Безопасное место или тюрьма для женщин? Как феминистки переизобрели идею дома
---
В прошлом году большинство людей впервые провели дома так много времени. Это обнажило значимость домашнего пространства: строгий локдаун, боязнь выходить на улицу и фактическое заточение в четырех стенах дали пищу для размышлений. Дом как материальное пространство и метафора определенного набора ценностей рассматривается и с феминистских позиций. Пандемия обострила проблему домашнего насилия, распределения домашних обязанностей и шире — важности репродуктивного труда как такового. Как феминистки осмысляют домашнее пространство, негативен или позитивен этот феномен для женщин — ответы на эти вопросы ищет соосновательница проекта FEM TALKS Настя Красильникова.
Публичное и приватное
Женщины заперты в пространстве дома, и феминистская теория яростно критикует дом именно как место заточения и навязывания стереотипных гендерных ролей. Также дом — это приватная сфера, а всё, что за его пределами, — публичная. Деление на приватное/публичное — один из главных инструментов патриархата по удержанию женщин в подчиненном положении.
Все социально ценные ресурсы находятся в сфере публичного, куда доступ для женщин ограничивается — прямо, с помощью законов, или опосредованно, через культурные и социальные практики.
Для феминисток первой волны было важно вывести женщин из этого заточения и преодолеть стереотип «место женщины — дома». Поэтому феминистский активизм того времени был направлен на выход женщин в публичную сферу через получение политических и экономических прав. И хотя они пытались вырваться из домашних оков, сама метафора дома часто звучала в их аргументах. Суфражистки столкнулись с возражениями против участия женщин в политике: это сфера публичного, она безнравственна; женщины же — чистые и высокоморальные, а значит, такая деятельность не подходит им «по природе». Суфражистки обернули эти возражения в свою пользу: аморальные мужчины привели мир к вечному состоянию войны, бедности. Женщины же смогут улучшить положение, проявив свои «природные» мягкие качества. «Женская добродетель» из ограничивающего фактора стала главным оружием в риторике суфражисток. Общественная жизнь улучшится, когда женщины получат доступ к публичной сфере. Пунктом их программы было добавление характерных для домашней жизни феноменов в публичную сферу. Иными словами, мужчины «одомашниваются», а женщины «политизируются». Но ошибкой суфражисток было создание образа идеализированной женщины — на другом полюсе от нее всегда будет ее антипод — мужчина. Более того, они полагали, что и те и другие качества присущи людям от рождения.
Вторая волна феминизма ознаменована более пристальным интересом к приватной сфере, которая ранее оставалась отчасти забытой. «Личное — это политическое» — один из главных тезисов радикального феминизма. Кэрол Хэниш, его авторка, заостряет внимание на том, что властные отношения прослеживаются не только в публичном поле, но и в приватном. Исследовательницы Нэнси Хиршман и Кристен Де Стефано отмечают, что стремление феминисток политизировать приватное спровоцировало переопределение политики — теперь туда включено то, что классическая политическая теория не предусматривала: тело, сексуальность, семья.
В 1960-е годы радикальные феминистки впервые озвучили мысль о том, что семья — основной институт патриархата, а семья и дом неразрывно связаны: дом — главное приватное пространство, отождествляющееся с семьей. Соответственно, если в семье женщины традиционно угнетаются, то дом — клетка для них.
Дом — мир женщины
С античных времен существует выражение «дом — мир женщины, мир — дом мужчины». Идеи женственности и дома неразрывно связаны. Сложно представить себе традиционный дом — убранный, с поглаженным бельем и приготовленным обедом — без «хозяйки», которая поддерживает то самое «тепло домашнего очага». Теоретикесса феминизма Айрис Мэрион Янг отмечает, что традиционным образом женственности в западной культуре была Пенелопа. Пока мужчина находится во внешнем мире в поисках приключений, она остается дома и оберегает его. Многие другие культуры и сегодня отождествляют женщин с домом, ожидая, что они будут прислуживать мужчинам дома, а иногда и не позволяя им выходить из него.
Место женщины — дома, но даже дом не принадлежит ей полностью. Часть феминистских географок придерживается мнения, что пространства гендеризированны, то есть поделены по гендерному признаку. Одна из них — Дафна Спейн — в работе Gendered Spaces рассматривает с этой точки зрения пространства обучения, работы и проживания. В рамках этого текста нас интересуют последние. Спейн прослеживает, как менялись пространства дома в традиционных и индустриальных обществах в зависимости от изменения статуса женщин в них. Монгольский гэр, или юрта, — пример жилища в традиционном обществе с гендерной сегрегацией и низким статусом женщин. Он разделен на ритуальную мужскую половину слева от входа и ритуально очищенную женскую половину справа. Священные писания всегда хранились в мужской части гэра, женщины не имели доступа к знанию. Однако после революции в 1921 году книги стали переносить на женскую половину жилища, чтобы улучшить грамотность женщин, а значит, и повысить их статус. Другими примерами являются индейцы барасана в Южной Америке, берберы в Алжире — для всех них характерно гендерно сегрегированное жилище и низкое социальное положение женщин. Но, например, на Бали, у яконов на Филиппинах и туарегов в Африке в районе Сахары ситуация обратная — в этих домах нет деления на женскую и мужскую части, а статус женщин достаточно высок по меркам традиционных обществ.
Спейн рассматривает индустриальное западное общество на примере США. Эмансипация женщин вносила коррективы в пространственные отношения. Спейн обнаруживает постепенное сокращение гендеризированных пространств, что коррелирует с изменением статуса женщин. Популярный в XIX веке викторианский дом еще имеет гендерное деление комнат. Архитектор Эндрю Даунинг полагал, что библиотека — мужское «святилище», недоступное для других домочадцев. Похожее назначение имеет кабинет — это также огороженное пространство для умственного креативного труда мужчины, пространственная граница которого определяет эксклюзивность его положения. Но позже на смену викторианскому дому с кабинетом для мужчины, библиотекой и разделенными пространствами пришли коттеджи. Более простые в конструкции, они изобиловали общими помещениями — гостиная, столовая.
Во второй половине ХХ века распространенной формой жилья становится ranch house — тот самый домик из американской мечты с зеленой лужайкой, низким белым забором и почтовым ящиком. Вернувшиеся со Второй мировой войны ветераны могли купить дом площадью 800 квадратных футов всего за восемь тысяч долларов в пригородах по всей стране. Тем не менее «либерализация» домашней планировки не имела большого значения для этого исторического периода. Если в докапиталистических обществах дом часто был местом производства, то теперь всё социально значимое знание производилось не в нем, а в местах обучения и работы.
Дом стал местом воспроизводства, то есть репродуктивного труда, поддерживающего жизнь семьи, в то время как производительный — а значит, ценный и оплачиваемый — труд был перенесен вовне, на фабрики и в другие заведения.
Дом как место репродуктивного труда
В доме осуществляется много работы, и это важный момент для феминистской критики дома как пространственной единицы. Феминистки долгое время борются за признание репродуктивного труда. Речь идет о поддержании жизнедеятельности в доме — уборка, готовка, стирка, покупки и множество других вещей, которые часто остаются невидимыми и даже не считываются как труд. Домашняя работа в капиталистической экономике не ценится и не оплачивается, поскольку не приносит прибыли. Считается, что это не производительный труд, поскольку он не создает прибавочного элемента — и потому не может обмениваться на рынке. Домашний труд не оплачивается, так как он изъят из публичной экономики. Но по факту он уже подспудно включен в нее: без неоплачиваемого домашнего труда капиталистическая экономика невозможна.
Деление на публичное/приватное — мнимое, созданное, чтобы оставить репродуктивный труд без оплаты. Иными словами, разделение сфер выгодно, чтобы оставлять большое количество труда без оплаты, маркируя его как «естественное предназначение» одного из гендеров. Нельзя говорить о повсеместном использовании теоретической рамки публичное — приватное. В самом чистом виде она существовала только в начале своего формирования — с установлением капитализма. И даже тогда это деление было применимо лишь к привилегированным людям. Кроме того, дихотомическое мышление опасно тем, что порождает следование бинарной логике в теоретических концепциях феминисток, упрощая и упуская объекты для анализа. Важно учитывать такие тонкости при использовании этой оппозиции как объяснительной модели.
Американские домохозяйки
В послевоенное время активизировался процесс субурбанизации и произошло «второе разделение на публичное и приватное». Это опять-таки было связано с гендерным делением труда: во время войны многие мужчины уходили на фронт и женщины занимали их рабочие места в тылу. Но война закончилась, население надо было восстанавливать, поэтому и вспомнили о патриархальном гендерном порядке. Послевоенная пропаганда твердила женщинам, что их место — в семье, как воспитательниц и кормилиц; мужчинам же говорили, что их место в публичной сфере, как добытчиков и лиц, принимающих решения. Стремление мужчин жить отдельно в просторных жилищах вынуждало их покупать дома в пригороде, куда приезжали семьями. К тому же ветеранам предоставлялись льготы. Женщины оказались заперты в субурбанизированном пространстве. И если сначала это было характерной чертой именно среднего класса, то потом подобное стало доступным для большего количества людей.
Похожую картину рисует Д. Хейден: мужчина получает заработную плату, рассчитанную на всю семью, женщина становится «профессиональным домашним менеджером» и узницей нового изолированного частного дома.
Пространственные отношения повлекли за собой изменения в социальном и экономическом положении женщин. Меняется и их психологическое состояние. Оно ухудшается, причем независимо от социального положения, — они боятся изоляции, отсутствия работы, в то время как мужчины, наоборот, рады возможности отдыхать от ритма города и проводить больше времени на свежем воздухе.
Экономическая ситуация тех лет не давала воплотить в жизнь главную патриархатную мечту о мужчине-добытчике и женщине-хранительнице-домашнего-очага. Женщины были вынуждены идти на работу, при этом оставаясь ответственными за дом, что выразилось в «трудосберегающих» приборах и планировке домов. Еще в 1970-е годы феминистка Шуламит Файерстоун указывала на то, что дом может трансформироваться в более эмансипирующее место с помощью кибернетики и новых устройств. Но с появлением новых бытовых приборов повысились стандарты к чистоте, и в итоге домашняя работа не стала занимать меньше времени.
Приготовление пищи, уход за детьми и уборка дома — задачи, которые часто считались «женской работой», выполняемой без оплаты в домашних условиях, — всегда были основной частью необходимого в мире труда. Однако ни одно индустриальное общество никогда не решало тех проблем, которые создает для женщин половое разделение труда. Все меры, направленные на уничтожение этой проблемы, в лучшем случае только облегчали репродуктивный домашний труд.
Дом = место угнетения?
Но даже феминисткам трудно отрицать абсолютно всё позитивное, что можно вложить в идею «дома». Мы часто с нетерпением ждем возвращения домой и приглашаем других чувствовать себя как дома. Сама идея исторически заключает в себе угнетение одних и привилегии для других, но тем не менее она же обладает критическим освободительным потенциалом.
Дому свойственны безопасность, скрытность от публичного, и это позитивные характеристики. Однако в современном феминистском дискурсе они считываются скорее как консервативные. К тому же представление о доме как о безопасном месте базируется на видении внешнего мира как опасного. Это ложная оппозиция: по статистике, дома женщины становятся жертвами большего количества преступлений, причем во время пандемии цифры возросли.
Идеал домашней женщины, Пенелопы, о котором говорилось выше, — по большей части продукт западной белой культуры. Это не отражает опыта не-белых женщин. Внутри категории «женщины» есть существенные различия — например, категория «дом» по-разному работает в отношении белых и черных женщин.
Например, черная феминистка белл хукс считает, что приватная сфера, и дом в частности, может быть местом сопротивления. Она отсылает к опыту рабов в США, для которых создание своего дома служило радикальным политическим жестом. Патриция Хилл Коллинз отмечает, что для афроамериканских женщин деление на публичное и приватное неактуально, это — прерогатива белых женщин среднего класса. И хукс, и Хилл Коллинз стремятся рассмотреть приватное отдельно, не в качестве антитезы публичному, не оставляя таким образом возможности описывать приватное как что-то одномерное, имеющее значение только в противопоставлении с публичным.
Для не-белых людей дом — в первую очередь место безопасности. Внешний мир враждебен к ним, в нем они дегуманизированы, поэтому дом становится пространством комфорта.
Исторически сложилось так, что афроамериканцы вкладывали в строительство дома, даже если это хижина или лачуга, радикальное политическое измерение. И именно черные женщины несут ответственность за создание домашних хозяйств как пространства заботы и воспитания перед лицом расистского угнетения и сексистского господства.
Российские исследовательницы Ольга Бредникова и Ольга Ткач пишут о восприятии дома и категории домашнего среди мигранток. Мигрантки получают возможность освобождения и индивидуализации не через обретение «своей комнаты», в терминах Вирджинии Вульф, а, напротив, через перемещение и отсутствие привязки к месту. В этом случае «дом», это абстрактное «там», место, где они родились, может быть не только местом силы, но и местом угнетения — репрессивные традиции и чувство сообщества могут играть ограничительную роль.
«Для женщин из постсоветских государств мобильность, миграция оказывается радикальным опытом независимости, в определенном смысле стихийным феминистским проектом», — пишут Ткач и Бредникова.
Мобильность — в целом универсальная категория для современности, многие меняют место жительства несколько раз в течение жизни, однако это особенно касается мигрантов.
«Дом мигранток не укоренен, он мобилен и подвижен, как и они сами. Их Дом делокализован, он повсюду и нигде конкретно. Фактически он существует „в коробках“ или, точнее говоря, в клетчатых челночных сумках, ибо легко сворачивается и помещается туда, с тем чтобы на время развернуться на новом месте».
Респондентки скорее видели свой опыт как освободительный, хотя и не лишенный трудностей. Переезды позволили им освободиться от семейной тирании, получить финансовую независимость и независимость в целом.
К слову, феминизация миграции вызвана спросом на репродуктивный труд, низко оплачиваемый и маркированный как «неквалифицированный». То есть более богатые женщины, занимающиеся карьерой, освобождаются от домашней работы, но она просто передается менее привилегированным женщинам и остается проблематичной.
Проекты коллективного проживания
Для рассмотрения феминистского дискурса о доме очень важно уделить внимание проектам коллективного проживания. Долорес Хейден — одна из ключевых исследовательниц идей и деятельности материалистических феминисток. По ее мнению, эти женщины устроили «великую домашнюю революцию» — отсюда и название направления.
Материалистические феминистки прямо заявляли: вся физическая среда городов и поселений должна быть перестроена таким образом, чтобы она отражала равенство женщин и мужчин.
Как и суфражистки, материалистические феминистки считали, что их деятельность привносит в публичную жизнь домашние добродетели, и оправдывали свою женскую городскую активность как продолжение их работы по дому. Они предлагали новые формы соседских организаций, например кооперативы домохозяек, а также новые типы зданий, включая дома без кухонь, детский сад, общественную кухню и общественный обеденный клуб. Фрэнсис Уиллард, одна из лидерок движения, разрабатывала концепцию городского хозяйства (municipal housekeeping), в которой объединила присутствие женщин в публичном пространстве и традиционную женскую работу как метафору политического очищения от агрессии и воинственности, свойственных, по ее утверждению, мужскому стилю в политике. По мнению материалистических феминисток, хорошее правительство — это как хорошее хозяйство, но в больших масштабах. Их лозунгом стали слова Make the whole world homelike — «Сделаем весь мир домом». Уиллард писала: «…мужчины потерпели полный провал в городском управлении, так же как и в домашнем хозяйстве». Это была радикальная феминистская попытка политизировать дом, который обычно мыслится как политически нейтральное пространство.
В результате многих попыток современных феминисток расширить гражданские права женщин и помочь им войти в ранее принадлежавшие мужчинам сферы деятельности феминизм оказался отрезанным от традиционной базы женщин — дома. По мнению Хейден, отказавшись от видения дома как феминистской проблемы, женское движение потеряло почву под ногами и уступило ее правым активист_кам, которые быстро воспользовались возможностью захватить тему защиты дома как консервативную, а не феминистскую проблему. Например, Филлис Шлафли — консервативная активистка, поддерживающая Республиканскую партию. Известна своей борьбой против поправки о равных правах, которая, по ее мнению, ущемляла бы права домохозяек, жен и матерей «традиционных» взглядов.
Однако по-прежнему существует огромный потенциал для мобилизации женщин вокруг идеала феминистского дома и домашнего мира. Дом — это место работы, место, где можно начать развивать теорию и практику более эгалитарной жизни.
Как пишет Хейден, «феминисткам вовсе не обязательно поддерживать викторианскую концепцию женской сферы, а скорее принимать женскую сферу как существенную, историческую, материальную базу».
Подход материалистических феминисток часто критикуют за эссенциализм. Да, дом — важное место в женской истории, но будет ли прикрепление женщины к дому продуктивной стратегией или, наоборот, тормозящей? Поскольку этот проект не был воплощен в реальность, сложно сказать. Возможно, через осуществление этого проекта мир пришел бы к осознанию значения репродуктивного труда, домашняя работа стала бы оплачиваемой. Однако некоторые феминистки считают, что оплата домашней работы только закрепощает женщину и лишает иной жизненной стратегии помимо ведения хозяйства. Так полагала правозащитница и публицистка Анжела Дэвис, выступавшая за индустриализацию домашней работы.
Другой важный проект по коллективизации домашнего быта — это СССР в 1920-е годы, именно в тот период была отчасти реализована идея индустриализации домашней работы, поддерживаемая Дэвис. Молодое советское государство нуждалось в дополнительной рабочей силе, а именно — в женщинах-работницах. Тогда, в 1920–1930-е годы, продвигалась идея отмены «кухонного рабства», освобождения женщины и вовлечения ее в производство. Однако совмещение полного трудового дня с ролью хозяйки дома, матери и жены в традиционном понимании было невозможно. Так родилась концепция нового быта.
Реформа быта и поддержка материнства государством делает возможным эффективную работу женщины на производстве, писала революционерка и теоретикесса Александра Коллонтай. Теоретики, исследовавшие этот вопрос до нее, приходили к выводу, что совмещение рабочей и материнской функций либо невозможно, либо слишком истощает здоровье женщины. Коллонтай же полагала, что если переложить вторую функцию на плечи государства, то выиграют все стороны: женщина получит независимость, а государство — новых членов общества и квалифицированную рабочую силу в лице женщин. Домашний труд, по Коллонтай, следовало заменить «общественным обслуживанием», освободив женщину от уборки дома, приготовления еды, стирки и починки белья. Коллонтай не считала постыдным или «буржуазным» обсуждение этих приземленных вопросов, акцентируя таким образом внимание на том, какой объем работ, выполняемый работницами, остается без оплаты.
Такие идеи отразились на пространственных отношениях: одной из самых популярных архитектурных задумок того времени становятся дома-коммуны. Изнурительная работа на заводах не оставляла времени и сил даже на приготовление еды. Ведение совместного быта по типу коммуны облегчало задачу — первые коммуны появлялись именно из соображений экономии, но уже к концу 1920-х поводом для объединения стала идеология. Известными архитектурными проектами коммунального типа стали дом-коммуна на улице Орджоникидзе, дом Наркомфина, дом-коммуна на Хавской улице. И хотя светлое стремление уравнять женщин и мужчин и упростить быт действительно было заложено в этих проектах, в реальности проблема неучастия мужчин в домашней работе не решилась. Нередки были случаи сексуального насилия среди соседей: есть мнение, что изменившаяся «половая мораль» и обилие общественных пространств способствовали этому.
В некоторых феминистских архитектурных проектах прослеживается влияние советских конструктивистских построек. Например, Долорес Хейден анализирует именно такие способы проживания, противопоставляя их американским пригородам послевоенного периода. Она пишет о датских и шведских проектах «домов обслуживания» или «коллективных домов», которые обеспечивают уход за детьми и приготовление пищи наряду с жильем для работающих женщин и их семей. Как и в случае раннесоветских экспериментов, их главной целью является избавление женщин от тягот репродуктивного труда.
По мнению Хейден, коммуны отчасти с этим справляются, однако невозможно перенаправить абсолютно всю домашнюю работу в сектор услуг, поэтому проблема неучастия мужчин сохраняется. Исследовательница стремится повлиять на это в собственном проекте HOMES (Homemakers Organization for a More Egalitarian Society) — создание экспериментальных жилых центров. В один такой центр могут входить около 40 домов/квартир, а на совместной территории должны располагаться различные коллективные пространства — прачечная, детский сад и т. д. Отличие заключается в том, что в этих пространствах должны работать жильцы — по расчетам Хейден, для обслуживания жилого центра необходимо 37 работников. Таким образом, проект HOMES создает условия для работающих женщин и рабочие места, расшатывая представления о «женском месте».
В современной феминистской теории дом представляется как место политической трансформации и новых подходов к репродуктивному труду и семье. Ксенофеминистка Хелен Хестер вводит термин «домашний реализм» по аналогии с капиталистическим реализмом философа Марка Фишера.
Суть заключается в том, что мы не знаем и даже не можем представить никакой альтернативы дому. Обычная форма проживания, которую автоматически воображает каждый человек, — это одна семья в жилой единице.
Вместе с теоретиком Ником Срничком Хестер призывает очень внимательно смотреть на то, что мы привносим в дом. В этом они сходятся с феминистскими географками: механизация домашнего труда — путь к еще большей нагрузке на домохозяек. Поэтому автоматизация сферы быта — это не про централизованное капиталистическое производство (например, миксер или робот-пылесос), а про коренные политические изменения в целом. Изменение представлений о доме связано с трансформацией семьи как института — это не только родственники по крови, но и те, кто помогают друг другу поддерживать жизнь, то есть осуществлять репродуктивный труд.
В феминистском дискурсе существуют разные взгляды на домашнюю сферу. Дом представляется как клетка или ловушка, тюрьма, а для некоторых женщин — место страха и насилия. Некоторые концептуализируют дом как сферу безопасности, а другие — как место сопротивления. Одним из важных факторов является женский труд. Как неоплачиваемая домашняя работа, так и постепенный выход женщин на рынок труда в течение ХХ века. Первая тема стала основной для феминистских утопий — как лишить женщин бремени ведения хозяйства, придать важность репродуктивному труду, перепроектировать дома, города и социальные отношения, чтобы достичь этой цели. А выход женщин на оплачиваемую работу изменил непосредственно материальные пространственные отношения — например, появилась новая планировка домов.
Интересно понаблюдать за тем, как представление о доме трансформируется в будущем. Особенно — как на это повлияет кризис, вызванный пандемией. Работа из дома, новые подходы к репродуктивному труду, новые форматы жилищ, коливинги, коммуны — изменения в социальной жизни отразятся и на физическом пространстве дома.
Публичное и приватное
Женщины заперты в пространстве дома, и феминистская теория яростно критикует дом именно как место заточения и навязывания стереотипных гендерных ролей. Также дом — это приватная сфера, а всё, что за его пределами, — публичная. Деление на приватное/публичное — один из главных инструментов патриархата по удержанию женщин в подчиненном положении.
Все социально ценные ресурсы находятся в сфере публичного, куда доступ для женщин ограничивается — прямо, с помощью законов, или опосредованно, через культурные и социальные практики.
Для феминисток первой волны было важно вывести женщин из этого заточения и преодолеть стереотип «место женщины — дома». Поэтому феминистский активизм того времени был направлен на выход женщин в публичную сферу через получение политических и экономических прав. И хотя они пытались вырваться из домашних оков, сама метафора дома часто звучала в их аргументах. Суфражистки столкнулись с возражениями против участия женщин в политике: это сфера публичного, она безнравственна; женщины же — чистые и высокоморальные, а значит, такая деятельность не подходит им «по природе». Суфражистки обернули эти возражения в свою пользу: аморальные мужчины привели мир к вечному состоянию войны, бедности. Женщины же смогут улучшить положение, проявив свои «природные» мягкие качества. «Женская добродетель» из ограничивающего фактора стала главным оружием в риторике суфражисток. Общественная жизнь улучшится, когда женщины получат доступ к публичной сфере. Пунктом их программы было добавление характерных для домашней жизни феноменов в публичную сферу. Иными словами, мужчины «одомашниваются», а женщины «политизируются». Но ошибкой суфражисток было создание образа идеализированной женщины — на другом полюсе от нее всегда будет ее антипод — мужчина. Более того, они полагали, что и те и другие качества присущи людям от рождения.
Вторая волна феминизма ознаменована более пристальным интересом к приватной сфере, которая ранее оставалась отчасти забытой. «Личное — это политическое» — один из главных тезисов радикального феминизма. Кэрол Хэниш, его авторка, заостряет внимание на том, что властные отношения прослеживаются не только в публичном поле, но и в приватном. Исследовательницы Нэнси Хиршман и Кристен Де Стефано отмечают, что стремление феминисток политизировать приватное спровоцировало переопределение политики — теперь туда включено то, что классическая политическая теория не предусматривала: тело, сексуальность, семья.
В 1960-е годы радикальные феминистки впервые озвучили мысль о том, что семья — основной институт патриархата, а семья и дом неразрывно связаны: дом — главное приватное пространство, отождествляющееся с семьей. Соответственно, если в семье женщины традиционно угнетаются, то дом — клетка для них.
Дом — мир женщины
С античных времен существует выражение «дом — мир женщины, мир — дом мужчины». Идеи женственности и дома неразрывно связаны. Сложно представить себе традиционный дом — убранный, с поглаженным бельем и приготовленным обедом — без «хозяйки», которая поддерживает то самое «тепло домашнего очага». Теоретикесса феминизма Айрис Мэрион Янг отмечает, что традиционным образом женственности в западной культуре была Пенелопа. Пока мужчина находится во внешнем мире в поисках приключений, она остается дома и оберегает его. Многие другие культуры и сегодня отождествляют женщин с домом, ожидая, что они будут прислуживать мужчинам дома, а иногда и не позволяя им выходить из него.
Место женщины — дома, но даже дом не принадлежит ей полностью. Часть феминистских географок придерживается мнения, что пространства гендеризированны, то есть поделены по гендерному признаку. Одна из них — Дафна Спейн — в работе Gendered Spaces рассматривает с этой точки зрения пространства обучения, работы и проживания. В рамках этого текста нас интересуют последние. Спейн прослеживает, как менялись пространства дома в традиционных и индустриальных обществах в зависимости от изменения статуса женщин в них. Монгольский гэр, или юрта, — пример жилища в традиционном обществе с гендерной сегрегацией и низким статусом женщин. Он разделен на ритуальную мужскую половину слева от входа и ритуально очищенную женскую половину справа. Священные писания всегда хранились в мужской части гэра, женщины не имели доступа к знанию. Однако после революции в 1921 году книги стали переносить на женскую половину жилища, чтобы улучшить грамотность женщин, а значит, и повысить их статус. Другими примерами являются индейцы барасана в Южной Америке, берберы в Алжире — для всех них характерно гендерно сегрегированное жилище и низкое социальное положение женщин. Но, например, на Бали, у яконов на Филиппинах и туарегов в Африке в районе Сахары ситуация обратная — в этих домах нет деления на женскую и мужскую части, а статус женщин достаточно высок по меркам традиционных обществ.
Спейн рассматривает индустриальное западное общество на примере США. Эмансипация женщин вносила коррективы в пространственные отношения. Спейн обнаруживает постепенное сокращение гендеризированных пространств, что коррелирует с изменением статуса женщин. Популярный в XIX веке викторианский дом еще имеет гендерное деление комнат. Архитектор Эндрю Даунинг полагал, что библиотека — мужское «святилище», недоступное для других домочадцев. Похожее назначение имеет кабинет — это также огороженное пространство для умственного креативного труда мужчины, пространственная граница которого определяет эксклюзивность его положения. Но позже на смену викторианскому дому с кабинетом для мужчины, библиотекой и разделенными пространствами пришли коттеджи. Более простые в конструкции, они изобиловали общими помещениями — гостиная, столовая.
Во второй половине ХХ века распространенной формой жилья становится ranch house — тот самый домик из американской мечты с зеленой лужайкой, низким белым забором и почтовым ящиком. Вернувшиеся со Второй мировой войны ветераны могли купить дом площадью 800 квадратных футов всего за восемь тысяч долларов в пригородах по всей стране. Тем не менее «либерализация» домашней планировки не имела большого значения для этого исторического периода. Если в докапиталистических обществах дом часто был местом производства, то теперь всё социально значимое знание производилось не в нем, а в местах обучения и работы.
Дом стал местом воспроизводства, то есть репродуктивного труда, поддерживающего жизнь семьи, в то время как производительный — а значит, ценный и оплачиваемый — труд был перенесен вовне, на фабрики и в другие заведения.
Дом как место репродуктивного труда
В доме осуществляется много работы, и это важный момент для феминистской критики дома как пространственной единицы. Феминистки долгое время борются за признание репродуктивного труда. Речь идет о поддержании жизнедеятельности в доме — уборка, готовка, стирка, покупки и множество других вещей, которые часто остаются невидимыми и даже не считываются как труд. Домашняя работа в капиталистической экономике не ценится и не оплачивается, поскольку не приносит прибыли. Считается, что это не производительный труд, поскольку он не создает прибавочного элемента — и потому не может обмениваться на рынке. Домашний труд не оплачивается, так как он изъят из публичной экономики. Но по факту он уже подспудно включен в нее: без неоплачиваемого домашнего труда капиталистическая экономика невозможна.
Деление на публичное/приватное — мнимое, созданное, чтобы оставить репродуктивный труд без оплаты. Иными словами, разделение сфер выгодно, чтобы оставлять большое количество труда без оплаты, маркируя его как «естественное предназначение» одного из гендеров. Нельзя говорить о повсеместном использовании теоретической рамки публичное — приватное. В самом чистом виде она существовала только в начале своего формирования — с установлением капитализма. И даже тогда это деление было применимо лишь к привилегированным людям. Кроме того, дихотомическое мышление опасно тем, что порождает следование бинарной логике в теоретических концепциях феминисток, упрощая и упуская объекты для анализа. Важно учитывать такие тонкости при использовании этой оппозиции как объяснительной модели.
Американские домохозяйки
В послевоенное время активизировался процесс субурбанизации и произошло «второе разделение на публичное и приватное». Это опять-таки было связано с гендерным делением труда: во время войны многие мужчины уходили на фронт и женщины занимали их рабочие места в тылу. Но война закончилась, население надо было восстанавливать, поэтому и вспомнили о патриархальном гендерном порядке. Послевоенная пропаганда твердила женщинам, что их место — в семье, как воспитательниц и кормилиц; мужчинам же говорили, что их место в публичной сфере, как добытчиков и лиц, принимающих решения. Стремление мужчин жить отдельно в просторных жилищах вынуждало их покупать дома в пригороде, куда приезжали семьями. К тому же ветеранам предоставлялись льготы. Женщины оказались заперты в субурбанизированном пространстве. И если сначала это было характерной чертой именно среднего класса, то потом подобное стало доступным для большего количества людей.
Похожую картину рисует Д. Хейден: мужчина получает заработную плату, рассчитанную на всю семью, женщина становится «профессиональным домашним менеджером» и узницей нового изолированного частного дома.
Пространственные отношения повлекли за собой изменения в социальном и экономическом положении женщин. Меняется и их психологическое состояние. Оно ухудшается, причем независимо от социального положения, — они боятся изоляции, отсутствия работы, в то время как мужчины, наоборот, рады возможности отдыхать от ритма города и проводить больше времени на свежем воздухе.
Экономическая ситуация тех лет не давала воплотить в жизнь главную патриархатную мечту о мужчине-добытчике и женщине-хранительнице-домашнего-очага. Женщины были вынуждены идти на работу, при этом оставаясь ответственными за дом, что выразилось в «трудосберегающих» приборах и планировке домов. Еще в 1970-е годы феминистка Шуламит Файерстоун указывала на то, что дом может трансформироваться в более эмансипирующее место с помощью кибернетики и новых устройств. Но с появлением новых бытовых приборов повысились стандарты к чистоте, и в итоге домашняя работа не стала занимать меньше времени.
Приготовление пищи, уход за детьми и уборка дома — задачи, которые часто считались «женской работой», выполняемой без оплаты в домашних условиях, — всегда были основной частью необходимого в мире труда. Однако ни одно индустриальное общество никогда не решало тех проблем, которые создает для женщин половое разделение труда. Все меры, направленные на уничтожение этой проблемы, в лучшем случае только облегчали репродуктивный домашний труд.
Дом = место угнетения?
Но даже феминисткам трудно отрицать абсолютно всё позитивное, что можно вложить в идею «дома». Мы часто с нетерпением ждем возвращения домой и приглашаем других чувствовать себя как дома. Сама идея исторически заключает в себе угнетение одних и привилегии для других, но тем не менее она же обладает критическим освободительным потенциалом.
Дому свойственны безопасность, скрытность от публичного, и это позитивные характеристики. Однако в современном феминистском дискурсе они считываются скорее как консервативные. К тому же представление о доме как о безопасном месте базируется на видении внешнего мира как опасного. Это ложная оппозиция: по статистике, дома женщины становятся жертвами большего количества преступлений, причем во время пандемии цифры возросли.
Идеал домашней женщины, Пенелопы, о котором говорилось выше, — по большей части продукт западной белой культуры. Это не отражает опыта не-белых женщин. Внутри категории «женщины» есть существенные различия — например, категория «дом» по-разному работает в отношении белых и черных женщин.
Например, черная феминистка белл хукс считает, что приватная сфера, и дом в частности, может быть местом сопротивления. Она отсылает к опыту рабов в США, для которых создание своего дома служило радикальным политическим жестом. Патриция Хилл Коллинз отмечает, что для афроамериканских женщин деление на публичное и приватное неактуально, это — прерогатива белых женщин среднего класса. И хукс, и Хилл Коллинз стремятся рассмотреть приватное отдельно, не в качестве антитезы публичному, не оставляя таким образом возможности описывать приватное как что-то одномерное, имеющее значение только в противопоставлении с публичным.
Для не-белых людей дом — в первую очередь место безопасности. Внешний мир враждебен к ним, в нем они дегуманизированы, поэтому дом становится пространством комфорта.
Исторически сложилось так, что афроамериканцы вкладывали в строительство дома, даже если это хижина или лачуга, радикальное политическое измерение. И именно черные женщины несут ответственность за создание домашних хозяйств как пространства заботы и воспитания перед лицом расистского угнетения и сексистского господства.
Российские исследовательницы Ольга Бредникова и Ольга Ткач пишут о восприятии дома и категории домашнего среди мигранток. Мигрантки получают возможность освобождения и индивидуализации не через обретение «своей комнаты», в терминах Вирджинии Вульф, а, напротив, через перемещение и отсутствие привязки к месту. В этом случае «дом», это абстрактное «там», место, где они родились, может быть не только местом силы, но и местом угнетения — репрессивные традиции и чувство сообщества могут играть ограничительную роль.
«Для женщин из постсоветских государств мобильность, миграция оказывается радикальным опытом независимости, в определенном смысле стихийным феминистским проектом», — пишут Ткач и Бредникова.
Мобильность — в целом универсальная категория для современности, многие меняют место жительства несколько раз в течение жизни, однако это особенно касается мигрантов.
«Дом мигранток не укоренен, он мобилен и подвижен, как и они сами. Их Дом делокализован, он повсюду и нигде конкретно. Фактически он существует „в коробках“ или, точнее говоря, в клетчатых челночных сумках, ибо легко сворачивается и помещается туда, с тем чтобы на время развернуться на новом месте».
Респондентки скорее видели свой опыт как освободительный, хотя и не лишенный трудностей. Переезды позволили им освободиться от семейной тирании, получить финансовую независимость и независимость в целом.
К слову, феминизация миграции вызвана спросом на репродуктивный труд, низко оплачиваемый и маркированный как «неквалифицированный». То есть более богатые женщины, занимающиеся карьерой, освобождаются от домашней работы, но она просто передается менее привилегированным женщинам и остается проблематичной.
Проекты коллективного проживания
Для рассмотрения феминистского дискурса о доме очень важно уделить внимание проектам коллективного проживания. Долорес Хейден — одна из ключевых исследовательниц идей и деятельности материалистических феминисток. По ее мнению, эти женщины устроили «великую домашнюю революцию» — отсюда и название направления.
Материалистические феминистки прямо заявляли: вся физическая среда городов и поселений должна быть перестроена таким образом, чтобы она отражала равенство женщин и мужчин.
Как и суфражистки, материалистические феминистки считали, что их деятельность привносит в публичную жизнь домашние добродетели, и оправдывали свою женскую городскую активность как продолжение их работы по дому. Они предлагали новые формы соседских организаций, например кооперативы домохозяек, а также новые типы зданий, включая дома без кухонь, детский сад, общественную кухню и общественный обеденный клуб. Фрэнсис Уиллард, одна из лидерок движения, разрабатывала концепцию городского хозяйства (municipal housekeeping), в которой объединила присутствие женщин в публичном пространстве и традиционную женскую работу как метафору политического очищения от агрессии и воинственности, свойственных, по ее утверждению, мужскому стилю в политике. По мнению материалистических феминисток, хорошее правительство — это как хорошее хозяйство, но в больших масштабах. Их лозунгом стали слова Make the whole world homelike — «Сделаем весь мир домом». Уиллард писала: «…мужчины потерпели полный провал в городском управлении, так же как и в домашнем хозяйстве». Это была радикальная феминистская попытка политизировать дом, который обычно мыслится как политически нейтральное пространство.
В результате многих попыток современных феминисток расширить гражданские права женщин и помочь им войти в ранее принадлежавшие мужчинам сферы деятельности феминизм оказался отрезанным от традиционной базы женщин — дома. По мнению Хейден, отказавшись от видения дома как феминистской проблемы, женское движение потеряло почву под ногами и уступило ее правым активист_кам, которые быстро воспользовались возможностью захватить тему защиты дома как консервативную, а не феминистскую проблему. Например, Филлис Шлафли — консервативная активистка, поддерживающая Республиканскую партию. Известна своей борьбой против поправки о равных правах, которая, по ее мнению, ущемляла бы права домохозяек, жен и матерей «традиционных» взглядов.
Однако по-прежнему существует огромный потенциал для мобилизации женщин вокруг идеала феминистского дома и домашнего мира. Дом — это место работы, место, где можно начать развивать теорию и практику более эгалитарной жизни.
Как пишет Хейден, «феминисткам вовсе не обязательно поддерживать викторианскую концепцию женской сферы, а скорее принимать женскую сферу как существенную, историческую, материальную базу».
Подход материалистических феминисток часто критикуют за эссенциализм. Да, дом — важное место в женской истории, но будет ли прикрепление женщины к дому продуктивной стратегией или, наоборот, тормозящей? Поскольку этот проект не был воплощен в реальность, сложно сказать. Возможно, через осуществление этого проекта мир пришел бы к осознанию значения репродуктивного труда, домашняя работа стала бы оплачиваемой. Однако некоторые феминистки считают, что оплата домашней работы только закрепощает женщину и лишает иной жизненной стратегии помимо ведения хозяйства. Так полагала правозащитница и публицистка Анжела Дэвис, выступавшая за индустриализацию домашней работы.
Другой важный проект по коллективизации домашнего быта — это СССР в 1920-е годы, именно в тот период была отчасти реализована идея индустриализации домашней работы, поддерживаемая Дэвис. Молодое советское государство нуждалось в дополнительной рабочей силе, а именно — в женщинах-работницах. Тогда, в 1920–1930-е годы, продвигалась идея отмены «кухонного рабства», освобождения женщины и вовлечения ее в производство. Однако совмещение полного трудового дня с ролью хозяйки дома, матери и жены в традиционном понимании было невозможно. Так родилась концепция нового быта.
Реформа быта и поддержка материнства государством делает возможным эффективную работу женщины на производстве, писала революционерка и теоретикесса Александра Коллонтай. Теоретики, исследовавшие этот вопрос до нее, приходили к выводу, что совмещение рабочей и материнской функций либо невозможно, либо слишком истощает здоровье женщины. Коллонтай же полагала, что если переложить вторую функцию на плечи государства, то выиграют все стороны: женщина получит независимость, а государство — новых членов общества и квалифицированную рабочую силу в лице женщин. Домашний труд, по Коллонтай, следовало заменить «общественным обслуживанием», освободив женщину от уборки дома, приготовления еды, стирки и починки белья. Коллонтай не считала постыдным или «буржуазным» обсуждение этих приземленных вопросов, акцентируя таким образом внимание на том, какой объем работ, выполняемый работницами, остается без оплаты.
Такие идеи отразились на пространственных отношениях: одной из самых популярных архитектурных задумок того времени становятся дома-коммуны. Изнурительная работа на заводах не оставляла времени и сил даже на приготовление еды. Ведение совместного быта по типу коммуны облегчало задачу — первые коммуны появлялись именно из соображений экономии, но уже к концу 1920-х поводом для объединения стала идеология. Известными архитектурными проектами коммунального типа стали дом-коммуна на улице Орджоникидзе, дом Наркомфина, дом-коммуна на Хавской улице. И хотя светлое стремление уравнять женщин и мужчин и упростить быт действительно было заложено в этих проектах, в реальности проблема неучастия мужчин в домашней работе не решилась. Нередки были случаи сексуального насилия среди соседей: есть мнение, что изменившаяся «половая мораль» и обилие общественных пространств способствовали этому.
В некоторых феминистских архитектурных проектах прослеживается влияние советских конструктивистских построек. Например, Долорес Хейден анализирует именно такие способы проживания, противопоставляя их американским пригородам послевоенного периода. Она пишет о датских и шведских проектах «домов обслуживания» или «коллективных домов», которые обеспечивают уход за детьми и приготовление пищи наряду с жильем для работающих женщин и их семей. Как и в случае раннесоветских экспериментов, их главной целью является избавление женщин от тягот репродуктивного труда.
По мнению Хейден, коммуны отчасти с этим справляются, однако невозможно перенаправить абсолютно всю домашнюю работу в сектор услуг, поэтому проблема неучастия мужчин сохраняется. Исследовательница стремится повлиять на это в собственном проекте HOMES (Homemakers Organization for a More Egalitarian Society) — создание экспериментальных жилых центров. В один такой центр могут входить около 40 домов/квартир, а на совместной территории должны располагаться различные коллективные пространства — прачечная, детский сад и т. д. Отличие заключается в том, что в этих пространствах должны работать жильцы — по расчетам Хейден, для обслуживания жилого центра необходимо 37 работников. Таким образом, проект HOMES создает условия для работающих женщин и рабочие места, расшатывая представления о «женском месте».
В современной феминистской теории дом представляется как место политической трансформации и новых подходов к репродуктивному труду и семье. Ксенофеминистка Хелен Хестер вводит термин «домашний реализм» по аналогии с капиталистическим реализмом философа Марка Фишера.
Суть заключается в том, что мы не знаем и даже не можем представить никакой альтернативы дому. Обычная форма проживания, которую автоматически воображает каждый человек, — это одна семья в жилой единице.
Вместе с теоретиком Ником Срничком Хестер призывает очень внимательно смотреть на то, что мы привносим в дом. В этом они сходятся с феминистскими географками: механизация домашнего труда — путь к еще большей нагрузке на домохозяек. Поэтому автоматизация сферы быта — это не про централизованное капиталистическое производство (например, миксер или робот-пылесос), а про коренные политические изменения в целом. Изменение представлений о доме связано с трансформацией семьи как института — это не только родственники по крови, но и те, кто помогают друг другу поддерживать жизнь, то есть осуществлять репродуктивный труд.
В феминистском дискурсе существуют разные взгляды на домашнюю сферу. Дом представляется как клетка или ловушка, тюрьма, а для некоторых женщин — место страха и насилия. Некоторые концептуализируют дом как сферу безопасности, а другие — как место сопротивления. Одним из важных факторов является женский труд. Как неоплачиваемая домашняя работа, так и постепенный выход женщин на рынок труда в течение ХХ века. Первая тема стала основной для феминистских утопий — как лишить женщин бремени ведения хозяйства, придать важность репродуктивному труду, перепроектировать дома, города и социальные отношения, чтобы достичь этой цели. А выход женщин на оплачиваемую работу изменил непосредственно материальные пространственные отношения — например, появилась новая планировка домов.
Интересно понаблюдать за тем, как представление о доме трансформируется в будущем. Особенно — как на это повлияет кризис, вызванный пандемией. Работа из дома, новые подходы к репродуктивному труду, новые форматы жилищ, коливинги, коммуны — изменения в социальной жизни отразятся и на физическом пространстве дома.
Источник: polonsil.ru
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]