Как ткут ковры в Дагестане
---
– Бог всегда любил ковер, с тех самых пор, когда его создал. В раю были золото, и хрусталь, и все самое прекрасное, что можно вообразить. Гурии сидели на коврах и пели очень красивые песни. Потом, после изгнания людей из рая, первый сын Адама – пророк Шис – взял шерсть верблюда. Окрасил ее тремя растениями. Может, еще и камнем индиго, я точно не знаю. Сделал пряжу и выткал первый земной ковер. Человечество после потопа родилось заново в Кавказских горах, где пристал ковчег. И ковры начинаются отсюда. Поэтому здесь они самые разнообразные. В узорах древних ковров есть очень большие секреты, признания, поручения будущим поколениям. Только мы не можем их понять...
Круглое лицо пожилой лезгинки задумчиво и торжественно. Изящная армуда с чаем гранатового цвета стынет на столе, а она, не отрываясь, глядит на станок с растянутым ковром – то ли как мать на дитя, то ли как верующий на икону. Скоро кто-то будет топтать его ногами, не задумываясь о том, что в этих хитросплетениях пряжи сокрыта вся жизнь – богатство и нищета, любовь и ненависть, радость и боль...
Задолго до Кандинского и Брейгеля
Дагестанское селение Межгюль затеряно среди гор и лощин, столь хаотичных, что кажется – некий гигант смял здешнюю землю, словно клочок бумаги. Столь же смято, перемешано здесь и время. В крохотном советском Доме культуры – список тухумов (родственных групп) и перечень адатов (доисламских обычаев). Возле древних надгробий, расписанных изящными узорами, стоит современный дом, у порога привязан осел, на веревках сушится белье.
По улице, продавленной грузовиками, с блеяньем течет сплошной овечий поток. Над селением носятся утонченные ласточки. С веселым цвиканьем они влетают в окна местной фабрики. Там на подушках сидят женщины – по пять или шесть за каждым станком. Выпуклые очки, редкие зубы – на протезы, даже металлические, нужны деньги. С синхронностью единого бионического станка они ткут ковры, и только редкие шутки на табасаранском вносят разнообразие в монотонный труд. Не глядя на лежащую поодаль «шпаргалку», ткачихи тянут нити из висящих сверху разноцветных клубков и, ловко орудуя крючком, вплетают их в основу. В кучу свалены мобильники, из одного из них доносится простенький ритмичный мотив.
Когда ряд закончен, его с лязганьем прибивают рагами – тяжелыми зубатыми брусками. Ворс, выступающий над поверхностью ковра, состригают особыми ножницами – их прототипы встречались еще на стоянках бронзового века. Дюжина ладоней с синхронностью многоножки проталкивает уток, и все повторяется вновь и вновь – до самого перерыва, когда мастерицы ненадолго сменят фабричный труд на домашний, готовя обед для всей семьи.
Невольно вспоминаются слова одного из участников Кавказской войны – офицера Бессонова, написавшего об этих местах: «На сыром полу пещеры, застеленном только свалявшимся сеном и грязными тряпками, сидело в ряд шесть женщин. Сквозь камень просачивалась влага, в трещинах шевелились мокрицы, воздух, пропитанный запахом прелой шерсти, был невыносим для дыхания. У самого входа в пещеру сидела маленькая девочка с бледным личиком и красными от напряжения глазами; своими тонкими белыми пальчиками она, не отставая от других, ткала ковер. И я подумал: недолго при таком труде и ей превратиться в такую же старуху, как все остальные. Работали женщины в полутьме, и я поразился, как могли они создавать поистине художественные произведения».
– Все мы тут старухи, – говорит мастерица Гюлназ Юзбекова. Она первой вернулась с обеда и пьет чай, дожидаясь остальных. Чтобы успеть к началу рабочего дня, Гюлназ встает каждый день не позднее пяти утра. Надо сделать все домашние дела и накормить пятерых детей. – Мне 50 лет, я в очках сижу. Труда много, зарплаты мало. Летом домашние дела, коровы – тогда станки пустуют. Говорят, скоро все закроется. Молодые работать не хотят, да и не умеют. Раньше мы учились у родителей, но сейчас дома уже никто не ткет. Только на фабрике.
– Нравится работа?
Гюлназ качает головой:
– Другой в селении нет, а кушать надо...
На шумном проспекте Петра Первого в Махачкале посетителей зазывает Центр этнической культуры. Здесь есть все: и кубачинские браслеты, и гоцатлинские кинжалы, и даже костюмы горянок из самых разных уголков Дагестана. Но больше всего руководитель центра Шахнабат Алимагомедова любит ковры. Эта современная деловая женщина родом из Межгюля. Она потомственная мастерица. В три года уже завязывала узелки, в четвертом классе самостоятельно ткала ковер. Вот только в советские времена картина была несколько иной.
– У нас всегда радовались рождению дочерей. За работу мы получали 250 рублей в месяц – вдвое больше, чем учитель! В нашей семье было семь девочек – целое богатство! И работа была в радость. Ковер – не какой-то обычный предмет, он наполнен смыслом. В горах по сей день говорят: «Хозяин старинных ковров имеет богатую библиотеку».
Шахнабат листает сложенные друг на друга ковры, словно страницы гигантской книги, полной удивительных историй.
– В коврах бывают медальоны, вокруг которых группируется орнамент. На самых старых рисунках в центре изображали Землю, теперь – Солнце. Бордюр собирает узор воедино, чтобы в доме был порядок. В нем почти всегда есть кайма, изображающая воду или бесконечность.
Один за другим мелькают ковры, сотканные разными народами, названные в честь древних селений и давно умерших мастериц. Аварские давагины, табасаранские кюмесы, кумыкские думы и циновки... По шерстяному ворсу плывет лодка – тот самый Ноев ковчег. Хочется верить, что на нем среди спасенных тварей путешествовали сразу два ковра – с мужским и женским узором. Ибо орнаменты, как и живые существа, имеют пол. На коврах «Чире», словно на абстракционистской версии полотен Брейгеля, разворачивается обширная панорама окрестностей одноименного аула: ущелье, долина, крутые скалы. На популярном сумахе притаился дракон, а узор «Ахтынская роза», скорее всего, позаимствован с павловопосадских платков, привезенных сюда в XIX веке русскими солдатами. Мелькают схематичные растения и звери, кресты и солярные знаки. Они уходят все глубже в толщу времен, и вот уже посередине орнамента прорастает огромное древо жизни, над которым стоит языческая богиня-мать с двумя птицами в тонких руках...
Как утратили старинные технологии...
История кавказского ковроткачества уходит в необозримую древность. Местные ковры упоминал еще Геродот, их богатые цвета хвалили путешественники VII века. Это потом дагестанцы и азербайджанцы будут спорить до хрипоты, на чьей территории появился тот или иной узор. В те времена и на севере, и на юге их создавали одни и те же народы, не помышлявшие о будущей границе. В XII веке великий Низами рассказывал в поэме «Хосров и Ширин» о старинных безворсовых коврах, украшенных драгоценными камнями. Даже часть налогов здесь взималась не серебром, а этими предметами роскоши. Прикаспийские ковры нередко украшали шедевры художников Возрождения. Дева Мария с младенцем у нидерландского мастера Ганса Мемлинга восседает на «Мугане», а изображенные Гольбейном послы вальяжно облокотились на испещренный свастиками гянджа-казахский ковер.
После вхождения Дагестана в состав России настала эпоха мануфактур. В XIX веке в Каспийской области производились десятки тысяч ковров. Этому способствовало изобилие шерсти и натуральных красителей, в особенности – марены.
В ковроткачестве красный цвет, олицетворяющий огонь, всегда был одним из главенствующих. Его получали из червей и моллюсков, но самым доступным источником была марена красильная – скромное растение с желтыми цветами и длинным багровым корнем. Она здесь росла настолько обильно, отличалась такими изысканными оттенками и приносила столь огромные доходы, что эти корни даже попали на герб Дербента.
Все изменилось в 1869 году, когда немецкие химики Карл Гребе и Карл Либерман открыли синтез дешевого искусственного ализарина – красящего вещества марены. Пришло время анилиновых красителей. Тщетно иранский шах приказывал отрубать руку всякому, кто расцвечивал пряжу новомодными химикалиями. Прогресс было не остановить. Окончательно похоронила естественные красители советская власть, собравшая работавших по старинке кустарей в большие фабрики. Директоров заботили масштабы и дешевизна, а не вздохи бабушек об особых, словно сияющих оттенках маренового корня. Древние рецепты забылись, а старинные ковры в конце XX века утекли за границу, так что сейчас их в Дагестане сложно отыскать даже в музеях. Захирело, не выдержав конкуренции с зарубежными товарами, и экономичное анилиновое производство.
Шахнабат уверена, что традиционное ковроткачество еще можно спасти. Стоит создать подходящие условия – и на смену уходящему поколению межгюльских ткачих явятся их дочери и внучки. Вот только государственное финансирование ремесел словно уходит в песок, не достигая адресатов. Даже овечью пряжу жителям республики, известной своими отарами, приходится закупать в Москве: местное производство давно обанкротилось. Но когда чиновники разводят руками, на помощь приходят энтузиасты, у которых, может, и нет бешеных денег, зато есть любовь к своему делу.
...и обрели вновь
В просторном кабинете здания Академии наук неподалеку от Центра этнической культуры меня встречает заслуженный деятель науки Республики Дагестан, доктор исторических наук Магомедхан Магомедханов. Здесь он заведует отделом этнографии. Самые яркие авантюры этого необычного человека – плотного, с резким, словно рубленым, суровым лицом – достойны быть вытканными на ковре. Ведь это профессор Магомедханов был первым, кто попытался возродить дагестанские ковры в том виде, в каком их ткали до изобретения анилиновых красок. Было это в 1993 году.
– Мои рисунки разворовали по всему Дагестану, и я рад, – веско говорит создатель бренда «Ханские ковры». – Ковроткачество – огромный мир. Есть международные конгрессы, есть Всемирная ассоциация по натуральным красителям, в исполнительный комитет которой я вхожу. На конференции в Южной Корее мой желтый цвет занял первое место. Коллеги спросили, откуда я его беру, и я сказал – из рододендрона. Но ничего у них не вышло. Оказалось, что в Дагестане растет особый рододендрон, с иными свойствами.
Многие объявляют себя первооткрывателями, но на самом деле возвращение к натуральным красителям ковров инициировал в 1991 году американец Джордж Евремович, внук председателя парламента Югославии, которого расстрелял Иосип Броз Тито. Еще был немец Гароль Бёмер, который в Турции получил огромные гранты на восстановление естественных красок. Я познакомился с Евремовичем, но тот мне ни единого секрета не раскрыл.
К счастью, в 1984 году я встретил на конференции американку Джозефину Пауэлл. Легендарная женщина! Еще во времена короля Захир-шаха она создала Национальный музей Афганистана. Его потом разбомбили, но Джозефина успела спасти весь архив и передать его в Гарвард. Я ей пожаловался, и она сказала: «Ничего они в этом деле не смыслят. Гароль как был школьным учителем химии, так им и остался, а Евремовича больше интересуют деньги, чем ковры. Ты надолго в Стамбуле?». И за неделю прямо у себя на кухне многое мне объяснила.
Вернулся я на родину, сделал пару ковров и показал Евремовичу. Тот их почти полчаса осматривал, потом сказал, что будет со мной работать.
Пришел я на фабрику в Хучни – а там одна администрация. Производства нет, зарплаты никакой, стекла выбиты, грязь, ветер. Когда я предложил договор аренды, они испугались. Решили, что я – мафиози и собрался здание отнимать. Не хотите контракт? Значит, все будет незаконно. Наличкой. Это мои собственные деньги, зачем мне главу района кормить? Так и работал. В лихие девяностые здесь шла война, а я поставлял в Америку ковры. Когда международный аэропорт был закрыт, вывозил через Ичкерию, вообще без всякой таможни. Потом бабахнуло 11 сентября, в США резко упал спрос, и у Евремовича начались большие проблемы. Сейчас я ковры почти не делаю.
Это вам не какие-нибудь персидские ковры
– Любой пакистанский ковер уступает сделанному на Кавказе, – уверен Ариф Сулейманов, в прошлом заместитель декана юрфака Даггосуниверситета, а ныне чуть ли не единственный предприниматель республики, которому удалось построить устойчивый доходный бизнес по производству ковров. – Массовая штамповка невозможна, но продавать в год полтысячи квадратных метров дорогих изделий вполне реально. Наши сумахи не имеют аналога в мире. И хотя это понимает лишь один из тысячи, такой человек иранский ковер вместо дагестанского никогда не купит.
Мы сидим в широкой гостиной махачкалинского дома Арифа. Во дворе двое помощников устраивают купание красного ковра: перед тем, как отправить новорожденный предмет роскоши в магазин, его надо вымыть и хорошенько подстричь по краям.
Чувствуется плотный запах мокрой овчины. Ариф, надвинув на лоб простецкую бейсболку, разливает чай. Он табасаранец, и любовь к этому напитку у него врожденная, равно как и любовь к исконному ремеслу его соплеменников – ковроткачеству. Коллеги уважительно говорят про Сулейманова, что он родился на ковре. Мать его была известной мастерицей, и сам будущий юрист с детства умел ткать пестрые сумахи. В 1998 году он вернулся к этому ремеслу, которое постепенно стало главным делом его жизни.
– Когда я начинал, никто не верил в успех, – довольно улыбается Ариф. – А я видел важность моего занятия не только для нашего ремесла, но и для всего человечества. Десять лет мы почти не делали ковры, занимались исключительно цветами. Читали старинные книги, ставили опыты. Перелопатили около двухсот растений, перепробовали множество их сочетаний. Сейчас используем 18 основных цветов. Запатентовать это невозможно, мы просто храним наши секреты. Для мастера их потеря равносильна самоубийству.
Впрочем, одних секретов недостаточно. Нужна еще яростная, бескомпромиссная готовность работать. Недаром Ариф в шутку говорит, что в Дагестане выживают только трудоголики и казнокрады. Сейчас у него уже четыре фабрики, он строит новые. Помощники набираются опыта, но все равно красильню Сулейманов всегда контролирует лично. Свойства растений постоянно меняются, а потому их концентрацию приходится регулировать «на глазок». Иначе тех самых, изначальных цветов не достичь.
В отличие от Магомедхана, он ориентируется на внутренний рынок. Большинство его изделий покупают дагестанцы, знающие толк в качественных коврах, – от главы республики до эмигрантов, давно покинувших родные места.
– Мне говорили: «Зачем ты это делаешь? Ковроткачество – тяжкий, рабский труд за унизительно низкую плату. Наш народ занимался им испокон веков, но тебе это надо?». И я тоже думал: неужели меня будут проклинать? Но потом спросил у самих женщин, и они удивились: «Ариф-халу, да вы что!» Ткачихи знают: стоит им подняться от станка, на их место тут же сядут другие. Если бы много бизнесменов платили столько, как я плачу, было бы тяжело. Но работы в деревнях нет. Люди брошены на произвол судьбы. Вот и остается им лишь ткать, как их бабки и прабабки делали. И так же, как они, создавать прекрасное. Хороший ковер будто радуга на небе. Даже лучше – такого богатства оттенков не найдешь и на радуге...
Круглолицая лезгинка вплетает в трепещущую основу тысячи нитей, обрывая их, словно древняя богиня судьбы. Каждая ворсинка неповторима, но только там, где все они сливаются в единое целое, можно разглядеть и узор, и смысл.
Орнамент ковра подобен книге, которая писалась не одну тысячу лет. Любой самый крошечный его символ имеет значение, каждый штрих рожден тяжким, мучительным трудом многих поколений. Но даже в страшной «Топанче» среди знаков войны и крови опытный глаз различит силуэты птиц, яркое солнце, озаренные им дома и кущи райского сада, заветной родины людей и ковров.
Оригинал - http://etokavkaz.ru/hand-made/khraniteli-zashifrovannykh-poslanii
Если у вас есть производство или сервис, о котором вы хотите рассказать нашим читателям, пишите пишите мне - Аслан (shauey@yandex.ru) Лера Волкова (multypassport@gmail.com) и Саша Кукса (alxmcr@gmail.com) и мы сделаем самый лучший репортаж, который увидят не только читатели сообщества, но и сайта http://bigpicture.ru/ и http://ikaketosdelano.ru
Подписывайтесь также на наши группы в фейсбуке, вконтакте, одноклассниках и в гугл+плюс, где будут выкладываться самое интересное из сообщества, плюс материалы, которых нет здесь и видео о том, как устроены вещи в нашем мире.
Жми на иконку и подписывайся!
Круглое лицо пожилой лезгинки задумчиво и торжественно. Изящная армуда с чаем гранатового цвета стынет на столе, а она, не отрываясь, глядит на станок с растянутым ковром – то ли как мать на дитя, то ли как верующий на икону. Скоро кто-то будет топтать его ногами, не задумываясь о том, что в этих хитросплетениях пряжи сокрыта вся жизнь – богатство и нищета, любовь и ненависть, радость и боль...
Задолго до Кандинского и Брейгеля
Дагестанское селение Межгюль затеряно среди гор и лощин, столь хаотичных, что кажется – некий гигант смял здешнюю землю, словно клочок бумаги. Столь же смято, перемешано здесь и время. В крохотном советском Доме культуры – список тухумов (родственных групп) и перечень адатов (доисламских обычаев). Возле древних надгробий, расписанных изящными узорами, стоит современный дом, у порога привязан осел, на веревках сушится белье.
По улице, продавленной грузовиками, с блеяньем течет сплошной овечий поток. Над селением носятся утонченные ласточки. С веселым цвиканьем они влетают в окна местной фабрики. Там на подушках сидят женщины – по пять или шесть за каждым станком. Выпуклые очки, редкие зубы – на протезы, даже металлические, нужны деньги. С синхронностью единого бионического станка они ткут ковры, и только редкие шутки на табасаранском вносят разнообразие в монотонный труд. Не глядя на лежащую поодаль «шпаргалку», ткачихи тянут нити из висящих сверху разноцветных клубков и, ловко орудуя крючком, вплетают их в основу. В кучу свалены мобильники, из одного из них доносится простенький ритмичный мотив.
Когда ряд закончен, его с лязганьем прибивают рагами – тяжелыми зубатыми брусками. Ворс, выступающий над поверхностью ковра, состригают особыми ножницами – их прототипы встречались еще на стоянках бронзового века. Дюжина ладоней с синхронностью многоножки проталкивает уток, и все повторяется вновь и вновь – до самого перерыва, когда мастерицы ненадолго сменят фабричный труд на домашний, готовя обед для всей семьи.
Невольно вспоминаются слова одного из участников Кавказской войны – офицера Бессонова, написавшего об этих местах: «На сыром полу пещеры, застеленном только свалявшимся сеном и грязными тряпками, сидело в ряд шесть женщин. Сквозь камень просачивалась влага, в трещинах шевелились мокрицы, воздух, пропитанный запахом прелой шерсти, был невыносим для дыхания. У самого входа в пещеру сидела маленькая девочка с бледным личиком и красными от напряжения глазами; своими тонкими белыми пальчиками она, не отставая от других, ткала ковер. И я подумал: недолго при таком труде и ей превратиться в такую же старуху, как все остальные. Работали женщины в полутьме, и я поразился, как могли они создавать поистине художественные произведения».
– Все мы тут старухи, – говорит мастерица Гюлназ Юзбекова. Она первой вернулась с обеда и пьет чай, дожидаясь остальных. Чтобы успеть к началу рабочего дня, Гюлназ встает каждый день не позднее пяти утра. Надо сделать все домашние дела и накормить пятерых детей. – Мне 50 лет, я в очках сижу. Труда много, зарплаты мало. Летом домашние дела, коровы – тогда станки пустуют. Говорят, скоро все закроется. Молодые работать не хотят, да и не умеют. Раньше мы учились у родителей, но сейчас дома уже никто не ткет. Только на фабрике.
– Нравится работа?
Гюлназ качает головой:
– Другой в селении нет, а кушать надо...
На шумном проспекте Петра Первого в Махачкале посетителей зазывает Центр этнической культуры. Здесь есть все: и кубачинские браслеты, и гоцатлинские кинжалы, и даже костюмы горянок из самых разных уголков Дагестана. Но больше всего руководитель центра Шахнабат Алимагомедова любит ковры. Эта современная деловая женщина родом из Межгюля. Она потомственная мастерица. В три года уже завязывала узелки, в четвертом классе самостоятельно ткала ковер. Вот только в советские времена картина была несколько иной.
– У нас всегда радовались рождению дочерей. За работу мы получали 250 рублей в месяц – вдвое больше, чем учитель! В нашей семье было семь девочек – целое богатство! И работа была в радость. Ковер – не какой-то обычный предмет, он наполнен смыслом. В горах по сей день говорят: «Хозяин старинных ковров имеет богатую библиотеку».
Шахнабат листает сложенные друг на друга ковры, словно страницы гигантской книги, полной удивительных историй.
– В коврах бывают медальоны, вокруг которых группируется орнамент. На самых старых рисунках в центре изображали Землю, теперь – Солнце. Бордюр собирает узор воедино, чтобы в доме был порядок. В нем почти всегда есть кайма, изображающая воду или бесконечность.
Один за другим мелькают ковры, сотканные разными народами, названные в честь древних селений и давно умерших мастериц. Аварские давагины, табасаранские кюмесы, кумыкские думы и циновки... По шерстяному ворсу плывет лодка – тот самый Ноев ковчег. Хочется верить, что на нем среди спасенных тварей путешествовали сразу два ковра – с мужским и женским узором. Ибо орнаменты, как и живые существа, имеют пол. На коврах «Чире», словно на абстракционистской версии полотен Брейгеля, разворачивается обширная панорама окрестностей одноименного аула: ущелье, долина, крутые скалы. На популярном сумахе притаился дракон, а узор «Ахтынская роза», скорее всего, позаимствован с павловопосадских платков, привезенных сюда в XIX веке русскими солдатами. Мелькают схематичные растения и звери, кресты и солярные знаки. Они уходят все глубже в толщу времен, и вот уже посередине орнамента прорастает огромное древо жизни, над которым стоит языческая богиня-мать с двумя птицами в тонких руках...
Как утратили старинные технологии...
История кавказского ковроткачества уходит в необозримую древность. Местные ковры упоминал еще Геродот, их богатые цвета хвалили путешественники VII века. Это потом дагестанцы и азербайджанцы будут спорить до хрипоты, на чьей территории появился тот или иной узор. В те времена и на севере, и на юге их создавали одни и те же народы, не помышлявшие о будущей границе. В XII веке великий Низами рассказывал в поэме «Хосров и Ширин» о старинных безворсовых коврах, украшенных драгоценными камнями. Даже часть налогов здесь взималась не серебром, а этими предметами роскоши. Прикаспийские ковры нередко украшали шедевры художников Возрождения. Дева Мария с младенцем у нидерландского мастера Ганса Мемлинга восседает на «Мугане», а изображенные Гольбейном послы вальяжно облокотились на испещренный свастиками гянджа-казахский ковер.
После вхождения Дагестана в состав России настала эпоха мануфактур. В XIX веке в Каспийской области производились десятки тысяч ковров. Этому способствовало изобилие шерсти и натуральных красителей, в особенности – марены.
В ковроткачестве красный цвет, олицетворяющий огонь, всегда был одним из главенствующих. Его получали из червей и моллюсков, но самым доступным источником была марена красильная – скромное растение с желтыми цветами и длинным багровым корнем. Она здесь росла настолько обильно, отличалась такими изысканными оттенками и приносила столь огромные доходы, что эти корни даже попали на герб Дербента.
Все изменилось в 1869 году, когда немецкие химики Карл Гребе и Карл Либерман открыли синтез дешевого искусственного ализарина – красящего вещества марены. Пришло время анилиновых красителей. Тщетно иранский шах приказывал отрубать руку всякому, кто расцвечивал пряжу новомодными химикалиями. Прогресс было не остановить. Окончательно похоронила естественные красители советская власть, собравшая работавших по старинке кустарей в большие фабрики. Директоров заботили масштабы и дешевизна, а не вздохи бабушек об особых, словно сияющих оттенках маренового корня. Древние рецепты забылись, а старинные ковры в конце XX века утекли за границу, так что сейчас их в Дагестане сложно отыскать даже в музеях. Захирело, не выдержав конкуренции с зарубежными товарами, и экономичное анилиновое производство.
Шахнабат уверена, что традиционное ковроткачество еще можно спасти. Стоит создать подходящие условия – и на смену уходящему поколению межгюльских ткачих явятся их дочери и внучки. Вот только государственное финансирование ремесел словно уходит в песок, не достигая адресатов. Даже овечью пряжу жителям республики, известной своими отарами, приходится закупать в Москве: местное производство давно обанкротилось. Но когда чиновники разводят руками, на помощь приходят энтузиасты, у которых, может, и нет бешеных денег, зато есть любовь к своему делу.
...и обрели вновь
В просторном кабинете здания Академии наук неподалеку от Центра этнической культуры меня встречает заслуженный деятель науки Республики Дагестан, доктор исторических наук Магомедхан Магомедханов. Здесь он заведует отделом этнографии. Самые яркие авантюры этого необычного человека – плотного, с резким, словно рубленым, суровым лицом – достойны быть вытканными на ковре. Ведь это профессор Магомедханов был первым, кто попытался возродить дагестанские ковры в том виде, в каком их ткали до изобретения анилиновых красок. Было это в 1993 году.
– Мои рисунки разворовали по всему Дагестану, и я рад, – веско говорит создатель бренда «Ханские ковры». – Ковроткачество – огромный мир. Есть международные конгрессы, есть Всемирная ассоциация по натуральным красителям, в исполнительный комитет которой я вхожу. На конференции в Южной Корее мой желтый цвет занял первое место. Коллеги спросили, откуда я его беру, и я сказал – из рододендрона. Но ничего у них не вышло. Оказалось, что в Дагестане растет особый рододендрон, с иными свойствами.
Многие объявляют себя первооткрывателями, но на самом деле возвращение к натуральным красителям ковров инициировал в 1991 году американец Джордж Евремович, внук председателя парламента Югославии, которого расстрелял Иосип Броз Тито. Еще был немец Гароль Бёмер, который в Турции получил огромные гранты на восстановление естественных красок. Я познакомился с Евремовичем, но тот мне ни единого секрета не раскрыл.
К счастью, в 1984 году я встретил на конференции американку Джозефину Пауэлл. Легендарная женщина! Еще во времена короля Захир-шаха она создала Национальный музей Афганистана. Его потом разбомбили, но Джозефина успела спасти весь архив и передать его в Гарвард. Я ей пожаловался, и она сказала: «Ничего они в этом деле не смыслят. Гароль как был школьным учителем химии, так им и остался, а Евремовича больше интересуют деньги, чем ковры. Ты надолго в Стамбуле?». И за неделю прямо у себя на кухне многое мне объяснила.
Вернулся я на родину, сделал пару ковров и показал Евремовичу. Тот их почти полчаса осматривал, потом сказал, что будет со мной работать.
Пришел я на фабрику в Хучни – а там одна администрация. Производства нет, зарплаты никакой, стекла выбиты, грязь, ветер. Когда я предложил договор аренды, они испугались. Решили, что я – мафиози и собрался здание отнимать. Не хотите контракт? Значит, все будет незаконно. Наличкой. Это мои собственные деньги, зачем мне главу района кормить? Так и работал. В лихие девяностые здесь шла война, а я поставлял в Америку ковры. Когда международный аэропорт был закрыт, вывозил через Ичкерию, вообще без всякой таможни. Потом бабахнуло 11 сентября, в США резко упал спрос, и у Евремовича начались большие проблемы. Сейчас я ковры почти не делаю.
Это вам не какие-нибудь персидские ковры
– Любой пакистанский ковер уступает сделанному на Кавказе, – уверен Ариф Сулейманов, в прошлом заместитель декана юрфака Даггосуниверситета, а ныне чуть ли не единственный предприниматель республики, которому удалось построить устойчивый доходный бизнес по производству ковров. – Массовая штамповка невозможна, но продавать в год полтысячи квадратных метров дорогих изделий вполне реально. Наши сумахи не имеют аналога в мире. И хотя это понимает лишь один из тысячи, такой человек иранский ковер вместо дагестанского никогда не купит.
Мы сидим в широкой гостиной махачкалинского дома Арифа. Во дворе двое помощников устраивают купание красного ковра: перед тем, как отправить новорожденный предмет роскоши в магазин, его надо вымыть и хорошенько подстричь по краям.
Чувствуется плотный запах мокрой овчины. Ариф, надвинув на лоб простецкую бейсболку, разливает чай. Он табасаранец, и любовь к этому напитку у него врожденная, равно как и любовь к исконному ремеслу его соплеменников – ковроткачеству. Коллеги уважительно говорят про Сулейманова, что он родился на ковре. Мать его была известной мастерицей, и сам будущий юрист с детства умел ткать пестрые сумахи. В 1998 году он вернулся к этому ремеслу, которое постепенно стало главным делом его жизни.
– Когда я начинал, никто не верил в успех, – довольно улыбается Ариф. – А я видел важность моего занятия не только для нашего ремесла, но и для всего человечества. Десять лет мы почти не делали ковры, занимались исключительно цветами. Читали старинные книги, ставили опыты. Перелопатили около двухсот растений, перепробовали множество их сочетаний. Сейчас используем 18 основных цветов. Запатентовать это невозможно, мы просто храним наши секреты. Для мастера их потеря равносильна самоубийству.
Впрочем, одних секретов недостаточно. Нужна еще яростная, бескомпромиссная готовность работать. Недаром Ариф в шутку говорит, что в Дагестане выживают только трудоголики и казнокрады. Сейчас у него уже четыре фабрики, он строит новые. Помощники набираются опыта, но все равно красильню Сулейманов всегда контролирует лично. Свойства растений постоянно меняются, а потому их концентрацию приходится регулировать «на глазок». Иначе тех самых, изначальных цветов не достичь.
В отличие от Магомедхана, он ориентируется на внутренний рынок. Большинство его изделий покупают дагестанцы, знающие толк в качественных коврах, – от главы республики до эмигрантов, давно покинувших родные места.
– Мне говорили: «Зачем ты это делаешь? Ковроткачество – тяжкий, рабский труд за унизительно низкую плату. Наш народ занимался им испокон веков, но тебе это надо?». И я тоже думал: неужели меня будут проклинать? Но потом спросил у самих женщин, и они удивились: «Ариф-халу, да вы что!» Ткачихи знают: стоит им подняться от станка, на их место тут же сядут другие. Если бы много бизнесменов платили столько, как я плачу, было бы тяжело. Но работы в деревнях нет. Люди брошены на произвол судьбы. Вот и остается им лишь ткать, как их бабки и прабабки делали. И так же, как они, создавать прекрасное. Хороший ковер будто радуга на небе. Даже лучше – такого богатства оттенков не найдешь и на радуге...
Круглолицая лезгинка вплетает в трепещущую основу тысячи нитей, обрывая их, словно древняя богиня судьбы. Каждая ворсинка неповторима, но только там, где все они сливаются в единое целое, можно разглядеть и узор, и смысл.
Орнамент ковра подобен книге, которая писалась не одну тысячу лет. Любой самый крошечный его символ имеет значение, каждый штрих рожден тяжким, мучительным трудом многих поколений. Но даже в страшной «Топанче» среди знаков войны и крови опытный глаз различит силуэты птиц, яркое солнце, озаренные им дома и кущи райского сада, заветной родины людей и ковров.
Оригинал - http://etokavkaz.ru/hand-made/khraniteli-zashifrovannykh-poslanii
Если у вас есть производство или сервис, о котором вы хотите рассказать нашим читателям, пишите пишите мне - Аслан (shauey@yandex.ru) Лера Волкова (multypassport@gmail.com) и Саша Кукса (alxmcr@gmail.com) и мы сделаем самый лучший репортаж, который увидят не только читатели сообщества, но и сайта http://bigpicture.ru/ и http://ikaketosdelano.ru
Подписывайтесь также на наши группы в фейсбуке, вконтакте, одноклассниках и в гугл+плюс, где будут выкладываться самое интересное из сообщества, плюс материалы, которых нет здесь и видео о том, как устроены вещи в нашем мире.
Жми на иконку и подписывайся!
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]