«Война с Японией была короткой, но лёгкой она не была»

Нашему поколению повезло: нам выпало прожить несколько десятилетий под мирным небом, с войной мы столкнулись только сейчас. Раньше казалось, что у нас войны никогда не будет, мы не понимали, почему старшие повторяют: «Лишь бы не было войны…»

Война для нас была историей, хотя и близкой, семейной. Родители жены — Иван Антонович и Елена Гавриловна Ивановы — ветераны Великой Отечественной, участники боевых действий, но о войне вспоминать не любили.



Иван Антонович Иванов

РИА Новости Украина, Андрей Лубенский

Переживали распад Союза, предупреждали об опасности национализма — эта идеология «снова приведет к войне». Нам не верилось, тогда националисты казались маргиналами… Только теперь понятно, насколько мы были наивны.



Елена Гавриловна Иванова

РИА Новости Украина, Андрей Лубенский

Отец, Виталий Васильевич Лубенский, воевал уже не с немцами, а с японцами — в 1945-м, на Первом Дальневосточном фронте. Об этой войне не так уж много известно широкой публике, хотя именно с подписанием акта о капитуляции Японии на борту линкора «Миссури» завершилась Вторая мировая.

После войны работал в ядерном центре, создавал «атомный щит» Родины, благодаря которому все мы до сих пор живы и — пока еще — свободны.

Предлагал новое направление — считал, что в скором будущем результаты на поле боя будут достигаться боевыми роботами. Тогда к предложению не прислушались. Сейчас отец пишет, что не ошибся в своем прогнозе. Внимательно следит за исследованиями, которые ведут в этом направлении японцы (старые враги), американцы, европейцы…

И предупреждает: в новом веке лишь те страны могут рассчитывать на успех (и жизнь), которые развивают науку.

Страны, что знаниями пренебрегают, обречены. Это ведь о нас… Прислушаемся ли к этому предостережению? Но вернемся к войне с Японией. Вот что рассказывает отец (не прибавляю и не убавляю ни одного слова).

Война с Японией

«…Везли организованно. На многих станциях нас снабжали сухим пайком, дровами и углем для печек в теплушках, водой, хлебом — в общем, всем необходимым. В вагонах были назначены люди для получения всего этого. На каждой станции они бежали к коменданту или в другие, четко обозначенные места, называли номер эшелона и получали там то, что нужно.

Приехали мы к месту назначения ровно через месяц. Это была малюсенькая станция Адими, стоящая на речушке такого же названия, как и станция, южнее Владивостока, рядом со Славянкой, это на самом юге Приморского края.

Вышли из вагонов, построились повзводно, каждый вагон — взвод. Был солнечный день, снег сверкал ослепительно, и его было очень много.

Вдоль строя пошли несколько офицеров, которые останавливались перед каждым взводом и что-то говорили.

Подошли к нам, посмотрели на нас, и старший офицер сказал коротко: „Артиллеристы“. Почему он так решил, я не знаю, но моя военная судьба решилась вот таким образом.

Откуда-то появился старшина со связкой ботинок в руке, осмотрел нашу обувь, нескольким приказал переобуться, надеть солдатские ботинки и повел нас в сторону недалеких сопок.

Шли мы довольно долго, привал даже делали. Наконец, в лесу подошли к бревенчатому домику. Домик этот оказался штабом восьмого отдельного артиллерийского дивизиона, которым командовал капитан Иванов. А весь дивизион (это три батареи 76-миллиметровых пушек, всего 12 пушек, и еще несколько вспомогательных подразделений) располагался в землянках, разбросанных по сопкам иногда на довольно большом расстоянии друг от друга.

Сводили сначала в столовую, в большую землянку, накормили, потом были баня, переодевание в солдатскую форму, пришивание погон, обучение искусству наматывания портянок и обмоток.

На другой день нас снова построили и снова несколько офицеров пошли вдоль строя. Только теперь они останавливались возле каждого солдата, при этом каждый солдат был обязан представиться: „Рядовой такой-то“. А ему задавали единственный вопрос: „Какое образование?“.

Когда нас провожали в школе, то директор школы посоветовал тем, кого забирали из десятого класса, говорить, что у них образование 10 классов, ну, а нам — говорить, что 9 классов.

Он был человек опытный и вопрос об образовании предвидел. Я ответил, что девять классов, и командир дивизиона сказал: „Разведчиком в первую батарею“.

Двух единственных „десятиклассников“, Петра Клименко и Леню Кудинова, взяли писарями в штаб, всех „девятиклассников“, примерно человек 5–6, определили в разведчики (это потому, что многие артиллерийские разведчики должны были уметь работать с таблицей логарифмов), остальные с восемью и менее классами пошли в связисты и огневики (наводчики, заряжающие и другие номера расчетов).

Вот так и началась моя служба в Красной Армии.

Дивизион был на конной тяге, пушки и все остальное перевозились лошадьми, правда, были еще 2–3 трактора. Мне, как разведчику, полагалось две лошади: одна моя, а другая — офицера (не будет же офицер сам чистить лошадь и ухаживать за ней, у него много других забот). Мне достался конь командира дивизиона, звали его Орех.

Осваивали мы солдатскую науку без выходных, часов по 10–12 в день.

Кормили нас неважно, по третьей тыловой норме, и мы все заметно похудели.

Утром, после подъема, все, за кем числились лошади, сразу же отправлялись на конюшню, тоже наполовину врытую в землю, на „уборку конского состава“. Уборка длилась ровно 1 час. Сначала чистили лошадей, затем поили и задавали им корм. Все делалось по команде. Стоит старшина у дверей и командует: „Чистить голову!“, „Чистить шею!“ и т. д., а мы все его команды старательно выполняем (будет проверка!). Последней командой было „Зачистить конечности!“.

За один час до обеда уборка конского состава повторялась. То же самое происходило и за один час до ужина. Таким образом, я каждый день в течение трех часов только тем и занимался, что чистил своих лошадей. Тяжеловато было, но не так уж слишком.

Люди, и солдаты, и офицеры, все были доброжелательными, ни о какой дедовщине и речи не было.

К лету мы пообвыкли, приняли присягу, провели первые боевые стрельбы из орудий, стали настоящими солдатами — артиллеристами.

В Приморье лето очень дождливое и землянки плохо нас спасали, слишком примитивные у них были крыши. Землянки покрывались либо липовой корой, содранной со спиленных лип, либо дранкой. Дранка — это тоненькие дощечки из той же липы, размером примерно в школьную тетрадь. В общем, сыровато было в землянках.

Сами землянки строились так. На склоне сопки делалась „врезка“. Лопатами вгрызались в сопку так, что получались три стены землянки: задняя и две боковые. А передняя строилась из бревен. В ней проделывались двери и несколько окошек.

И вот однажды стою я в землянке, смотрю через окошечко на громадную сопку Хуандензу, контуры которой прорисовывались за пеленой дождя, и вспоминаю своего соседа Кольку Барабаша. Барабаши выписывали для своих детей журнал „Пионер“. В одном из журналов рассказывалось о приморских партизанах, упоминалась Хуанденза и походная тропка, которая „ведет в Барабаш“, а мы мечтали: вот бы побывать там.

И на тебе: вот она Хуанденза, да и Барабаш не далеко тоже, я на учениях часа два смотрел на него с сопки в стереотрубу. Кстати, писатель Виктор Суворов (Резун) учился в школе в Барабаше, где его отец проходил службу.

Прожили мы в сопках рядом с маньчжурской границей лето и осень, а зимой наш дивизион перевели в село Раздольное, расположенное севернее Владивостока на железной дороге, ведущей в Москву, и стали наш отдельный дивизион преобразовывать в полк, а это уже три дивизиона.

Получился 519 артиллерийский полк 393 стрелковой дивизии, и уже не на конной тяге. Вместо лошадей у нас были сначала наши тракторы „Комсомолец“, а затем великолепные американские вездеходы „Студебеккер“.

Командовал полком майор Уманец. Два дивизиона в полку были пушечные (76-мм пушки) и один гаубичный (122-мм гаубицы). Я попал в батарею управления, состоящую из двух взводов разведки и взвода связи.

Батарея управления помогает командиру полка управлять полком. У артиллерийских полков разведывательные взводы бывают разные, один взвод — это просто взвод разведки, а другой называется взводом топографической разведки.

В последнем взводе собираются самые грамотные в полку сержанты и солдаты, они могут вести разведку так же, как и солдаты первого взвода, но, кроме этого, могут также с помощью теодолитов и других приборов определять координаты своих батарей и наблюдательных пунктов и координаты целей (вот тут-то и нужно уметь работать с таблицами логарифмов).

Я оказался во взводе топографической разведки. В Раздольном нас перевели на первую (фронтовую) норму питания и мы зажили лучше, правда, донимали учения, которые были очень частыми и длительными. Шла подготовка к войне, хотя мы, солдаты, этого не понимали.

Ранней весной 1945 года наш взвод перебросили на самую границу, а полк остался в Раздольном.

На границе под видом учений мы „привязали“ весь наш полк, то есть определили координаты предполагаемого расположения всех батарей полка и всех его наблюдательных пунктов.

На месте расположения первого орудия каждой батареи в землю забивался хороший кол, и его координаты определялись. Это и были координаты батареи. То же самое делалось и с координатами наблюдательных пунктов. Людей не было, они находились подальше от границы, но координаты их будущего расположения уже были точно известны. Оставалось только приказать полку выдвинуться в исходное положение и в приказе указать координаты каждой батареи и наблюдательного пункта. Командиры батарей, руководствуясь этими координатами, по топографической карте приведут свои батареи на нужное место. Ну, а найти вбитые в землю колья мы им поможем, если нужно будет.

Вариантов расположения полка было несколько, работы нам хватало, но это было еще не все. Покончив с привязкой полка, мы стали активно наблюдать за японцами, находить их огневые точки, наблюдательные пункты, места предполагаемого скопления войск и техники. Пограничники хорошо помогали нам. А в июле и весь полк оказался на границе.

Стали оборудовать огневые позиции и наблюдательные пункты. И тут я чуть не заработал орден. Однажды на нашем наблюдательном пункте (НП) появился какой-то старший командир с ефрейторскими погонами. Тогда все офицеры носили ефрейторские или сержантские погоны, для конспирации, а этот был, если судить по возрасту и комплекции, полковником или генералом.

Командир полка встретил его. Наверное, как полагается, доложил, чем полк занимается (я не слышал, так как находился на другом конце нашего НП), и они стали о чем-то разговаривать, а я продолжал рассматривать интересующий меня небольшой клочок земли на маньчжурском берегу пограничной речки.

Смотрел я в стереотрубу, у нее 20-кратное увеличение, все было очень хорошо видно.

Этот старший командир пошел было по окопу к ходу сообщения, но затем остановился и громко сказал: „Разведчики, кто обнаружит ДОТ, получит орден“.

И тут же, в это мгновение, я увидел, как прямо передо мной открылась большая амбразура. Вверх поднялась довольно большая створка, чуть ниже нее, на темном фоне, блестел дульный срез ствола орудия, тоже не маленького, на глаз примерно 120-миллиметрового калибра, прямо из амбразуры вылез японец и стал обрывать траву, мешающую обзору.

Я громко, как положено, прокричал примерно следующее: „Ориентир восемь, вправо десять, ниже двенадцать, ДОТ, пушечный“ (10 и 12 — это тысячные доли окружности, их я написал вместо слов „столько-то“; в артиллерии окружность делится не на 360 градусов, а на 1000 частей, с помощью стереотрубы эти доли можно измерять).

Командир этот буквально бегом бросился ко мне на противоположный конец НП:

— Где?

Я пальцем показал ему на стереотрубу, смотрите, мол.

Японец работал минут сорок, и за это время мы определили по косвенным признакам, примерно конечно, расположение еще нескольких амбразур ДОТа.

Командир приказал одному из сопровождавших его офицеров записать мою фамилию, и они удалились.

Ордена я не получил и никогда не жалел об этом, потому что все было чистейшим везением, удивительным совпадением, хотя смотрел я на „интересующий меня небольшой клочок земли“ не без определенной цели.

Наблюдая за японцами, мы установили, что здесь, в этом районе, они всегда выставляли на ночь часового. Вроде бы ничего особенного: трава да кустарники, да несколько сосен. Что он там охраняет? Спрашиваем у пограничников — те не знают. Оказывается, ДОТ охраняет.

Когда после войны посчитали, сколько было взято ДОТ (ов) и сколько при этом потеряли человек, то получилось, что за каждый ДОТ нужно было отдать 400 человеческих жизней, почти батальон! (Эти данные не официальные, так у нас в солдатской среде тогда говорили).

Восьмого августа днем нам на НП объявили, что в ноль часов 9 августа начнется война с Японией (помню, что именно днем объявили, но за формулировки, за цифры я не ручаюсь). Приказ все выслушали спокойно. Не было ни энтузиазма, ни уныния. Так учения плавно превратились в войну…»

…Эта война была короткой и победоносной, но легкой она не была. Легких войн не бывает.

Андрей Лубенский, РИА Новости Украина

Источник: labuda.blog

уникальные шаблоны и модули для dle