую я маму или разочарую ее».
«Нельзя запрещать себе свои чувства, даже если опасаешься, что кто-то сочтет их неправильными, — настаивает Виржини Меггле. — Принять свое желание жить — единственный верный и ответственный путь. Только на нем можно встретиться с самими собой. И обрести способность осветить ваши отношения с умершим прекрасным светом».
Женщина эффектная и властная, мать Киры посвятила себя семье. «Мама любила меня, но была так требовательна, что я всегда боялась оказаться несовершенной. Например, я всегда ходила на каблуках — чтобы выглядеть «как настоящая женщина». Вскоре после смерти матери Кира влюбилась. Муж стал первым человеком, которому она решилась рассказать о сложных чувствах, вызванных маминой смертью.
«Если есть возможность поделиться своими эмоциями, это стоит сделать, — подтверждает Варвара Сидорова. — Хотя выбор того, кому можно доверить горе, — сложный выбор. Иногда люди не знают, как помочь, и от беспомощности начинают делать глупости. Но если вы доверяете человеку, то лучше все же поделиться».
«Сегодня я гораздо счастливее, потому что действительно чувствую себя собой. И если мне хочется, ношу туфли на плоской подошве или кроссовки!» — улыбается Кира. В мамину честь она посадила деревце на дачном участке. И раз в год, в мамин день рождения, повязывает на нем лиловую ленту — любимый мамин цвет. Сидя под этим деревом, Кира чувствует, что ее мама была бы теперь всем довольна. И зятем, и внучкой, и даже кроссовками на Кириных ногах.
Юрий Зубцов
Источник: polonsil.ru
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]