Страшные истории о пятиэтажках
---
Каждый четверг самиздат публикует расшифровки самых любопытных подкастов «Глаголев FM». В этот раз исследователь всего страшного Константин Филоненко анализирует городской фольклор, связанный с живущими в российских пятиэтажках потусторонними сущностями. Почему подъезд — это почти пространство для перехода в иной мир? Как наша ностальгия по детству и желание вернуться в родную «хрущёвку», где ты снова маленький и всё родное, создаёт монстров? Обо всём этом — в подкасте «Социология стрёма».
Это Костя Филоненко. Наша сегодняшняя тема — жуткие пятиэтажки. Важно понимать, что истории, связанные с жилищами, домами, — это целый поджанр всех стрёмных историй. Они выглядят таким образом…
Я засиделся поздно вечером за компьютером и решил выйти в подъезд покурить. Выходя, я забыл закрыть дверь, что впоследствии, возможно, спасло мне жизнь. Когда я курил, вдруг услышал, что на первом этаже что-то шевелится, какой-то человек. «Бомж», — подумал я. Но что-то стало шевелиться всё сильнее, интенсивнее. Я понял, что это — не человеческое существо: оно слишком большое. Я наклонился в лестничный пролёт, окурок выпал у меня из руки и задел его. Оно заметило, что за ним наблюдают, я рванул к двери, а существо следом. Я успел заскочить в квартиру до того, как оно настигло меня, и захлопнуть дверь прямо перед его носом, так и не разглядев, что это было, но оно всем своим весом навалилось на мою дверь и стало ломиться внутрь, скрести, стонать. От ужаса я просто оцепенел, и когда в следующий раз открыл глаза, было уже утро. А снаружи дверь была сильно расцарапана, и какая-то непонятная тёмная слизь была по всему подъезду. Кто знает, как часто ОНО посещает эти места?
Вот, это типичная история. Достаточно интернациональная. Здесь мы видим преследование главного героя каким-то непонятным существом, с которым он не знает, как совладать, и природа которого зачастую неизвестна. Часто в российских историях всё это происходит в подъезде, из-за того что подъезд для нас — это такая зона отчуждения. Это и не снаружи, и не внутри. Никто не воспринимает его как свою территорию, но вместе с тем она и не является однозначно чужой. И таким образом, этот непонятный статус позволяет воспринимать его как что-то потустороннее.
В общем-то, в традиционных культурах то же происходит с порогами, окнами — такими пограничными участками. А здесь пространство подъезда, особенно панельного дома. Из-за двери зачастую не слышно, что там происходит, в отличие от улицы, поэтому подъезд становится ещё более пугающим. Пятиэтажки немного отличаются от всего этого, им присущи свои исключительные мотивы. Давайте рассмотрим ещё одну историю.
У меня был старший брат. Звали его Лёша. Был, потому что он пропал два с половиной года назад, когда ему было 17 лет. Был он любителем сходить за грибами, а однажды не вернулся из леса. Вот так просто. Искали его, конечно. И полиция с собаками искала, и мы со знакомыми. Но сейчас не об этом. Брат иногда, ближе к ночи, садился ко мне на угол кровати и рассказывал что-нибудь страшное, что происходило с ним. До сих пор не пойму, если честно, выдумывал он или рассказывал всерьёз, так как это так или иначе переплеталось с некоторыми реальными фактами.
Как-то раз Лёша поздно вернулся домой и начал что-то быстро объяснять бате, но тот его не слушал из-за того, что от Лёши разило перегаром. Его отправили спать, а он сразу стал мне рассказывать, что его так взбудоражило. С самого обеда Лёха со своей компанией (ну, шпана 14–16 лет) протусовались в «муравейнике» — это такой небольшой район с пятиэтажками в нашем городке. В начале 90-х его расселили под снос, но сносить стали только в начале 2000-х. Тогда там в некоторых домах даже окна сохранились. Можно было с комфортом перекантоваться, если развести костерок и форточку приоткрыть для хода дыма. А единственным обитаемым зданием в радиусе пары сотен метров была дымящая котельная. Мрачное местечко. Зашли они в дом, который выглядел более-менее целым, почти все окна в здании были на месте. Поднялись на четвёртый этаж, развели костерок, начали распивать, как это водится, какое-то дешёвое пиво, покуривали, рылись в остатках вещей, доламывали мебель, которая сохранилась в квартире. Все двери там, понятное дело, были или выломаны, или сняты с петель, всё ценное, что могло остаться после жильцов, давно уже вынесли. Но вот какая штука: дверь в одну из квартир была заперта. Натурально заперта — на ключ или вроде того. Долбили её ногами, потом какими-то найденными там железяками. Один пацан пытался даже ковырять в замке финкой, но дверь — даром что обычная, деревянная, обитая дерматином — не открывалась. Плюнули на неё в итоге, ушли в свою квартиру.
БАТЯ ЕГО НЕ СЛУШАЛ ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО ОТ ЛЁШИ РАЗИЛО ПЕРЕГАРОМ
Тем временем наступил вечер. За окном долбила метель, алкоголь уже неплохо ударил всем в голову, стало скучно. Вспомнили про дверь, за которой пьяная фантазия подростков уже нарисовала тайник с оружием. Снова пошли долбить — она так же упрямо продолжала оставаться на месте. Тут вдруг одному «отбитому» пацану пришла в голову идея: перелезть по карнизу крыши к окну этой квартиры, разбить его и залезть внутрь. Пьяному чё — море по колено. А тут в здоровенный сугроб падать — не опасно, если что. Идею все поддержали. Парень вызвался лезть, чтобы лишний раз показать, какой он крутой. Открыли окно, помогли «отбитому» вылезти, зацепиться за карниз, который оказался совсем недалеко от оконной рамы. Матерясь, тот полез по карнизу — и уже скоро встал на подоконник нужного окна. Обернулся к остальным пацанам, которые высунули головы в соседние окна и наблюдали за ним. Махнул рукой и что-то выкрикнул. Хотя, как сказал брат, из-за метели было ни черта не разобрать. Но тут опять же, по словам Лёхи, что-то большое и чёрное буквально вынесло оконную раму и мгновенно втащило парня внутрь квартиры. Вспомнить подробно он не мог.
Я не расспрашивал, но он был убеждён, что окно тот выбил не сам, даже ногу не занёс. Все сразу же втянули головы обратно и впали в ступор. Просто стояли как парализованные и слушали. И тут пацан заорал. Слышно было хорошо, как брат говорил, звал на помощь, звал маму. Брата вот это вот — про маму — как-то особенно напугало почему-то. Никогда он от того пацана ничего подобного не слыхал. Потом голос сорвался на визг, а скоро и визг затих. Тут все будто проснулись. В панике рванули к выходу, падая и перелезая друг через друга, мыслей никаких, просто пытались убежать от этой квартиры подальше. Все сразу разбежались по своим домам. Потом брата и остальных ребят вызывали в отделение. Ничего лишнего парни там не сболтнули. Родители, конечно, проговаривались, что тот пацан числился без вести пропавшим. Тогда, в детстве, я в это верил, хотя это и пугало меня, прямо скажем, до усрачки. Вот оно — живое подтверждение существования чего-то эдакого. Прямо передо мной и милиция, и родители разбираются, значит — не враньё. А сейчас уже не знаю, чего думать.
И сам принцип жуткого, страшного — это маргинальность, что-то вычеркнутое из повседневности, берущее в ней начало. Об этом писал ещё Фрейд в своей работе «Жуткое». Он говорит, что пугающее — нечто берущее своё начало в обыденности, но затем доводящее его до своей противоположности. Здесь же, в историях о пятиэтажках, мы видим, что заброшенные дома, почти руины, и расселённые пятиэтажки — это ещё и символ детства, поскольку дети с ним взаимодействуют и сталкиваются с чем-то из их среды. Это важно ещё и потому, кто становится рассказчиком. Это, как правило, дети или люди, так или иначе ассоциирующие себя с детством и уж точно имеющие опыт жизни в пятиэтажке.
Эта история произошла со мной и моими друзьями в военном городке, на севере нашей страны. Было нам лет по одиннадцать. Отцы ходили в море на атомоходах, матери ждали их на кухнях, ну, а дети были большей частью предоставлены сами себе. Дети всегда знали, чем себя занять. Все виды зимних развлечений были в нашем распоряжении: и катание с горки, и постройка снежных крепостей, благо «стройматериала» было навалом, и прогулки в сопки, и лыжи, и коньки, но больше всего на свете нам нравилось бегать во двор 48-го дома. Старая расселённая пятиэтажка с заколоченными подъездами и окнами. Жуткое зрелище и заманчивое место для ребятни. Взрослые смотрели на наши похождения сквозь пальцы, понимая, что запретить нам туда бегать невозможно.
Бояться, на первый взгляд, нечего. Двери плотно заколочены военными, кое-где даже висят замки, но дети есть дети. И, конечно, однажды мы нашли именно тот подъезд, где рассохшаяся и расшатанная постоянными метелями дверь отошла ровно настолько, чтобы ребёнок мог протиснуться внутрь. Помню, в тот день мы собрали наш немногочисленный отряд добровольцев и под покровом темноты (а это на Севере часа в два дня), сразу после школы, цепочкой медленно и осторожно проникли в дом.
Первое впечатление, конечно, — это эйфория. Но по мере того, как мы всё глубже проникали в здание, она постепенно сменялась тревогой и даже страхом. Внутри было жутко холодно и темно. Фонари мы не включали, так как свет от них могли увидеть снаружи. Никаких посторонних звуков, кроме эха от наших шагов. Мы поднялись на третий этаж и побрели по коридору, осторожно заглядывая в квартиры. Двери, по большей части, везде сняты, в квартирах пусто, но кое-где валяются забытые бывшими владельцами одёжные вешалки, посуда, арматура, сломанная мебель, тряпки и так далее. Нагулявшись вдоволь, мы решили сделать привал и расположились в маленькой комнатке одной из квартир третьего этажа. Мы все заняли места вокруг стола. На него выложили термос с чаем, бутерброды. Перекусив, решили, наконец, повнимательнее рассмотреть наш новый «штаб». Обои в голубых васильках, покрытые инеем, в углу старое кресло с торчащими пружинами и без единого валика, плюшевый чебурашка на подоконнике и мятое ведро без ручки с замерзшей внутри водой, рядом с тем местом, где раньше располагалась батарея. Вот и всё убранство комнаты. Игрушку с окна решили не трогать. Наверное, у детей есть какой-то трепет перед игрушками, принадлежавшими другим детям. Мы лишь уважительно косились на мультяшного персонажа и сочувственно вздыхали, упрекая его хозяина в забывчивости.
ПУГАЮЩЕЕ — НЕЧТО БЕРУЩЕЕ СВОЁ НАЧАЛО В ОБЫДЕННОСТИ, НО ЗАТЕМ ДОВОДЯЩЕЕ ЕГО ДО СВОЕЙ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ
Какое-то время мы просто сидели в центре комнаты и гадали, кто жил здесь раньше, кому принадлежала игрушка, почему её забыли и как давно пустует этот огромный мёртвый дом. Почти все мы родились после того, как 48-й расселили. Поколение сменилось. Приехали служить новые отцы и привезли с собой новые семьи. Ветер усиливался, и снег начал залетать в окно. Мы засобирались домой, решив, что на сегодня уже многое исследовали и продолжать наши изыскания можно завтра. Убрав в рюкзак термос, я подошёл к окну и случайно споткнулся о стоящее у подоконника ведро. Оно с характерным звуком опрокинулось и покатилось по мёрзлому полу. Мы навели луч фонаря на ведро и смогли рассмотреть чёрно-белую фотокарточку. На фото была изображена молодая женщина с ребёнком на руках напротив 48-го. Как же фото попало в ведро? Может, это вышло случайно, во время переезда? Но теперь мы могли воочию увидеть владельца плюшевой игрушки. Ребята предложили вызволить фотографию из ледяного плена, но, поразмыслив, мы поняли, что сделать это, не повредив карточку, невозможно. Нужно было придумать что-то другое. Мы все устали, замёрзли, да и время уже было позднее. Нас скоро могли хватиться, так что мы решили оставить всё как есть. Ведро бережно поставили на прежнее место, чебурашку посадили в ведро, поближе к хозяину. Выключили фонари, сняли одеяло с окна и двинулись к выходу.
Возвращаться было ещё страшнее. Всюду мерещились посторонние звуки, хотя они наверняка были лишь следствием усиливавшегося ветра. Достигнув первого этажа, у самой двери мы вдруг встали как громом поражённые. Над нами, в абсолютной тишине подъезда, кто-то катал по полу металлический предмет. В наших головах тотчас же возникла картина, как по полу третьего этажа в комнате с ржавыми обоями катается и бьётся о стены ведро с безымянной фотографией на дне. Не буду описывать, как с бешеной скоростью наш смелый отряд рванулся в покосившиеся двери. Снега намело прилично, он завалил дверь снаружи — и мы вдруг осознали, что выбраться самостоятельно на улицу у нас не получится. И тут мы услышали, как по ступеням с неимоверным грохотом катится прямо на нас что-то тяжёлое и металлическое. Катится по ступеням и по лестничным пролётам. Мальчишки навалились на дверь, девочки кричали и звали на помощь. Дверь на улицу резко распахнулась — и в проёме возник мужчина в форме военного, с удивлённым лицом. Это был отец одного из наших мальчиков. Возвращаясь со службы, он услышал крики и распахнул дверь, практически выломав её. Дома от родителей мы получили сполна за самовольную отлучку на запретную территорию заброшенного дома. Успокоившись, мы пару дней не разговаривали друг с другом о случившемся и уж тем более не делились с родителями и учителями тем, что именно произошло в подъезде и почему вдруг ведро самостоятельно выбралось из комнаты и покатилось вслед за нами. Дверь в подъезд 48-го, как нам сообщили позже, заколотили напрочь, и впредь на территории дежурили один или два солдата с папиной службы. Отец мне тогда сказал: «Представь, что было бы, если бы вас не нашли в тот день. Ведь всю ночь вы могли провести в ледяной темноте дома. И, вероятно, к утру замёрзли бы насмерть».
Через пару недель мы вновь собрались тем же составом во дворе 48-го. Большей частью мы молчали и вглядывались в окна. И вдруг что-то заметили. Мы подскочили как ошпаренные, когда увидели на окне третьего этажа плюшевого чебурашку, того самого, которого мы посадили в ведро к фотографии его хозяина.
Можно заметить, что именно дети часто видят призраков, именно детей привлекают руины, заброшенные здания. Они как бы открывают своего рода портал.
Давайте сравним, что происходит в аналогичных англоязычных историях. Конечно, там нет пятиэтажек, но сохранились ключевые моменты, связанные с этим. Блестящим примером такой истории является новелла, которую написал Датан Ауэрбах. Она рассказывает историю о мальчике, которому в детском саду дали задание — найти друга по переписке, запустив воздушный шарик с письмом. И всем детям возвращаются какие-то письма, а главному герою долго никто не пишет, и когда он об этом уже забывает, ему начинают приходить письма. В них нет текста, вложены только фотографии, где он снят издалека в разных ракурсах. Это завязка, я не буду рассказывать дальше, потому что вещь действительно выдающаяся. Она авторская, в отличие от всех этих историй, но была намеренно стилизована под такую анонимную крипипасту и выходила на Reddit. На русском она существует в довольно странном переводе, который, тем не менее, отражает дух оригинала. Есть забавные вещи: например, в какой-то момент у главного героя появляется котёнок, которого зовут Боксес, что по-русски переведено как «ящик». Котёнок по кличке Ящик — странно. Эта история, на самом деле, не столько про какие-то непонятные отношения непонятных существ — она про отношения внутри маленьких городов. В ней описывается, как и почему люди оставляют свои дома, как их переселяют, как большие города поглощают маленькие, как расселяются посёлки, как они входят в состав городов. Это история о том, как рост города совпадает со становлением человека, с его взрослением. Расселение пятиэтажек связано с ростом городского населения, с тем, что люди уезжают, покупают новые квартиры, а городишки пустеют и становятся всё более маргинальными и депрессивными.
Поэтому там случается всё больше загадочных историй, и все эти мотивы любопытнейшим образом переплетаются в ещё одной истории, она называется «Книжный магазин».
Дерьмовый у нас квартальчик. Как только началось это поветрие — расселение и снос пятиэтажек, половина района словно вымерла. Расселить-то их расселили, а дальше деньги кончились, и стоят теперь эти обломки эпохи, пялятся на улицу пустыми окнами. Говорят, их вот-вот снесут, но говорят это уже не первый год. Так что уже никто и не ждёт. И знаете что? Мне лично даже нравится, что снос всё откладывают. На работу я хожу специально через этот мёртвый квартал, вспоминаю, как было когда-то, когда тут обитали люди, когда текла обычная неторопливая жизнь. Я даже жалел, бывало, что мы с родителями жили в новом доме через дорогу. Он казался мне каким-то ненастоящим, слишком новым. Поэтому при первой же возможности я сбега́л к бабушке, которая жила в пятиэтажке, и до самой темноты гулял по тесным дворикам, слушая разговоры, ругань, лай собак, бормотание телевизоров, вдыхая запахи с кухонь, заглядывая в окна первых этажей. Мне казалось, что время здесь стоит на месте и что ничто здесь никогда не меняется. Других это угнетало, но только не меня. Мне всё нравилось. Теперь в моих дворах меня ждёт только плотная, глухая, мрачная тишина. Иногда я захожу в подъезд и всё стою, вслушиваясь. Мне всё кажется, что если долго слушать, то всё вернется, раздадутся чьи-то шаги на лестнице, залает собака, зазвонит чей-то телефон. Но — нет.
Когда-то в этом районе, в самом центре, на первом этаже одного из домов, был отличный книжный магазин. Ещё до того, как всех выселили, магазин пришёл в упадок — и однажды закрылся. Я по нему тосковал почти так же сильно, как по всему остальному району, ведь сколько за это время я унёс из этого магазина чудесных книг за бесценок.
В один прекрасный день брожу я по своим дворам. Гляжу, а в магазине свет горит, и витрину кто-то вымыл и в порядок привел, книжки там расставлены, словно я лет на пятнадцать назад вернулся. И, конечно, я не удержался: заглянул внутрь. Всё было по-старому. Откуда-то достали старые стеллажи с аккуратными бумажными наклейками, обозначающими жанр. Всё снова было на месте. Всё было в точности так, как я помню. Только вот букинистический отдел увеличился и занимал теперь половину магазина. Продавец в потёртом пиджаке стоял сперва ко мне спиной, но когда я подошёл к прилавку поближе, он обернулся и приветливо улыбнулся.
— Евгений. Будем знакомы. Как вам? Хорошо, а? Всё в точности воссоздал. Словно мы и не закрывались.
Он гордо обвёл помещение широким жестом, а я снова огляделся и ответил:
— Хорошо — не то слово. Я даже и не ожидал, что… ну, всё возьмёт и вернётся.
— Я сам не ожидал. Сами знаете, как сейчас трудно. Кругом большие супермаркеты. Кому мы такие нужны? Но я верил, что сумею, вот и не опускал рук. Говорил себе, что если мы будем нужны хотя бы одному покупателю, то будем работать. Пусть за месяц мы продадим хоть десяток книг, зато в надёжные руки. А деньги… Ну что деньги? Что-нибудь придумаем.
Я стал ошалело смотреть книги. Некоторые я видел впервые и даже об авторах таких не слышал. Вот, например, кто такой Сергей Юдяхин? И что это за книга такая — «С четверга на среду», 68-го года издания? Или вот ещё — Анна Сусанина «Пустые часы», 50-го года издания? На форзаце дарственная надпись: «Дорогому племяннику Рафушке на память от тётки Кати, в год 1943». То есть подарили книжку за семь лет до того, как издали? Выбрав себе несколько книжек, я отправился к продавцу. Тот с готовностью упаковал мои покупки в серую бумагу, обвязал бечёвкой и на старой кассе отстучал чек. Почти дойдя до поворота за угол, я оглянулся и посмотрел на магазин. Он был пуст. Пустой, тёмный, заброшенный, как все последние годы. Я недоверчиво посмотрел на свёрток в руках, но он всё ещё был на месте, даже чек всё так же был подсунут под бечёвку. Дома я ещё раз рассмотрел книжки — единственное, кроме чека и бумаги, свидетельство того, что мой любимый магазин вернулся ко мне. Пусть, может, и ненадолго, но вернулся. Каждый день я ходил к магазину утром, по пути на работу, и вечером, по пути домой, но он всё так же оставался тёмным и пустым. Будто бы ничего не было. Спустя месяц я отчаялся и стал даже обходить его стороной, чтобы не травить себе лишний раз душу. В декабре я тяжело заболел, и магазин снился мне всякий раз, стоило мне только закрыть глаза. Магазин и мой любимый район снова живые и с горящими фонарями и снеговиками во дворах. Как-то раз мне приснился сам Евгений. Он сидел за прилавком и подклеивал какую-то старую книжку.
Было шесть утра, за окном всё ещё стояла ночь. 31 декабря — сообщил мне календарь мобильника. Я почувствовал себя лучше, вышел на улицу, чтобы прогуляться: сильно устал от спёртого воздуха квартиры. Ноги сами понесли меня к книжному. Несмотря на ранний час, из витрин лился тёплый жёлтый свет. За одним стеклом стояла маленькая ёлочка, украшенная бумажными хлопушками и разноцветной гирляндой. Я подёргал дверь, она оказалась не заперта. И внутри меня ждал Евгений, по случаю праздника сменивший серый пиджак на белую рубашку и вязаный жилет. Он вышел из-за прилавка мне навстречу и сердечно пожал руку.
— Вы как — готовы сначала книжки посмотреть или сразу получить от магазина главный подарок?
— Подарок? Мне?
— Вам, — утвердительно кивнул Евгений. — Вы у нас, как ни крути, — самый верный клиент. Кроме вас да местных — ну кто о нас помнит?
— Что за местные?
— Наши постоянные клиенты. Те, кто ценит время так же, как это умеете делать вы. Мы давно за вами наблюдаем. И у нас сердце кровью обливается, когда мы смотрим, как вы ходите печальный и потерянный по нашим дворам, заглядываете в окна. Вы ведь, бедняга, думаете, что дом расселили и что тут нет никого? А это не так. Все мы тут остались, нас так просто не выселишь. Мы вернулись, даже те, кто был далеко. И мы хотим, чтобы вы были с нами. Мы теперь так просто вас не отпустим, Толя, — прозвучал за моей спиной голос Евгения. — Мы ценим вещи. Мы ценим время. И мы ценим тех, кто так же, как и мы, умеет ценить. Соглашайтесь, Толя. Соглашайтесь, так будет лучше. Вы ведь уже наш, вы пахнете, как мы. думаете, как мы. Вам не место там, откуда вы пришли, как и нам когда-то было не место. Вы наш, наш, Толя. Наш.
Я хотел возразить, хотел поспорить, но понял, что он прав. Что я всей душой мечтал остаться жить тут. Что я с удовольствием поработал бы в этом магазине, продавая книжки тем, кто знает в них толк. Поэтому я просто кивнул. Здесь было моё место. И я точно знаю, что, пока я и мои новые соседи живём здесь, эти дома не снесут. Мы ценим вещи и время. Всем бы так ценить. Временами, когда в магазине нет срочной работы, я выхожу на улицу и жду, когда появится кто-то такой же увлечённый, как я в своё время. Но никто не приходит. Все живут вперёд — и счастливы. Их выбор. Что поделать?
Что мы можем сказать о пятиэтажках? Получается, что это то место, где в топологии коллективного бессознательного во всех этих историях расположено детство. Эта пятиэтажка является символом самого субъекта, самого рассказчика, самого героя, того, с кем читатель себя невольно ассоциирует. Пятиэтажка впитывает все мотивы его детства, как ностальгические, так и негативные. Поэтому очень у многих именно пятиэтажки являются вместилищем зла. Это зло является неразрешёнными конфликтами, которые ребёнок чувствует и видит в своей семье, в соседях, во всех взрослых, которые его окружают, в тех вопросах, на которые он не получает ответа. И, накапливаясь, эти вопросы в подростковом возрасте подавляются, смещаются в сторону детства, в сторону пятиэтажки, за которой закреплён этот символ. Предполагаемый снос пятиэтажек породил истории о том, чем же на самом деле они являются. И, может быть, тот факт, что большинство людей действительно голосуют за их снос, связан не столько с тем, что они думают о жилищных условиях, о градостроительной политике, сколько с тем, что пятиэтажки являются символом их детства, которое можно преодолеть только таким образом — разрушив его. И тем самым стать взрослее и столкнуться уже с вызовами взрослой жизни, заслоняющие ужасы и страхи, которые мы испытывали, будучи маленькими детьми, живя в пятиэтажках.
Это Костя Филоненко. Наша сегодняшняя тема — жуткие пятиэтажки. Важно понимать, что истории, связанные с жилищами, домами, — это целый поджанр всех стрёмных историй. Они выглядят таким образом…
Я засиделся поздно вечером за компьютером и решил выйти в подъезд покурить. Выходя, я забыл закрыть дверь, что впоследствии, возможно, спасло мне жизнь. Когда я курил, вдруг услышал, что на первом этаже что-то шевелится, какой-то человек. «Бомж», — подумал я. Но что-то стало шевелиться всё сильнее, интенсивнее. Я понял, что это — не человеческое существо: оно слишком большое. Я наклонился в лестничный пролёт, окурок выпал у меня из руки и задел его. Оно заметило, что за ним наблюдают, я рванул к двери, а существо следом. Я успел заскочить в квартиру до того, как оно настигло меня, и захлопнуть дверь прямо перед его носом, так и не разглядев, что это было, но оно всем своим весом навалилось на мою дверь и стало ломиться внутрь, скрести, стонать. От ужаса я просто оцепенел, и когда в следующий раз открыл глаза, было уже утро. А снаружи дверь была сильно расцарапана, и какая-то непонятная тёмная слизь была по всему подъезду. Кто знает, как часто ОНО посещает эти места?
Вот, это типичная история. Достаточно интернациональная. Здесь мы видим преследование главного героя каким-то непонятным существом, с которым он не знает, как совладать, и природа которого зачастую неизвестна. Часто в российских историях всё это происходит в подъезде, из-за того что подъезд для нас — это такая зона отчуждения. Это и не снаружи, и не внутри. Никто не воспринимает его как свою территорию, но вместе с тем она и не является однозначно чужой. И таким образом, этот непонятный статус позволяет воспринимать его как что-то потустороннее.
В общем-то, в традиционных культурах то же происходит с порогами, окнами — такими пограничными участками. А здесь пространство подъезда, особенно панельного дома. Из-за двери зачастую не слышно, что там происходит, в отличие от улицы, поэтому подъезд становится ещё более пугающим. Пятиэтажки немного отличаются от всего этого, им присущи свои исключительные мотивы. Давайте рассмотрим ещё одну историю.
У меня был старший брат. Звали его Лёша. Был, потому что он пропал два с половиной года назад, когда ему было 17 лет. Был он любителем сходить за грибами, а однажды не вернулся из леса. Вот так просто. Искали его, конечно. И полиция с собаками искала, и мы со знакомыми. Но сейчас не об этом. Брат иногда, ближе к ночи, садился ко мне на угол кровати и рассказывал что-нибудь страшное, что происходило с ним. До сих пор не пойму, если честно, выдумывал он или рассказывал всерьёз, так как это так или иначе переплеталось с некоторыми реальными фактами.
Как-то раз Лёша поздно вернулся домой и начал что-то быстро объяснять бате, но тот его не слушал из-за того, что от Лёши разило перегаром. Его отправили спать, а он сразу стал мне рассказывать, что его так взбудоражило. С самого обеда Лёха со своей компанией (ну, шпана 14–16 лет) протусовались в «муравейнике» — это такой небольшой район с пятиэтажками в нашем городке. В начале 90-х его расселили под снос, но сносить стали только в начале 2000-х. Тогда там в некоторых домах даже окна сохранились. Можно было с комфортом перекантоваться, если развести костерок и форточку приоткрыть для хода дыма. А единственным обитаемым зданием в радиусе пары сотен метров была дымящая котельная. Мрачное местечко. Зашли они в дом, который выглядел более-менее целым, почти все окна в здании были на месте. Поднялись на четвёртый этаж, развели костерок, начали распивать, как это водится, какое-то дешёвое пиво, покуривали, рылись в остатках вещей, доламывали мебель, которая сохранилась в квартире. Все двери там, понятное дело, были или выломаны, или сняты с петель, всё ценное, что могло остаться после жильцов, давно уже вынесли. Но вот какая штука: дверь в одну из квартир была заперта. Натурально заперта — на ключ или вроде того. Долбили её ногами, потом какими-то найденными там железяками. Один пацан пытался даже ковырять в замке финкой, но дверь — даром что обычная, деревянная, обитая дерматином — не открывалась. Плюнули на неё в итоге, ушли в свою квартиру.
БАТЯ ЕГО НЕ СЛУШАЛ ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО ОТ ЛЁШИ РАЗИЛО ПЕРЕГАРОМ
Тем временем наступил вечер. За окном долбила метель, алкоголь уже неплохо ударил всем в голову, стало скучно. Вспомнили про дверь, за которой пьяная фантазия подростков уже нарисовала тайник с оружием. Снова пошли долбить — она так же упрямо продолжала оставаться на месте. Тут вдруг одному «отбитому» пацану пришла в голову идея: перелезть по карнизу крыши к окну этой квартиры, разбить его и залезть внутрь. Пьяному чё — море по колено. А тут в здоровенный сугроб падать — не опасно, если что. Идею все поддержали. Парень вызвался лезть, чтобы лишний раз показать, какой он крутой. Открыли окно, помогли «отбитому» вылезти, зацепиться за карниз, который оказался совсем недалеко от оконной рамы. Матерясь, тот полез по карнизу — и уже скоро встал на подоконник нужного окна. Обернулся к остальным пацанам, которые высунули головы в соседние окна и наблюдали за ним. Махнул рукой и что-то выкрикнул. Хотя, как сказал брат, из-за метели было ни черта не разобрать. Но тут опять же, по словам Лёхи, что-то большое и чёрное буквально вынесло оконную раму и мгновенно втащило парня внутрь квартиры. Вспомнить подробно он не мог.
Я не расспрашивал, но он был убеждён, что окно тот выбил не сам, даже ногу не занёс. Все сразу же втянули головы обратно и впали в ступор. Просто стояли как парализованные и слушали. И тут пацан заорал. Слышно было хорошо, как брат говорил, звал на помощь, звал маму. Брата вот это вот — про маму — как-то особенно напугало почему-то. Никогда он от того пацана ничего подобного не слыхал. Потом голос сорвался на визг, а скоро и визг затих. Тут все будто проснулись. В панике рванули к выходу, падая и перелезая друг через друга, мыслей никаких, просто пытались убежать от этой квартиры подальше. Все сразу разбежались по своим домам. Потом брата и остальных ребят вызывали в отделение. Ничего лишнего парни там не сболтнули. Родители, конечно, проговаривались, что тот пацан числился без вести пропавшим. Тогда, в детстве, я в это верил, хотя это и пугало меня, прямо скажем, до усрачки. Вот оно — живое подтверждение существования чего-то эдакого. Прямо передо мной и милиция, и родители разбираются, значит — не враньё. А сейчас уже не знаю, чего думать.
И сам принцип жуткого, страшного — это маргинальность, что-то вычеркнутое из повседневности, берущее в ней начало. Об этом писал ещё Фрейд в своей работе «Жуткое». Он говорит, что пугающее — нечто берущее своё начало в обыденности, но затем доводящее его до своей противоположности. Здесь же, в историях о пятиэтажках, мы видим, что заброшенные дома, почти руины, и расселённые пятиэтажки — это ещё и символ детства, поскольку дети с ним взаимодействуют и сталкиваются с чем-то из их среды. Это важно ещё и потому, кто становится рассказчиком. Это, как правило, дети или люди, так или иначе ассоциирующие себя с детством и уж точно имеющие опыт жизни в пятиэтажке.
Эта история произошла со мной и моими друзьями в военном городке, на севере нашей страны. Было нам лет по одиннадцать. Отцы ходили в море на атомоходах, матери ждали их на кухнях, ну, а дети были большей частью предоставлены сами себе. Дети всегда знали, чем себя занять. Все виды зимних развлечений были в нашем распоряжении: и катание с горки, и постройка снежных крепостей, благо «стройматериала» было навалом, и прогулки в сопки, и лыжи, и коньки, но больше всего на свете нам нравилось бегать во двор 48-го дома. Старая расселённая пятиэтажка с заколоченными подъездами и окнами. Жуткое зрелище и заманчивое место для ребятни. Взрослые смотрели на наши похождения сквозь пальцы, понимая, что запретить нам туда бегать невозможно.
Бояться, на первый взгляд, нечего. Двери плотно заколочены военными, кое-где даже висят замки, но дети есть дети. И, конечно, однажды мы нашли именно тот подъезд, где рассохшаяся и расшатанная постоянными метелями дверь отошла ровно настолько, чтобы ребёнок мог протиснуться внутрь. Помню, в тот день мы собрали наш немногочисленный отряд добровольцев и под покровом темноты (а это на Севере часа в два дня), сразу после школы, цепочкой медленно и осторожно проникли в дом.
Первое впечатление, конечно, — это эйфория. Но по мере того, как мы всё глубже проникали в здание, она постепенно сменялась тревогой и даже страхом. Внутри было жутко холодно и темно. Фонари мы не включали, так как свет от них могли увидеть снаружи. Никаких посторонних звуков, кроме эха от наших шагов. Мы поднялись на третий этаж и побрели по коридору, осторожно заглядывая в квартиры. Двери, по большей части, везде сняты, в квартирах пусто, но кое-где валяются забытые бывшими владельцами одёжные вешалки, посуда, арматура, сломанная мебель, тряпки и так далее. Нагулявшись вдоволь, мы решили сделать привал и расположились в маленькой комнатке одной из квартир третьего этажа. Мы все заняли места вокруг стола. На него выложили термос с чаем, бутерброды. Перекусив, решили, наконец, повнимательнее рассмотреть наш новый «штаб». Обои в голубых васильках, покрытые инеем, в углу старое кресло с торчащими пружинами и без единого валика, плюшевый чебурашка на подоконнике и мятое ведро без ручки с замерзшей внутри водой, рядом с тем местом, где раньше располагалась батарея. Вот и всё убранство комнаты. Игрушку с окна решили не трогать. Наверное, у детей есть какой-то трепет перед игрушками, принадлежавшими другим детям. Мы лишь уважительно косились на мультяшного персонажа и сочувственно вздыхали, упрекая его хозяина в забывчивости.
ПУГАЮЩЕЕ — НЕЧТО БЕРУЩЕЕ СВОЁ НАЧАЛО В ОБЫДЕННОСТИ, НО ЗАТЕМ ДОВОДЯЩЕЕ ЕГО ДО СВОЕЙ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ
Какое-то время мы просто сидели в центре комнаты и гадали, кто жил здесь раньше, кому принадлежала игрушка, почему её забыли и как давно пустует этот огромный мёртвый дом. Почти все мы родились после того, как 48-й расселили. Поколение сменилось. Приехали служить новые отцы и привезли с собой новые семьи. Ветер усиливался, и снег начал залетать в окно. Мы засобирались домой, решив, что на сегодня уже многое исследовали и продолжать наши изыскания можно завтра. Убрав в рюкзак термос, я подошёл к окну и случайно споткнулся о стоящее у подоконника ведро. Оно с характерным звуком опрокинулось и покатилось по мёрзлому полу. Мы навели луч фонаря на ведро и смогли рассмотреть чёрно-белую фотокарточку. На фото была изображена молодая женщина с ребёнком на руках напротив 48-го. Как же фото попало в ведро? Может, это вышло случайно, во время переезда? Но теперь мы могли воочию увидеть владельца плюшевой игрушки. Ребята предложили вызволить фотографию из ледяного плена, но, поразмыслив, мы поняли, что сделать это, не повредив карточку, невозможно. Нужно было придумать что-то другое. Мы все устали, замёрзли, да и время уже было позднее. Нас скоро могли хватиться, так что мы решили оставить всё как есть. Ведро бережно поставили на прежнее место, чебурашку посадили в ведро, поближе к хозяину. Выключили фонари, сняли одеяло с окна и двинулись к выходу.
Возвращаться было ещё страшнее. Всюду мерещились посторонние звуки, хотя они наверняка были лишь следствием усиливавшегося ветра. Достигнув первого этажа, у самой двери мы вдруг встали как громом поражённые. Над нами, в абсолютной тишине подъезда, кто-то катал по полу металлический предмет. В наших головах тотчас же возникла картина, как по полу третьего этажа в комнате с ржавыми обоями катается и бьётся о стены ведро с безымянной фотографией на дне. Не буду описывать, как с бешеной скоростью наш смелый отряд рванулся в покосившиеся двери. Снега намело прилично, он завалил дверь снаружи — и мы вдруг осознали, что выбраться самостоятельно на улицу у нас не получится. И тут мы услышали, как по ступеням с неимоверным грохотом катится прямо на нас что-то тяжёлое и металлическое. Катится по ступеням и по лестничным пролётам. Мальчишки навалились на дверь, девочки кричали и звали на помощь. Дверь на улицу резко распахнулась — и в проёме возник мужчина в форме военного, с удивлённым лицом. Это был отец одного из наших мальчиков. Возвращаясь со службы, он услышал крики и распахнул дверь, практически выломав её. Дома от родителей мы получили сполна за самовольную отлучку на запретную территорию заброшенного дома. Успокоившись, мы пару дней не разговаривали друг с другом о случившемся и уж тем более не делились с родителями и учителями тем, что именно произошло в подъезде и почему вдруг ведро самостоятельно выбралось из комнаты и покатилось вслед за нами. Дверь в подъезд 48-го, как нам сообщили позже, заколотили напрочь, и впредь на территории дежурили один или два солдата с папиной службы. Отец мне тогда сказал: «Представь, что было бы, если бы вас не нашли в тот день. Ведь всю ночь вы могли провести в ледяной темноте дома. И, вероятно, к утру замёрзли бы насмерть».
Через пару недель мы вновь собрались тем же составом во дворе 48-го. Большей частью мы молчали и вглядывались в окна. И вдруг что-то заметили. Мы подскочили как ошпаренные, когда увидели на окне третьего этажа плюшевого чебурашку, того самого, которого мы посадили в ведро к фотографии его хозяина.
Можно заметить, что именно дети часто видят призраков, именно детей привлекают руины, заброшенные здания. Они как бы открывают своего рода портал.
Давайте сравним, что происходит в аналогичных англоязычных историях. Конечно, там нет пятиэтажек, но сохранились ключевые моменты, связанные с этим. Блестящим примером такой истории является новелла, которую написал Датан Ауэрбах. Она рассказывает историю о мальчике, которому в детском саду дали задание — найти друга по переписке, запустив воздушный шарик с письмом. И всем детям возвращаются какие-то письма, а главному герою долго никто не пишет, и когда он об этом уже забывает, ему начинают приходить письма. В них нет текста, вложены только фотографии, где он снят издалека в разных ракурсах. Это завязка, я не буду рассказывать дальше, потому что вещь действительно выдающаяся. Она авторская, в отличие от всех этих историй, но была намеренно стилизована под такую анонимную крипипасту и выходила на Reddit. На русском она существует в довольно странном переводе, который, тем не менее, отражает дух оригинала. Есть забавные вещи: например, в какой-то момент у главного героя появляется котёнок, которого зовут Боксес, что по-русски переведено как «ящик». Котёнок по кличке Ящик — странно. Эта история, на самом деле, не столько про какие-то непонятные отношения непонятных существ — она про отношения внутри маленьких городов. В ней описывается, как и почему люди оставляют свои дома, как их переселяют, как большие города поглощают маленькие, как расселяются посёлки, как они входят в состав городов. Это история о том, как рост города совпадает со становлением человека, с его взрослением. Расселение пятиэтажек связано с ростом городского населения, с тем, что люди уезжают, покупают новые квартиры, а городишки пустеют и становятся всё более маргинальными и депрессивными.
Поэтому там случается всё больше загадочных историй, и все эти мотивы любопытнейшим образом переплетаются в ещё одной истории, она называется «Книжный магазин».
Дерьмовый у нас квартальчик. Как только началось это поветрие — расселение и снос пятиэтажек, половина района словно вымерла. Расселить-то их расселили, а дальше деньги кончились, и стоят теперь эти обломки эпохи, пялятся на улицу пустыми окнами. Говорят, их вот-вот снесут, но говорят это уже не первый год. Так что уже никто и не ждёт. И знаете что? Мне лично даже нравится, что снос всё откладывают. На работу я хожу специально через этот мёртвый квартал, вспоминаю, как было когда-то, когда тут обитали люди, когда текла обычная неторопливая жизнь. Я даже жалел, бывало, что мы с родителями жили в новом доме через дорогу. Он казался мне каким-то ненастоящим, слишком новым. Поэтому при первой же возможности я сбега́л к бабушке, которая жила в пятиэтажке, и до самой темноты гулял по тесным дворикам, слушая разговоры, ругань, лай собак, бормотание телевизоров, вдыхая запахи с кухонь, заглядывая в окна первых этажей. Мне казалось, что время здесь стоит на месте и что ничто здесь никогда не меняется. Других это угнетало, но только не меня. Мне всё нравилось. Теперь в моих дворах меня ждёт только плотная, глухая, мрачная тишина. Иногда я захожу в подъезд и всё стою, вслушиваясь. Мне всё кажется, что если долго слушать, то всё вернется, раздадутся чьи-то шаги на лестнице, залает собака, зазвонит чей-то телефон. Но — нет.
Когда-то в этом районе, в самом центре, на первом этаже одного из домов, был отличный книжный магазин. Ещё до того, как всех выселили, магазин пришёл в упадок — и однажды закрылся. Я по нему тосковал почти так же сильно, как по всему остальному району, ведь сколько за это время я унёс из этого магазина чудесных книг за бесценок.
В один прекрасный день брожу я по своим дворам. Гляжу, а в магазине свет горит, и витрину кто-то вымыл и в порядок привел, книжки там расставлены, словно я лет на пятнадцать назад вернулся. И, конечно, я не удержался: заглянул внутрь. Всё было по-старому. Откуда-то достали старые стеллажи с аккуратными бумажными наклейками, обозначающими жанр. Всё снова было на месте. Всё было в точности так, как я помню. Только вот букинистический отдел увеличился и занимал теперь половину магазина. Продавец в потёртом пиджаке стоял сперва ко мне спиной, но когда я подошёл к прилавку поближе, он обернулся и приветливо улыбнулся.
— Евгений. Будем знакомы. Как вам? Хорошо, а? Всё в точности воссоздал. Словно мы и не закрывались.
Он гордо обвёл помещение широким жестом, а я снова огляделся и ответил:
— Хорошо — не то слово. Я даже и не ожидал, что… ну, всё возьмёт и вернётся.
— Я сам не ожидал. Сами знаете, как сейчас трудно. Кругом большие супермаркеты. Кому мы такие нужны? Но я верил, что сумею, вот и не опускал рук. Говорил себе, что если мы будем нужны хотя бы одному покупателю, то будем работать. Пусть за месяц мы продадим хоть десяток книг, зато в надёжные руки. А деньги… Ну что деньги? Что-нибудь придумаем.
Я стал ошалело смотреть книги. Некоторые я видел впервые и даже об авторах таких не слышал. Вот, например, кто такой Сергей Юдяхин? И что это за книга такая — «С четверга на среду», 68-го года издания? Или вот ещё — Анна Сусанина «Пустые часы», 50-го года издания? На форзаце дарственная надпись: «Дорогому племяннику Рафушке на память от тётки Кати, в год 1943». То есть подарили книжку за семь лет до того, как издали? Выбрав себе несколько книжек, я отправился к продавцу. Тот с готовностью упаковал мои покупки в серую бумагу, обвязал бечёвкой и на старой кассе отстучал чек. Почти дойдя до поворота за угол, я оглянулся и посмотрел на магазин. Он был пуст. Пустой, тёмный, заброшенный, как все последние годы. Я недоверчиво посмотрел на свёрток в руках, но он всё ещё был на месте, даже чек всё так же был подсунут под бечёвку. Дома я ещё раз рассмотрел книжки — единственное, кроме чека и бумаги, свидетельство того, что мой любимый магазин вернулся ко мне. Пусть, может, и ненадолго, но вернулся. Каждый день я ходил к магазину утром, по пути на работу, и вечером, по пути домой, но он всё так же оставался тёмным и пустым. Будто бы ничего не было. Спустя месяц я отчаялся и стал даже обходить его стороной, чтобы не травить себе лишний раз душу. В декабре я тяжело заболел, и магазин снился мне всякий раз, стоило мне только закрыть глаза. Магазин и мой любимый район снова живые и с горящими фонарями и снеговиками во дворах. Как-то раз мне приснился сам Евгений. Он сидел за прилавком и подклеивал какую-то старую книжку.
Было шесть утра, за окном всё ещё стояла ночь. 31 декабря — сообщил мне календарь мобильника. Я почувствовал себя лучше, вышел на улицу, чтобы прогуляться: сильно устал от спёртого воздуха квартиры. Ноги сами понесли меня к книжному. Несмотря на ранний час, из витрин лился тёплый жёлтый свет. За одним стеклом стояла маленькая ёлочка, украшенная бумажными хлопушками и разноцветной гирляндой. Я подёргал дверь, она оказалась не заперта. И внутри меня ждал Евгений, по случаю праздника сменивший серый пиджак на белую рубашку и вязаный жилет. Он вышел из-за прилавка мне навстречу и сердечно пожал руку.
— Вы как — готовы сначала книжки посмотреть или сразу получить от магазина главный подарок?
— Подарок? Мне?
— Вам, — утвердительно кивнул Евгений. — Вы у нас, как ни крути, — самый верный клиент. Кроме вас да местных — ну кто о нас помнит?
— Что за местные?
— Наши постоянные клиенты. Те, кто ценит время так же, как это умеете делать вы. Мы давно за вами наблюдаем. И у нас сердце кровью обливается, когда мы смотрим, как вы ходите печальный и потерянный по нашим дворам, заглядываете в окна. Вы ведь, бедняга, думаете, что дом расселили и что тут нет никого? А это не так. Все мы тут остались, нас так просто не выселишь. Мы вернулись, даже те, кто был далеко. И мы хотим, чтобы вы были с нами. Мы теперь так просто вас не отпустим, Толя, — прозвучал за моей спиной голос Евгения. — Мы ценим вещи. Мы ценим время. И мы ценим тех, кто так же, как и мы, умеет ценить. Соглашайтесь, Толя. Соглашайтесь, так будет лучше. Вы ведь уже наш, вы пахнете, как мы. думаете, как мы. Вам не место там, откуда вы пришли, как и нам когда-то было не место. Вы наш, наш, Толя. Наш.
Я хотел возразить, хотел поспорить, но понял, что он прав. Что я всей душой мечтал остаться жить тут. Что я с удовольствием поработал бы в этом магазине, продавая книжки тем, кто знает в них толк. Поэтому я просто кивнул. Здесь было моё место. И я точно знаю, что, пока я и мои новые соседи живём здесь, эти дома не снесут. Мы ценим вещи и время. Всем бы так ценить. Временами, когда в магазине нет срочной работы, я выхожу на улицу и жду, когда появится кто-то такой же увлечённый, как я в своё время. Но никто не приходит. Все живут вперёд — и счастливы. Их выбор. Что поделать?
Что мы можем сказать о пятиэтажках? Получается, что это то место, где в топологии коллективного бессознательного во всех этих историях расположено детство. Эта пятиэтажка является символом самого субъекта, самого рассказчика, самого героя, того, с кем читатель себя невольно ассоциирует. Пятиэтажка впитывает все мотивы его детства, как ностальгические, так и негативные. Поэтому очень у многих именно пятиэтажки являются вместилищем зла. Это зло является неразрешёнными конфликтами, которые ребёнок чувствует и видит в своей семье, в соседях, во всех взрослых, которые его окружают, в тех вопросах, на которые он не получает ответа. И, накапливаясь, эти вопросы в подростковом возрасте подавляются, смещаются в сторону детства, в сторону пятиэтажки, за которой закреплён этот символ. Предполагаемый снос пятиэтажек породил истории о том, чем же на самом деле они являются. И, может быть, тот факт, что большинство людей действительно голосуют за их снос, связан не столько с тем, что они думают о жилищных условиях, о градостроительной политике, сколько с тем, что пятиэтажки являются символом их детства, которое можно преодолеть только таким образом — разрушив его. И тем самым стать взрослее и столкнуться уже с вызовами взрослой жизни, заслоняющие ужасы и страхи, которые мы испытывали, будучи маленькими детьми, живя в пятиэтажках.
Источник: kvartira.mirtesen.ru
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]