«Тюремный чемоданчик» Алексея Косыгина
---
Алексей Косыгин был не только рекордсменом по длительности работы в руководящем органе исполнительной власти (42 года), но и одним из самых здравомыслящих отечественных политиков.
Многие считают, что если бы реформы, которые он разработал и пытался провести в середине шестидесятых, были доведены до конца, то СССР сумел бы построить экономическую систему, которая могла бы сделать нашу страну по-настоящему независимой, в том числе и от сырьевых отраслей.
Вокруг его личности до сих пор очень много споров, а некоторые эпизоды в биографии премьер-министра страны (с 1964 по 1980 год) исследованы лишь поверхностно.
О жизни и смерти Алексея Николаевича Косыгина мне довелось беседовать с сотрудниками его охраны: Алексеем Сальниковым, Геннадием Павлюком, Валентином Серёгиным, Николаем Егоровым, Владиславом Серёдкиным, Евгением Ситниковым и Виктором Луканиным. Многое из того, что они мне рассказали, легло в основу этой статьи…
Сплетни «ленинградского дела»
В биографии Косыгина есть немало моментов, окутанных тайной. Одним из самых сложных для него был период так называемого ленинградского дела.
Тогда группа высших партийных и государственных руководителей во главе с зампредом Совета Министров СССР, членом Политбюро Николаем Вознесенским и главным «кадровиком» ВКП (б), секретарём ЦК Алексеем Кузнецовым была заподозрена в сепаратизме, нарушении экономической дисциплины, несанкционированной организации Всесоюзной оптовой ярмарки в Ленинграде и прочих грехах.
Всё это укладывалось в понятие «создания антипартийной группы и вредительско-подрывной работы». Но какое отношение к этому делу имел Алексей Николаевич Косыгин и как ему удалось избежать репрессий?
Несколько лет назад известный российский публицист Сергей Кургинян неожиданно озаботился изучением вопроса о том, почему Косыгин не попал в орбиту «ленинградского дела». И выдвинул совершенно фантастическую теорию, связанную с вмешательством в судьбу будущего главы советского правительства генерал-лейтенанта МГБ, начальника управления МГБ по Приморскому краю Михаила Гвишиани.
Михаил Максимович Гвишиани — сотрудник органов ОГПУ-НКВД-МГБ СССР, генерал-лейтенант.
Цитируем скабрезные слова Кургиняна: «Гвишиани-старший переехал в Ленинград, где ему, наряду с другими, было поручено разбираться с «ленинградским делом», знаменитым. Он и разбирался. И, как тогда это делали все, действовал по инструкциям и достаточно жёстко. Потом в ходе «ленинградского дела» этому Гвишиани-старшему попался на глаза, в виде подследственного, молодой Косыгин – будущий советский председатель Совета Министров, премьер.
Косыгин был убеждённым сталинистом, и по каким-то непонятным причинам Гвишиани-старший его пожалел. Поскольку в сталинские времена это было не принято, и даже механизмов-то реализации этой жалости не было, то речь могла идти только о достаточно экзотических вещах. Но «из песни слов не выкинешь». Это было. Возникла глубокая интимная связь между старшим Гвишиани и молодым Косыгиным. Косыгин был выведен из-под удара… Но тут закончилась сталинская эпоха, и под ударом оказался сам старший Гвишиани».
Сюжет в исполнении Сергея Кургиняна выглядит довольно пошло и не имеет практически ничего общего с историческими фактами. «Молодому Косыгину» в феврале 1949 года, то есть к началу «ленинградского дела», исполнилось 45 лет, что в общем-то делало его не совсем уж и молодым. Кроме того, он уже десять лет был членом советского правительства и входил в верхушку партийной власти – Политбюро ЦК ВКП (б). Между прочим, наравне с Молотовым, Берией, Хрущёвым, Кагановичем, Микояном. Ну и Сталиным, конечно…
Каким образом некий генерал-лейтенант из Приморья Михаил Гвишиани мог «казнить или миловать» члена Политбюро? Кстати, в его послужном списке, в своё время опубликованном фондом Александра Яковлева, никаких сведений об участии в расследовании «ленинградского дела» нет. Указывается, что он был в 1943–1949 годах начальником управления НКГБ-МГБ по Приморскому краю, а потом начальником УМГБ-УМВД Куйбышевской области. И в Ленинград не переезжал…
Более того, развивая свою теорию, Кургинян отмечал, что после смерти Сталина Косыгин якобы не забыл «услуги»: «Не помню, чем это закончилось: сокрушительным разгромом, тюрьмой или даже чем-то похуже, но залетел он сильно, ибо был связан с «ленинградским делом» и был соратником Лаврентия Павловича и так далее. Но у старшего Гвишиани был младший Гвишиани, сын, Джермен. Знаменитый Джермен. Косыгин не только поддержал Джермена, но и пошёл так далеко, как никто, просто выдал за него свою дочь».
Я с искренним уважением отношусь к Сергею Кургиняну как неплохому в прошлом океанологу, геофизику и театральному режиссёру, но в отношениях с историей у него полная каша. Конечно, понятно желание подогнать некоторые родственные связи под красивую конспирологическую теорию, но не так же!
Во-первых, с Гвишиани-старшим после смерти «вождя народов» никаких катаклизмов типа «тюрьмы или кое-чего похуже» не случилось. В 1954 году его разжаловали, причём не за «ленинградское дело», к которому он отношения не имел, а за то, что в тридцатые годы какое-то время Гвишиани был начальником охраны Берии, а соратник Берии Гоглидзе в Приморье «необоснованно продвигал его по службе». Затем Михаил Гвишиани уехал в Тбилиси, где до пенсии работал инженером в Государственном научно-техническом комитете Грузинской ССР.
Во-вторых, хотя Косыгин действительно выдал свою дочь за Джермена Гвишиани, но случилось это не после смерти Сталина, как утверждает Кургинян, а в 1948 году, когда Людмила Косыгина и Джермен Гвишиани учились на втором курсе исторического факультета Московского института международных отношений.
На снимке А. Н. Косыгин, Д. М. Гвишиани и дочь Косыгина Людмила.
А в 1953 году разжалованный Михаил Гвишиани и набирающий силу Алексей Косыгин уже четыре года как были дедушками! Маленькая деталь: сестра Джермена Гвишиани, приёмная дочь генерал-лейтенанта МГБ Михаила Гвишиани, Лаура Хурадзе в 1951 году стала женой простого студента Московского института востоковедения Евгения Примакова.
В общем, «интимная связь» Косыгина и Гвишиани-старшего не подтвердилась, как бы того ни хотелось господину Кургиняну…
Миф об «армянском следе»
В большинстве растиражированных публикаций о Косыгине фигурирует версия о том, что от привлечения в качестве обвиняемого по «ленинградскому делу» его «спас» Анастас Микоян, который послал министра в длительную поездку по Сибири и Алтайскому краю. Основана она на единственном сюжете, написанном Владимиром Новиковым, под названием «Единомышленники» из сборника воспоминаний о Косыгине «Вызов премьера».
Заместитель Косыгина по Совмину Владимир Новиков вспоминал: «Однажды у меня с Алексеем Николаевичем зашёл разговор о «ленинградском деле». Не помню, с чего началось, видимо, с воспоминаний о его жене. Говорили тогда о Вознесенском, Кузнецове и других общих знакомых, которые погибли в бериевских застенках.
И тут Алексей Николаевич неожиданно заметил, что и он мог оказаться на их месте. Дело в том, что Клавдия Андреевна (супруга Косыгина. – Прим. ред.) была дальней родственницей Кузнецова. А по тем временам это был достаточно серьёзный «криминал». Косыгин прекрасно понимал, какая реальная опасность нависала тогда над ними.
Другой раз этой темы мы коснулись тоже совершенно случайно. Я как-то отдыхал на курорте «Белокуриха» в Алтайском крае и рассказывал Косыгину о своих впечатлениях. Он вдруг стал меня расспрашивать, не сохранился ли там такой-то дом, интересовался и другими подробностями о посёлке. Оказывается, в Белокурихе Алексей Николаевич был во время «сибирской командировки», прожил там более десяти дней. И вот о каком интересном эпизоде он рассказал.
Во время следствия по «ленинградскому делу» Анастас Микоян, работавший тогда заместителем председателя Совета Министров СССР, организовал длительную поездку Косыгина по Сибири и Алтайскому краю якобы в связи с необходимостью усиления деятельности кооперации, улучшения дел с заготовкой сельскохозяйственной продукции.
Анастас Микоян
Надо сказать, что Микоян всегда хорошо относился к Алексею Николаевичу и в своё время именно он рекомендовал его Сталину. Да и работали они на одном поприще: Косыгин занимался легкой промышленностью, Микоян – пищевой. Это их сблизило. И вот Анастас Иванович, видимо, решил как-то обезопасить Косыгина, хотя прекрасно понимал, что от Берии не скроешься.
Возможна и другая версия: к тому времени Алексей Николаевич уже был членом Политбюро, и вопрос о его командировке Микоян наверняка обсуждал со Сталиным, тем самым дав понять, что Косыгин не будет привлечён по этому делу…»
Версия Новикова интересна, но она, к сожалению, не во всём подтверждается другими воспоминаниями или историческими источниками. Во-первых, когда Анастас Микоян занимался «пищевой промышленностью» (до 1938 года), Косыгин ещё работал председателем Ленгорисполкома, так что с Микояном пересекаться не мог.
Есть и другие странности. «Ленинградское дело» имеет точкой отсчёта 15 февраля 1949 года, когда было принято постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «Об антипартийных действиях члена ЦК ВКП (б) т. Кузнецова А. А. и кандидатов в члены ЦК ВКП (б) тт. Родионова М. И. и Попкова П. С. » Любопытно, что за принятие постановления голосовали и Анастас Микоян, и Алексей Косыгин, и Николай Вознесенский, чуть позже привлечённый к делу и впоследствии расстрелянный.
Но первым из перечисленных «пострадал» Микоян. У него был совершенно свежий «скелет в шкафу». В сентябре 1948 года, за несколько месяцев до снятия секретаря ЦК Алексея Кузнецова с руководящих постов его дочь Алла вышла замуж за Серго, сына Анастаса Микояна.
А 4 марта 1949 года, то есть через 19 дней после старта «ленинградского дела», Анастаса Микояна сняли с поста министра внешней торговли (Новиков ошибочно называл его министром пищевой промышленности). Стал бы он, опытнейший политик и знаток нравов в сталинском окружении, ходатайствовать перед «вождём народов» за Косыгина, на которого в эти первые три недели не было ещё никакого компромата? Думается, что для него, учитывая несколько натянутые отношения со Сталиным, это было бы равносильно самоубийству.
А что касается командировки Косыгина на Алтай и в Сибирь, то она продлилась всего две с половиной недели, причём ему как министру не нужно было спрашивать чьего-либо разрешения. А поскольку сталинское Политбюро в те годы проводило заседания не так уж и часто, то и по партийной линии проблем не было – достаточно было уведомить секретариат о своём выезде в регион…
Ещё раз упомяну, что мне пришлось довольно обстоятельно общаться с большой группой людей, которые много лет были рядом с Косыгиным – сотрудниками его охраны. Они много рассказывали мне о своём «охраняемом», его жизни, работе, привычках. И не один раз говорили о «ленинградском деле», поскольку сам Алексей Николаевич его иногда вспоминал.
Версия с «Микояном-спасителем» не прозвучала ни разу. Косыгин рассказывал лишь о том, что тогда, с 1949 по 1952 год его семья жила в страхе, а он, уходя на работу, прощался с женой как будто навсегда. И «тюремный чемоданчик» со сменой белья и другими необходимыми для заключённого аксессуарами был в полной боевой готовности…
«Показания надуманны…»
Зять Косыгина Джермен Гвишиани в своё время также вспоминал о том, что Косыгина «ленинградское дело» волновало, в том числе и потому, что его фамилию называли «заговорщики»: «Об этом он знал, как кандидат в члены Политбюро: всем им по утрам клали на стол размноженные копии протоколов допросов, причём в экземпляре Алексея Николаевича кто-то подчёркивал красным карандашом фамилию Косыгин. Он тут же садился и писал подробное объяснение Сталину: «категорически отрицаю эти факты…», «в это время я находился там-то…», «этого не могло быть по таким-то и таким-то причинам…», «показания надуманны…»
Как бы то ни было, каждое утро, уезжая на работу, обняв Клавдию Андреевну, расставаясь с нами, он говорил: «Прощайте», – и напоминал о заранее обговорённых условиях, как нам быть, если с ним что-то случится.
Жили мы тогда на даче, которая усиленно охранялась, поэтому, чтобы поговорить, пошептаться, посекретничать, приходилось прятаться от соглядатаев. В семье на долгие годы сложилось убеждение, что телефоны прослушиваются. Все знали, что в разговорах надо быть крайне осторожным, опасались провокаций.
Однажды я решил поискать в доме подслушивающие устройства – в том, что они есть, сомневаться не приходилось. В нескольких местах в комнатах я отыскал два замаскированных довольно примитивных микрофона. О своём открытии я сообщил Алексею Николаевичу, на что он строго заметил: «Ничего не трогай и никому не говори».
Сотрудники 9-го управления КГБ СССР, много лет работавшие с Косыгиным, говорили, что больше всего он боялся за семью. Его супруга Клавдия Андреевна приходилась двоюродной сестрой жене одного из главных фигурантов «ленинградского дела» Алексея Кузнецова. Естественно, об этом знали абсолютно все. И именно родственные связи стали первым слабым местом Алексея Николаевича.
С другой стороны, «женский вопрос» не был таким уж страшным. Так случилось, что Клавдия Андреевна имела возможность не только познакомиться со Сталиным, но и понравиться ему своими нестандартными и независимыми суждениями. В 1947 году, находясь на крейсере «Молотов», Сталин, вопреки морской традиции, пригласил на боевой корабль Косыгина с женой. Назвал её «морячкой» и даже имел с ней небольшую беседу о предназначении жены, во время которой та произнесла историческую фразу: «Жена – это судьба!» И фраза, и супруга Косыгина Сталину запомнились…
Алексей Косыгин с женой и внучкой Татьяной
Другой причиной беспокойства будущего премьер-министра, кстати, не имевшей отношения к «ленинградскому делу», была ревизия в Гохране, проходившая летом и осенью 1949 года. Поводом к ней стало обстоятельное анонимное письмо на имя Сталина, в котором в красках описывались якобы проходившие в бытность Косыгина министром финансов в 1948 году хищения золота и драгоценных камней из Гохрана.
С июля по октябрь 1949 года комиссия из представителей разных ведомств под руководством Льва Мехлиса, министра Госконтроля СССР, проверяла Гохран. Нашли недостачу в 140 граммов золота, что было списано на «естественную убыль».
Со своими родственниками Косыгин обсуждал работу, а тем более уголовные дела против знакомых ему людей, нечасто и неохотно. Однако иногда, при получении тревожной информации, приходилось и обсуждать, и действовать. Например, когда был арестован Николай Вознесенский, пошёл слух, что кроме «антипартийной и вредительской деятельности и несоблюдения мер секретности» ему вменили ещё и «террор», поскольку обнаружили в сейфе незарегистрированный пистолет.
У Косыгина тогда было целых два пистолета, «вальтер» и ПК (пистолет Коровина). Естественно, регистрировать их министр и член Политбюро не думал. И поэтому, как вспоминал зять Косыгина Джермен Гвишиани, они с тестем решили выбраться «на рыбалку», во время которой утопили своё оружие (у Гвишиани был «браунинг») в озере.
Мы уже упоминали о том, что Косыгин никогда не был подследственным по «ленинградскому делу», хотя учился в Ленинграде, занимался городом во время блокады, даже был одно время председателем Ленгорисполкома. Но это не значило, что его не хотели «привлечь». 12 октября 1949 года Берия и Маленков направили Сталину проект закрытого письма Политбюро членам и кандидатам в члены ЦК ВКП (б) «Об антипартийной враждебной группе Кузнецова, Попкова, Родионова, Капустина, Соловьёва и др. »
В нём говорилось: «Следует указать на неправильное поведение Косыгина А. Н., который оказался как член Политбюро не на высоте своих обязанностей… Он не разглядел антипартийного, вражеского характера группы Кузнецова, не проявил необходимой политической бдительности и не сообщил в ЦК ВКП (б) о непартийных разговорах Кузнецова и др. » И далее в письме предлагалось исключить Косыгина из состава Политбюро. Сталин письмо завернул, и оно так и не было разослано членам и кандидатам в члены ЦК. Скорее всего, это и спасло будущего премьер-министра СССР.
Подтверждается это и воспоминаниями Джермена Гвишиани: «Несколько месяцев все мы провели в напряжённом ожидании. Позже для себя решили, что всё же арестовать Алексея Николаевича не дал Сталин, а его воля была законом. Очевидно, к Косыгину у него была какая-то симпатия. После XIX съезда, когда Политбюро было преобразовано в Президиум ЦК, Косыгин в него не вошёл, а стал лишь кандидатом. На каком-то совещании, когда Алексей Николаевич сидел в сторонке, к нему подошёл Сталин, тронул за плечо:
– Ну как ты, Косыга? Ничего, ничего, ещё поработаешь, поработаешь…
Сталин и Косыгин
Эти слова, о которых нам потом рассказал Алексей Николаевич, несколько сняли напряжение, хотя процессы по «ленинградскому делу» продолжались».
Так, достаточно благополучно закончилось «ленинградское дело» для Алексея Косыгина. А ведь всё могло быть иначе, и в учебниках отечественной истории упоминался бы приговор по делу «антипартийной группировки Вознесенского – Кузнецова – Косыгина и других»…
«Стремился выбирать тропинку покруче»
Сотрудник охраны советского премьера Николай Егоров рассказывал мне о Косыгине-спортсмене: «Всем известно, что Алексей Николаевич любил спорт. Зимой это были лыжи, летом – байдарка, длинные прогулки, волейбол. Играл на биллиарде. Хорошо. Выиграть у него было трудно.
В Дании как-то зашёл в спортклуб, а там биллиардный стол и два шара. Ему говорят: «Попробуйте!» Он взял кий, ударил и оба в лузу. Аплодисменты сорвал. Что касается байдарок. Сначала он ходил на обычной брезентовой туристской байдарке, а мы на лодках. А потом он пересел на академическую «Скиф». И угнаться за ним было сложно. Он делает один гребок, а нам нужно три делать. Поначалу мы за ним даже угнаться не могли.
Немного даже льстило ему, что молодые за ним угнаться не могут. «Скиф» – одиночная байдарка для профессионалов. Для того чтобы он не перевернулся, ему сделали метровые поплавки из пенопласта. И в обычной ситуации спортсмен, потеряв равновесие, не переворачивался головой вниз, а мог выпрямиться движением тела. Лодка ложилась на бок, и всё. А Алексей Николаевич, которому было уже за 70, был всё же подготовленным спортсменом и практически не терял равновесия».
Косыгин довольно долго оставался в хорошей физической форме. Совершал длительные прогулки. Достаточно сказать, что в середине семидесятых он вместе со своим другом – Президентом Финляндии Урхо Кекконеном – совершил пеший переход через горные перевалы из Домбая в Сухуми. А дистанция была немаленькая – 25 километров…
Ветераны Московского университета, бывшие студентами в конце шестидесятых, до сих пор вспоминают, как Косыгин, отдыхавший на государственной даче в Пицунде, на байдарке-одиночке в сопровождении лодки с охраной переплыл пятикилометровый залив и посетил студенческий спортивный лагерь МГУ.
Пообедал в студенческой столовой, расспросил о житье-бытье, о трудностях. Выяснил, что главное – перебои с электричеством и отсутствие газа. А затем отправился в пятикилометровое путешествие обратно. Кстати, вопросы с энергообеспечением студентов были оперативно решены…
Но хорошая физическая форма – вещь не вечная. В июле 1978 года во время «байдарочной» прогулки по Москве-реке лодка Косыгина перевернулась, и он оказался в воде вниз головой. Уже позже врачи констатировали у него микроинсульт. Тогда Николаю Егорову и другим сотрудникам охраны пришлось спасать его…
Интересно, что Косыгин, будучи хорошим спортсменом, не был активным болельщиком. На хоккей с Брежневым он ходил лишь «за компанию». На Олимпиаде-80, как вспоминает сотрудник его охраны Алексей Алексеевич Сальников, кроме официальных мероприятий посетил лишь соревнования по гребле. Но важность спорта, как массового, так и профессионального, он прекрасно понимал, и в его развитии принимал самое деятельное участие.
Любопытный факт: Косыгин был единственным членом Политбюро, который посетил матч Национальной хоккейной лиги! Во время визита в Канаду в 1971 году он вместе с канадским премьером Пьером Трюдо присутствовал на матче «Ванкувер Кэнакс» – «Монреаль Канадиенс». А по возвращении Брежнев расспрашивал его: «Ну как они, как профессионалы?» «Ничего особенного», – отвечал премьер.
Кстати, возможно, спокойная и взвешенная позиция Косыгина в вопросе планировавшихся игр сборной СССР и Канады сыграла свою позитивную роль, ведь Суслов, второй человек в партии, и Андропов, председатель КГБ сомневались в целесообразности встреч с хоккеистами НХЛ.
Председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин с капитаном «Монреаль Канадиенс» Анри Ришаром и капитаном «Ванкувер Кэнакс» Орландом Куртенбахом …
Активные занятия спортом Косыгин прекратил после случая на Москве-реке. Ему уже было 74 года, и перенесённый тогда микроинсульт стал первым «звонком». А как только привыкший к нагрузкам организм «освободился» от них, стало подводить сердце. Так бывает у многих бывших спортсменов.
Осенью 1979 года на в общем-то благоприятном фоне у Косыгина случился обширный инфаркт. Его лечащий врач Анатолий Прохоров вспоминал, что председатель правительства уже через два месяца стал пытаться повышать нагрузки: «Немного окрепнув, он стал исподволь увеличивать нагрузки. Скажем, во время прогулок стремился выбирать тропинку или дорожку покруче, я же старался провести его по более ровному месту, пытался его сдерживать.
– Нет, – сопротивлялся он, – хочу себя испытать.
– Алексей Николаевич, вам не стоит так активно двигаться, сердце следует поберечь.
– Сердце, сердце, – говорил он сердито. – Если оно такое дрянное, если не может работать нормально, то и чёрт с ним».
Второй инфаркт настиг Косыгина через год, и врачи поняли, что дни его сочтены. В конце октября 1980 года его сначала вывели из Политбюро, а потом и из правительства. Почти постоянным местом жительства экс-премьера стала спецпалата в новой клинике 4-го управления Минздрава на Мичуринском проспекте.
О последнем дне жизни Косыгина Анатолий Прохоров вспоминал так: «В то утро, 18 декабря 1980 года, предстоял обычный врачебный обход – мы просто должны были его осмотреть. Алексей Николаевич сидел на постели. Он посмотрел на нас, улыбнулся и вдруг – завалился.
Возникла внезапная острая коронарная недостаточность с остановкой сердца. Здесь же у кровати был установлен дефибриллятор, другая аппаратура. Через несколько секунд мы приступили к реанимации. Однако, увы, запустить сердце так и не удалось…»
На шестой день после смерти
Хоронили Алексея Николаевича Косыгина, человека, в детстве крещённого, совсем не по православному обычаю – на шестой день после смерти. Первые три дня в СССР о событии официально не сообщалось, хотя «Голос Америки» объявил об этом уже днём 18 декабря 1980 года.
Случилось так, что умер Косыгин аккурат накануне дня рождения Брежнева. А затем было 20 декабря – день чекиста и 21 декабря – день рождения Сталина. И всё это время семье не сообщали о том, как будут организованы похороны.
Родные уже начали присматривать место на каком-нибудь обычном кладбище. Только через три дня им объявили, что прощание будет в Центральном доме Советской Армии, а похороны – на Красной площади, в некрополе у Кремлёвской стены. 22 декабря с утра и до ночи к ЦДСА шли люди, по некоторым оценкам их было несколько сот тысяч, многие приходили и на следующий день, когда гроб с телом покойного увозили в крематорий Донского монастыря.
Николай Егоров, один из «личников», который однажды спас Алексея Николаевича, когда он чуть не утонул в Москве-реке, вспоминал, что на кремацию из ЦДСА гроб с телом Косыгина сопровождали охранники Серёгин, Кузнецов, внук Алексей, генералы. «Опустили гроб, пламя охватило его. Там система такая. Рабочий вытаскивает противень с останками во двор. Посмотрели, чтобы металла не оставалось – зубы, часы. Остальное в урну и повезли в Колонный зал.
У него было шесть орденов Ленина, орден Октябрьской революции, два Героя соцтруда, медали, иностранные награды. Брежнев как-то спросил Соломенцева: «А ты что без звезды?» И стали, особенно на праздники, звёзды носить. А Косыгин не любил. У нас муляжи звёзд лежали в портфеле, когда надо было, прикрепляли их».
А потом было всё, как у других усопших членов Политбюро. Колонный зал, почётный караул, урна на лафете, последние метры – на руках у соратников и военных, а потом ниша в стене и чёрная с золотом доска с датами рождения и смерти…
Многие считают, что если бы реформы, которые он разработал и пытался провести в середине шестидесятых, были доведены до конца, то СССР сумел бы построить экономическую систему, которая могла бы сделать нашу страну по-настоящему независимой, в том числе и от сырьевых отраслей.
Вокруг его личности до сих пор очень много споров, а некоторые эпизоды в биографии премьер-министра страны (с 1964 по 1980 год) исследованы лишь поверхностно.
О жизни и смерти Алексея Николаевича Косыгина мне довелось беседовать с сотрудниками его охраны: Алексеем Сальниковым, Геннадием Павлюком, Валентином Серёгиным, Николаем Егоровым, Владиславом Серёдкиным, Евгением Ситниковым и Виктором Луканиным. Многое из того, что они мне рассказали, легло в основу этой статьи…
Сплетни «ленинградского дела»
В биографии Косыгина есть немало моментов, окутанных тайной. Одним из самых сложных для него был период так называемого ленинградского дела.
Тогда группа высших партийных и государственных руководителей во главе с зампредом Совета Министров СССР, членом Политбюро Николаем Вознесенским и главным «кадровиком» ВКП (б), секретарём ЦК Алексеем Кузнецовым была заподозрена в сепаратизме, нарушении экономической дисциплины, несанкционированной организации Всесоюзной оптовой ярмарки в Ленинграде и прочих грехах.
Всё это укладывалось в понятие «создания антипартийной группы и вредительско-подрывной работы». Но какое отношение к этому делу имел Алексей Николаевич Косыгин и как ему удалось избежать репрессий?
Несколько лет назад известный российский публицист Сергей Кургинян неожиданно озаботился изучением вопроса о том, почему Косыгин не попал в орбиту «ленинградского дела». И выдвинул совершенно фантастическую теорию, связанную с вмешательством в судьбу будущего главы советского правительства генерал-лейтенанта МГБ, начальника управления МГБ по Приморскому краю Михаила Гвишиани.
Михаил Максимович Гвишиани — сотрудник органов ОГПУ-НКВД-МГБ СССР, генерал-лейтенант.
Цитируем скабрезные слова Кургиняна: «Гвишиани-старший переехал в Ленинград, где ему, наряду с другими, было поручено разбираться с «ленинградским делом», знаменитым. Он и разбирался. И, как тогда это делали все, действовал по инструкциям и достаточно жёстко. Потом в ходе «ленинградского дела» этому Гвишиани-старшему попался на глаза, в виде подследственного, молодой Косыгин – будущий советский председатель Совета Министров, премьер.
Косыгин был убеждённым сталинистом, и по каким-то непонятным причинам Гвишиани-старший его пожалел. Поскольку в сталинские времена это было не принято, и даже механизмов-то реализации этой жалости не было, то речь могла идти только о достаточно экзотических вещах. Но «из песни слов не выкинешь». Это было. Возникла глубокая интимная связь между старшим Гвишиани и молодым Косыгиным. Косыгин был выведен из-под удара… Но тут закончилась сталинская эпоха, и под ударом оказался сам старший Гвишиани».
Сюжет в исполнении Сергея Кургиняна выглядит довольно пошло и не имеет практически ничего общего с историческими фактами. «Молодому Косыгину» в феврале 1949 года, то есть к началу «ленинградского дела», исполнилось 45 лет, что в общем-то делало его не совсем уж и молодым. Кроме того, он уже десять лет был членом советского правительства и входил в верхушку партийной власти – Политбюро ЦК ВКП (б). Между прочим, наравне с Молотовым, Берией, Хрущёвым, Кагановичем, Микояном. Ну и Сталиным, конечно…
Каким образом некий генерал-лейтенант из Приморья Михаил Гвишиани мог «казнить или миловать» члена Политбюро? Кстати, в его послужном списке, в своё время опубликованном фондом Александра Яковлева, никаких сведений об участии в расследовании «ленинградского дела» нет. Указывается, что он был в 1943–1949 годах начальником управления НКГБ-МГБ по Приморскому краю, а потом начальником УМГБ-УМВД Куйбышевской области. И в Ленинград не переезжал…
Более того, развивая свою теорию, Кургинян отмечал, что после смерти Сталина Косыгин якобы не забыл «услуги»: «Не помню, чем это закончилось: сокрушительным разгромом, тюрьмой или даже чем-то похуже, но залетел он сильно, ибо был связан с «ленинградским делом» и был соратником Лаврентия Павловича и так далее. Но у старшего Гвишиани был младший Гвишиани, сын, Джермен. Знаменитый Джермен. Косыгин не только поддержал Джермена, но и пошёл так далеко, как никто, просто выдал за него свою дочь».
Я с искренним уважением отношусь к Сергею Кургиняну как неплохому в прошлом океанологу, геофизику и театральному режиссёру, но в отношениях с историей у него полная каша. Конечно, понятно желание подогнать некоторые родственные связи под красивую конспирологическую теорию, но не так же!
Во-первых, с Гвишиани-старшим после смерти «вождя народов» никаких катаклизмов типа «тюрьмы или кое-чего похуже» не случилось. В 1954 году его разжаловали, причём не за «ленинградское дело», к которому он отношения не имел, а за то, что в тридцатые годы какое-то время Гвишиани был начальником охраны Берии, а соратник Берии Гоглидзе в Приморье «необоснованно продвигал его по службе». Затем Михаил Гвишиани уехал в Тбилиси, где до пенсии работал инженером в Государственном научно-техническом комитете Грузинской ССР.
Во-вторых, хотя Косыгин действительно выдал свою дочь за Джермена Гвишиани, но случилось это не после смерти Сталина, как утверждает Кургинян, а в 1948 году, когда Людмила Косыгина и Джермен Гвишиани учились на втором курсе исторического факультета Московского института международных отношений.
На снимке А. Н. Косыгин, Д. М. Гвишиани и дочь Косыгина Людмила.
А в 1953 году разжалованный Михаил Гвишиани и набирающий силу Алексей Косыгин уже четыре года как были дедушками! Маленькая деталь: сестра Джермена Гвишиани, приёмная дочь генерал-лейтенанта МГБ Михаила Гвишиани, Лаура Хурадзе в 1951 году стала женой простого студента Московского института востоковедения Евгения Примакова.
В общем, «интимная связь» Косыгина и Гвишиани-старшего не подтвердилась, как бы того ни хотелось господину Кургиняну…
Миф об «армянском следе»
В большинстве растиражированных публикаций о Косыгине фигурирует версия о том, что от привлечения в качестве обвиняемого по «ленинградскому делу» его «спас» Анастас Микоян, который послал министра в длительную поездку по Сибири и Алтайскому краю. Основана она на единственном сюжете, написанном Владимиром Новиковым, под названием «Единомышленники» из сборника воспоминаний о Косыгине «Вызов премьера».
Заместитель Косыгина по Совмину Владимир Новиков вспоминал: «Однажды у меня с Алексеем Николаевичем зашёл разговор о «ленинградском деле». Не помню, с чего началось, видимо, с воспоминаний о его жене. Говорили тогда о Вознесенском, Кузнецове и других общих знакомых, которые погибли в бериевских застенках.
И тут Алексей Николаевич неожиданно заметил, что и он мог оказаться на их месте. Дело в том, что Клавдия Андреевна (супруга Косыгина. – Прим. ред.) была дальней родственницей Кузнецова. А по тем временам это был достаточно серьёзный «криминал». Косыгин прекрасно понимал, какая реальная опасность нависала тогда над ними.
Другой раз этой темы мы коснулись тоже совершенно случайно. Я как-то отдыхал на курорте «Белокуриха» в Алтайском крае и рассказывал Косыгину о своих впечатлениях. Он вдруг стал меня расспрашивать, не сохранился ли там такой-то дом, интересовался и другими подробностями о посёлке. Оказывается, в Белокурихе Алексей Николаевич был во время «сибирской командировки», прожил там более десяти дней. И вот о каком интересном эпизоде он рассказал.
Во время следствия по «ленинградскому делу» Анастас Микоян, работавший тогда заместителем председателя Совета Министров СССР, организовал длительную поездку Косыгина по Сибири и Алтайскому краю якобы в связи с необходимостью усиления деятельности кооперации, улучшения дел с заготовкой сельскохозяйственной продукции.
Анастас Микоян
Надо сказать, что Микоян всегда хорошо относился к Алексею Николаевичу и в своё время именно он рекомендовал его Сталину. Да и работали они на одном поприще: Косыгин занимался легкой промышленностью, Микоян – пищевой. Это их сблизило. И вот Анастас Иванович, видимо, решил как-то обезопасить Косыгина, хотя прекрасно понимал, что от Берии не скроешься.
Возможна и другая версия: к тому времени Алексей Николаевич уже был членом Политбюро, и вопрос о его командировке Микоян наверняка обсуждал со Сталиным, тем самым дав понять, что Косыгин не будет привлечён по этому делу…»
Версия Новикова интересна, но она, к сожалению, не во всём подтверждается другими воспоминаниями или историческими источниками. Во-первых, когда Анастас Микоян занимался «пищевой промышленностью» (до 1938 года), Косыгин ещё работал председателем Ленгорисполкома, так что с Микояном пересекаться не мог.
Есть и другие странности. «Ленинградское дело» имеет точкой отсчёта 15 февраля 1949 года, когда было принято постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «Об антипартийных действиях члена ЦК ВКП (б) т. Кузнецова А. А. и кандидатов в члены ЦК ВКП (б) тт. Родионова М. И. и Попкова П. С. » Любопытно, что за принятие постановления голосовали и Анастас Микоян, и Алексей Косыгин, и Николай Вознесенский, чуть позже привлечённый к делу и впоследствии расстрелянный.
Но первым из перечисленных «пострадал» Микоян. У него был совершенно свежий «скелет в шкафу». В сентябре 1948 года, за несколько месяцев до снятия секретаря ЦК Алексея Кузнецова с руководящих постов его дочь Алла вышла замуж за Серго, сына Анастаса Микояна.
А 4 марта 1949 года, то есть через 19 дней после старта «ленинградского дела», Анастаса Микояна сняли с поста министра внешней торговли (Новиков ошибочно называл его министром пищевой промышленности). Стал бы он, опытнейший политик и знаток нравов в сталинском окружении, ходатайствовать перед «вождём народов» за Косыгина, на которого в эти первые три недели не было ещё никакого компромата? Думается, что для него, учитывая несколько натянутые отношения со Сталиным, это было бы равносильно самоубийству.
А что касается командировки Косыгина на Алтай и в Сибирь, то она продлилась всего две с половиной недели, причём ему как министру не нужно было спрашивать чьего-либо разрешения. А поскольку сталинское Политбюро в те годы проводило заседания не так уж и часто, то и по партийной линии проблем не было – достаточно было уведомить секретариат о своём выезде в регион…
Ещё раз упомяну, что мне пришлось довольно обстоятельно общаться с большой группой людей, которые много лет были рядом с Косыгиным – сотрудниками его охраны. Они много рассказывали мне о своём «охраняемом», его жизни, работе, привычках. И не один раз говорили о «ленинградском деле», поскольку сам Алексей Николаевич его иногда вспоминал.
Версия с «Микояном-спасителем» не прозвучала ни разу. Косыгин рассказывал лишь о том, что тогда, с 1949 по 1952 год его семья жила в страхе, а он, уходя на работу, прощался с женой как будто навсегда. И «тюремный чемоданчик» со сменой белья и другими необходимыми для заключённого аксессуарами был в полной боевой готовности…
«Показания надуманны…»
Зять Косыгина Джермен Гвишиани в своё время также вспоминал о том, что Косыгина «ленинградское дело» волновало, в том числе и потому, что его фамилию называли «заговорщики»: «Об этом он знал, как кандидат в члены Политбюро: всем им по утрам клали на стол размноженные копии протоколов допросов, причём в экземпляре Алексея Николаевича кто-то подчёркивал красным карандашом фамилию Косыгин. Он тут же садился и писал подробное объяснение Сталину: «категорически отрицаю эти факты…», «в это время я находился там-то…», «этого не могло быть по таким-то и таким-то причинам…», «показания надуманны…»
Как бы то ни было, каждое утро, уезжая на работу, обняв Клавдию Андреевну, расставаясь с нами, он говорил: «Прощайте», – и напоминал о заранее обговорённых условиях, как нам быть, если с ним что-то случится.
Жили мы тогда на даче, которая усиленно охранялась, поэтому, чтобы поговорить, пошептаться, посекретничать, приходилось прятаться от соглядатаев. В семье на долгие годы сложилось убеждение, что телефоны прослушиваются. Все знали, что в разговорах надо быть крайне осторожным, опасались провокаций.
Однажды я решил поискать в доме подслушивающие устройства – в том, что они есть, сомневаться не приходилось. В нескольких местах в комнатах я отыскал два замаскированных довольно примитивных микрофона. О своём открытии я сообщил Алексею Николаевичу, на что он строго заметил: «Ничего не трогай и никому не говори».
Сотрудники 9-го управления КГБ СССР, много лет работавшие с Косыгиным, говорили, что больше всего он боялся за семью. Его супруга Клавдия Андреевна приходилась двоюродной сестрой жене одного из главных фигурантов «ленинградского дела» Алексея Кузнецова. Естественно, об этом знали абсолютно все. И именно родственные связи стали первым слабым местом Алексея Николаевича.
С другой стороны, «женский вопрос» не был таким уж страшным. Так случилось, что Клавдия Андреевна имела возможность не только познакомиться со Сталиным, но и понравиться ему своими нестандартными и независимыми суждениями. В 1947 году, находясь на крейсере «Молотов», Сталин, вопреки морской традиции, пригласил на боевой корабль Косыгина с женой. Назвал её «морячкой» и даже имел с ней небольшую беседу о предназначении жены, во время которой та произнесла историческую фразу: «Жена – это судьба!» И фраза, и супруга Косыгина Сталину запомнились…
Алексей Косыгин с женой и внучкой Татьяной
Другой причиной беспокойства будущего премьер-министра, кстати, не имевшей отношения к «ленинградскому делу», была ревизия в Гохране, проходившая летом и осенью 1949 года. Поводом к ней стало обстоятельное анонимное письмо на имя Сталина, в котором в красках описывались якобы проходившие в бытность Косыгина министром финансов в 1948 году хищения золота и драгоценных камней из Гохрана.
С июля по октябрь 1949 года комиссия из представителей разных ведомств под руководством Льва Мехлиса, министра Госконтроля СССР, проверяла Гохран. Нашли недостачу в 140 граммов золота, что было списано на «естественную убыль».
Со своими родственниками Косыгин обсуждал работу, а тем более уголовные дела против знакомых ему людей, нечасто и неохотно. Однако иногда, при получении тревожной информации, приходилось и обсуждать, и действовать. Например, когда был арестован Николай Вознесенский, пошёл слух, что кроме «антипартийной и вредительской деятельности и несоблюдения мер секретности» ему вменили ещё и «террор», поскольку обнаружили в сейфе незарегистрированный пистолет.
У Косыгина тогда было целых два пистолета, «вальтер» и ПК (пистолет Коровина). Естественно, регистрировать их министр и член Политбюро не думал. И поэтому, как вспоминал зять Косыгина Джермен Гвишиани, они с тестем решили выбраться «на рыбалку», во время которой утопили своё оружие (у Гвишиани был «браунинг») в озере.
Мы уже упоминали о том, что Косыгин никогда не был подследственным по «ленинградскому делу», хотя учился в Ленинграде, занимался городом во время блокады, даже был одно время председателем Ленгорисполкома. Но это не значило, что его не хотели «привлечь». 12 октября 1949 года Берия и Маленков направили Сталину проект закрытого письма Политбюро членам и кандидатам в члены ЦК ВКП (б) «Об антипартийной враждебной группе Кузнецова, Попкова, Родионова, Капустина, Соловьёва и др. »
В нём говорилось: «Следует указать на неправильное поведение Косыгина А. Н., который оказался как член Политбюро не на высоте своих обязанностей… Он не разглядел антипартийного, вражеского характера группы Кузнецова, не проявил необходимой политической бдительности и не сообщил в ЦК ВКП (б) о непартийных разговорах Кузнецова и др. » И далее в письме предлагалось исключить Косыгина из состава Политбюро. Сталин письмо завернул, и оно так и не было разослано членам и кандидатам в члены ЦК. Скорее всего, это и спасло будущего премьер-министра СССР.
Подтверждается это и воспоминаниями Джермена Гвишиани: «Несколько месяцев все мы провели в напряжённом ожидании. Позже для себя решили, что всё же арестовать Алексея Николаевича не дал Сталин, а его воля была законом. Очевидно, к Косыгину у него была какая-то симпатия. После XIX съезда, когда Политбюро было преобразовано в Президиум ЦК, Косыгин в него не вошёл, а стал лишь кандидатом. На каком-то совещании, когда Алексей Николаевич сидел в сторонке, к нему подошёл Сталин, тронул за плечо:
– Ну как ты, Косыга? Ничего, ничего, ещё поработаешь, поработаешь…
Сталин и Косыгин
Эти слова, о которых нам потом рассказал Алексей Николаевич, несколько сняли напряжение, хотя процессы по «ленинградскому делу» продолжались».
Так, достаточно благополучно закончилось «ленинградское дело» для Алексея Косыгина. А ведь всё могло быть иначе, и в учебниках отечественной истории упоминался бы приговор по делу «антипартийной группировки Вознесенского – Кузнецова – Косыгина и других»…
«Стремился выбирать тропинку покруче»
Сотрудник охраны советского премьера Николай Егоров рассказывал мне о Косыгине-спортсмене: «Всем известно, что Алексей Николаевич любил спорт. Зимой это были лыжи, летом – байдарка, длинные прогулки, волейбол. Играл на биллиарде. Хорошо. Выиграть у него было трудно.
В Дании как-то зашёл в спортклуб, а там биллиардный стол и два шара. Ему говорят: «Попробуйте!» Он взял кий, ударил и оба в лузу. Аплодисменты сорвал. Что касается байдарок. Сначала он ходил на обычной брезентовой туристской байдарке, а мы на лодках. А потом он пересел на академическую «Скиф». И угнаться за ним было сложно. Он делает один гребок, а нам нужно три делать. Поначалу мы за ним даже угнаться не могли.
Немного даже льстило ему, что молодые за ним угнаться не могут. «Скиф» – одиночная байдарка для профессионалов. Для того чтобы он не перевернулся, ему сделали метровые поплавки из пенопласта. И в обычной ситуации спортсмен, потеряв равновесие, не переворачивался головой вниз, а мог выпрямиться движением тела. Лодка ложилась на бок, и всё. А Алексей Николаевич, которому было уже за 70, был всё же подготовленным спортсменом и практически не терял равновесия».
Косыгин довольно долго оставался в хорошей физической форме. Совершал длительные прогулки. Достаточно сказать, что в середине семидесятых он вместе со своим другом – Президентом Финляндии Урхо Кекконеном – совершил пеший переход через горные перевалы из Домбая в Сухуми. А дистанция была немаленькая – 25 километров…
Ветераны Московского университета, бывшие студентами в конце шестидесятых, до сих пор вспоминают, как Косыгин, отдыхавший на государственной даче в Пицунде, на байдарке-одиночке в сопровождении лодки с охраной переплыл пятикилометровый залив и посетил студенческий спортивный лагерь МГУ.
Пообедал в студенческой столовой, расспросил о житье-бытье, о трудностях. Выяснил, что главное – перебои с электричеством и отсутствие газа. А затем отправился в пятикилометровое путешествие обратно. Кстати, вопросы с энергообеспечением студентов были оперативно решены…
Но хорошая физическая форма – вещь не вечная. В июле 1978 года во время «байдарочной» прогулки по Москве-реке лодка Косыгина перевернулась, и он оказался в воде вниз головой. Уже позже врачи констатировали у него микроинсульт. Тогда Николаю Егорову и другим сотрудникам охраны пришлось спасать его…
Интересно, что Косыгин, будучи хорошим спортсменом, не был активным болельщиком. На хоккей с Брежневым он ходил лишь «за компанию». На Олимпиаде-80, как вспоминает сотрудник его охраны Алексей Алексеевич Сальников, кроме официальных мероприятий посетил лишь соревнования по гребле. Но важность спорта, как массового, так и профессионального, он прекрасно понимал, и в его развитии принимал самое деятельное участие.
Любопытный факт: Косыгин был единственным членом Политбюро, который посетил матч Национальной хоккейной лиги! Во время визита в Канаду в 1971 году он вместе с канадским премьером Пьером Трюдо присутствовал на матче «Ванкувер Кэнакс» – «Монреаль Канадиенс». А по возвращении Брежнев расспрашивал его: «Ну как они, как профессионалы?» «Ничего особенного», – отвечал премьер.
Кстати, возможно, спокойная и взвешенная позиция Косыгина в вопросе планировавшихся игр сборной СССР и Канады сыграла свою позитивную роль, ведь Суслов, второй человек в партии, и Андропов, председатель КГБ сомневались в целесообразности встреч с хоккеистами НХЛ.
Председатель Совета министров СССР Алексей Косыгин с капитаном «Монреаль Канадиенс» Анри Ришаром и капитаном «Ванкувер Кэнакс» Орландом Куртенбахом …
Активные занятия спортом Косыгин прекратил после случая на Москве-реке. Ему уже было 74 года, и перенесённый тогда микроинсульт стал первым «звонком». А как только привыкший к нагрузкам организм «освободился» от них, стало подводить сердце. Так бывает у многих бывших спортсменов.
Осенью 1979 года на в общем-то благоприятном фоне у Косыгина случился обширный инфаркт. Его лечащий врач Анатолий Прохоров вспоминал, что председатель правительства уже через два месяца стал пытаться повышать нагрузки: «Немного окрепнув, он стал исподволь увеличивать нагрузки. Скажем, во время прогулок стремился выбирать тропинку или дорожку покруче, я же старался провести его по более ровному месту, пытался его сдерживать.
– Нет, – сопротивлялся он, – хочу себя испытать.
– Алексей Николаевич, вам не стоит так активно двигаться, сердце следует поберечь.
– Сердце, сердце, – говорил он сердито. – Если оно такое дрянное, если не может работать нормально, то и чёрт с ним».
Второй инфаркт настиг Косыгина через год, и врачи поняли, что дни его сочтены. В конце октября 1980 года его сначала вывели из Политбюро, а потом и из правительства. Почти постоянным местом жительства экс-премьера стала спецпалата в новой клинике 4-го управления Минздрава на Мичуринском проспекте.
О последнем дне жизни Косыгина Анатолий Прохоров вспоминал так: «В то утро, 18 декабря 1980 года, предстоял обычный врачебный обход – мы просто должны были его осмотреть. Алексей Николаевич сидел на постели. Он посмотрел на нас, улыбнулся и вдруг – завалился.
Возникла внезапная острая коронарная недостаточность с остановкой сердца. Здесь же у кровати был установлен дефибриллятор, другая аппаратура. Через несколько секунд мы приступили к реанимации. Однако, увы, запустить сердце так и не удалось…»
На шестой день после смерти
Хоронили Алексея Николаевича Косыгина, человека, в детстве крещённого, совсем не по православному обычаю – на шестой день после смерти. Первые три дня в СССР о событии официально не сообщалось, хотя «Голос Америки» объявил об этом уже днём 18 декабря 1980 года.
Случилось так, что умер Косыгин аккурат накануне дня рождения Брежнева. А затем было 20 декабря – день чекиста и 21 декабря – день рождения Сталина. И всё это время семье не сообщали о том, как будут организованы похороны.
Родные уже начали присматривать место на каком-нибудь обычном кладбище. Только через три дня им объявили, что прощание будет в Центральном доме Советской Армии, а похороны – на Красной площади, в некрополе у Кремлёвской стены. 22 декабря с утра и до ночи к ЦДСА шли люди, по некоторым оценкам их было несколько сот тысяч, многие приходили и на следующий день, когда гроб с телом покойного увозили в крематорий Донского монастыря.
Николай Егоров, один из «личников», который однажды спас Алексея Николаевича, когда он чуть не утонул в Москве-реке, вспоминал, что на кремацию из ЦДСА гроб с телом Косыгина сопровождали охранники Серёгин, Кузнецов, внук Алексей, генералы. «Опустили гроб, пламя охватило его. Там система такая. Рабочий вытаскивает противень с останками во двор. Посмотрели, чтобы металла не оставалось – зубы, часы. Остальное в урну и повезли в Колонный зал.
У него было шесть орденов Ленина, орден Октябрьской революции, два Героя соцтруда, медали, иностранные награды. Брежнев как-то спросил Соломенцева: «А ты что без звезды?» И стали, особенно на праздники, звёзды носить. А Косыгин не любил. У нас муляжи звёзд лежали в портфеле, когда надо было, прикрепляли их».
А потом было всё, как у других усопших членов Политбюро. Колонный зал, почётный караул, урна на лафете, последние метры – на руках у соратников и военных, а потом ниша в стене и чёрная с золотом доска с датами рождения и смерти…
Источник: labuda.blog
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]