Синдром распада, — интервью с украинским историком, подвергшимся травле за правду
---
Выдающийся историк, академик Национальной Академии наук Пётр Петрович Толочко отмечает 21 февраля своё 82-летие. Представлять Петра Толочко нашим читателям нет надобности, это имя известно даже тем, кто никогда не проявлял специального интереса к историческим дисциплинам
После победы евромайдана новая власть и националистически настроенные «аткивисты» подвергли Петра Толочко травле за его научные воззрения: историк, основываясь на фактах, говорит о едином русском православном пространстве «от Новгорода до Киева, от Карпатских гор до Волго-Донского междуречья».
Такая история с географией никак не устраивает тех, кто пришёл к власти на Украине в 2014 году. Между тем ученый мог бы ответить своим критикам фактами истории и культуры — мог бы, если предположить, что «активистов» интересуют факты, а не политические эмоции.
Для тех же, кто относится к фактам уважительно, мы публикуем с некоторыми сокращениями интервью, взятое (вместе с Кириллом Вышинским) у Петра Толочко для издания РИА Новости Украины (впоследствии разгромленного). Беседа состоялась в 2016 году в связи с выходом книги «Откуда пошла Руская земля».
Редакция издания Украина.ру поздравляет Петра Толочко с днём рождения и желает ему здоровья, оптимизма и стойкости.
— Петр Петрович, скажите, пожалуйста, спор между представителями норманнской и славянской теорий происхождения Руси — насколько он принципиален?
— Спор действительно принципиальный, потому что речь идет о принципиально разных началах государственности. Норманнисты доказывали, что норманны принесли нам свое государство, а наши ученые отстаивали точку зрения, что — нет, в славянской среде политическое саморазвитие началось еще до прихода варягов на Волгу и Днепр. И так, с переменным успехом, эта дискуссия длится уже более 200 лет.
В советское время была паллиативная, компромиссная теория: конечно, варяги были, бесспорно, и отрицать этого нельзя, но не они принесли государственность, они как бы встроились в эту государственность, которая уже тут была на берегах Волги и Днепра.
Но пришло новое время, разделили мы, развалили Советский Союз, образовалось на этом общем, не советском, а восточнославянском пространстве, три государства — Россия, Украина и Белоруссия. И все озаботились поиском собственной идентичности в глубине веков.
Дело вроде бы и благородное, но… Русские говорят, что первая столица Руси была Ладога или Новгород, пока еще не могут поделить. Белорусы говорят: наша белорусская державность родилась у нас, наше Полоцкое княжество было испокон веков отдельно. Это и есть начало белорусской государственности.
Ну, а мы, украинцы, давно о том говорим, что Киевскую Русь родили только украинцы, и никто другой. Но поразительно: все время пытались доказывать, что мы сами, мы сами, и вдруг, в наше время, стала востребована теория иноземного начала.
Кажется, парадоксально, но… Но у нас на Украине это потому, что мы же — «исконные европейцы», к нам из Европы все пришло, и варяги пришли, и у нас варяжская династия. Белорусы примерно так же (рассуждают. — Ред.).
А Россия продолжает традицию, которая идет еще с царских времен — начинать Российское государство от 862 года, от призвания варягов. Отпраздновали 1150-летие зарождения российской государственности. И как-то… отдельно. Впопыхах забыли, что есть еще Белоруссия и Украина. А наши тут решили: ага, вы так, ну, а мы — еще древнее вас. Вот и началось…
Историки, рассматривая проблему происхождения Руси, происхождения государственности, часто как бы абстрагируются от тех реалий, которые были на всем восточнославянском пространстве.
Они не знают археологии, они не знают материалов, для них это полувиртуальное сообщество, которое как-то жило, но не совсем упорядоченно.
Но вот пришли варяги и построили государство… Кстати, есть еще хазарская теория: что хазары принесли нам все, что от хазар пошла история нашей державности.
Но вернемся к варягам. Я задаю вопрос, который лежит на поверхности: как же это так случилось, что варяги, а у них — ярлы, общие собрания — тинги, другие всякие институты, как случилось, что они пришли сюда, и вдруг стали князьями, тысяцкими, воеводами, посадниками, образовалось тут вече народное, а не тинг или таг. Как-то подозрительно быстро они ассимилировались. Это значит…
Если бы они принесли (государственность. — Ред.), то они и стали бы тут ярлами, учредили бы эти собрания — тинги, и так далее. Этого не произошло. Значит, они пришли сюда и взяли то, что уже тут было.
И в самой статье 862 года «Повести временных лет» говорится о призвании варягов — приходите к нам княжить. Княжить. Не ярлствовать, а именно княжить. У нас князья уже были. Чтобы довести этот сюжет до логического завершения, я вам скажу, поскольку я и археолог, и историк, так счастливо случилось, я вам скажу: давайте внимательно посмотрим на всю восточнославянскую территорию и проанализируем, что уже нам известно. И окажется, что у нас на нашей территории известно полтора десятка раннегородских образований, существовавших задолго до прихода сюда варягов и хазар.
— То есть, была до варягов городская культура?
— Была уже культура. На этих укрепленных поселениях мы обнаруживаем в большом количестве вооружение, это значит — уже дружинники были. Летопись называет славян, перечисляя, называя поименно: поляне, древляне, северяне, и так далее — всего 12 наименований. И давно уже пришли исследователи к выводу, что это, конечно, не мелкие родовые образования, а раннеполитические объединения, союзы племен. И в каждом союзе племен было свое княжение…
Таким образом, структура раннегосударственная уже сформировалась до прихода варягов.
Вот еще одно поразительное обстоятельство: образовавшиеся 12 таких крупных межплеменных образований, по существу, не претерпели в территориальном и административно-территориальном плане никаких изменений после прихода варягов. Варяги только постепенно заменяли князей в этих ранних политических образованиях.
Вот этого практически никто не учитывает из «чистых» историков, в общем, только археолог может об этом говорить. Я в книге показываю каждое поселение, какие там были находки. Вот, например, Пастырское поселение, огромное, гектаров 15 или больше. Посмотрите, какие сельскохозяйственные орудия, ювелирные украшения, какое оружие…
— Это какой век?
— Это седьмой век. Огромное городище. И таких много. Для «чистых» историков это все виртуально, а для нас, для археологов это то, что можно потрогать. Когда-то академик Борис Рыбаков говорил, что именно эти грады восточнославянские были точками роста государственности. Появлялся такой укрепленный центр, там собиралась дружина, был князь, и уже росла вокруг них такая административно-территориальная единица.
Еще такой момент. Рюрик сел в Ладоге, а Ладога, как свидетельствует историк Анатолий Николаевич Кирпичников, существует тоже где-то с седьмого века. Не Рюрик город построил, он пришел, а тут уже что-то было.
Аскольд и Дир, которые пришли в Киев где-то около 860 года, тоже плыли по Днепру и вдруг увидели на горе городок какой-то. Они спрашивают киевлян, жителей: что это у вас такое? — «А это град Кия!». И Аскольд и Дир остаются в этом городе княжить, хотя собирались плыть в Византию. Город был уже.
— Каков же вывод?
— Если спокойно, без надрыва, без политики, разбираться, то, конечно, следует констатировать: государственность произросла из своей почвы восточнославянской. Можно, конечно, порадоваться за этих заброд варяжских, что они так ловко сумели это все обернуть в свою пользу, но, в общем, это средневековая обычная традиция.
Во всех странах династии княжеские, королевские — иноземные. Ни в одной стране не было династии, идентичной народу, которым она правили.
Но во всех странах эти династии называются по имени, по имени королей, и так далее, но никогда не по стране исхода. Это мы демонстрируем эксклюзив.
У нас — варяжские князья. Уже и Владимир правит, уже от тех варяжских князей прошло 100 лет, а мы все пишем: варяжские князья, варяжские князья… Я спрашиваю у наших, и у московских историков: ну, почему до Владимира или до Ярослава у вас варяжские князья, почему тогда не до Михаила Черниговского уже в начале ХІІІ века? Это же то же самое. Но никто толком ответить не может.
— Можно сказать, что именно с норманнской теории появилась у нас такая тенденции политизации истории? Если вспомнить споры Ломоносова с другими академиками, то, собственно говоря, причиной была как раз норманнская теория, противником которой был Ломоносов. И тогда уже из нее делались далеко идущие выводы: способна ли Россия к некоему самостоятельному государственному развитию или не способна.
— Именно так оно и есть. Варяжскую теорию нам, по сути, аккуратно навязали академики-немцы Шлецер, Байер. Ну, а потом наши некоторые подхватили: Кунин и другие. А Ломоносов, Гедеонов и другие — отстаивали местное начало. Иногда сторонники норманнской теории возмущаются: вы, дескать, не принимаете варяжскую теорию из политических соображений.
А почему же вы из политических соображений ее нам навязываете, спрашивается?
Один автор, не историк, а филолог, во вступлении к своей книге возмущается тем, что не принимают варяжскую теорию из политических соображений, потому что — варяжская теория не признает политического саморазвития восточных славян.
Хорошо, а почему же варяжская теория не признает политического саморазвития восточных славян? Он дает даже обоснование этому. Он говорит, что государство не образовывается спонтанно, а сама идея государственного устройства переносится от передовых народов к народам менее передовым.
— То есть, условно, от египтян к грекам, от греков к римлянам?
— Да. Но если принять эту теорию, что государство спонтанно не образовывается, а переносится, то возникает вопрос, как же оно впервые образовалось? Кто его принес? Или все-таки сами придумали?
Поэтому, конечно, эти все аргументы — политические. И меня это тревожит сегодня, потому что как-то незаметно мы, в общем-то, согласились с этой теорией.
И Россия, отпраздновав 1150-летие возникновения государственности, как бы признала: Рюрик пришел — и началось государство. Появилась масса работ русских историков, которые на полном серьезе рассуждают о том, что Рюрик государственность принес, и так далее…
— Но ведь и сам Рюрик — полумифическая фигура?
— Полумифическая. Да, был исторический Рюрик, который был воеводой у франкских королей, но он где-то около 863 года почил в бозе. И прийти к нам в 80-х годах не мог, естественно. Судя по всему, не тот Рюрик к нам пришел, пришел какой-то другой Рюрик. Была даже теория, да и я ее придерживался, и думаю, что это может быть вероятно…
— Что это не собственное имя?
— Оно собственное, но — производное. В землях западных славян, у ободритов, был такой город Рерик. А обычай называть предводителей дружины по городам был распространен, например, на Севере. Так и Гедрик Шведский был назван, и так далее. Об этом писали еще до нас, что не исключено, что из западных славян эта братия к нам пришла.
Подозрительно, что они очень быстро интегрировались. Они пришли не как завоеватели, а как люди, которые очень быстро здесь освоились…
И если, предположим, это действительно так, если от западнославянских ободритов это происходит, то тогда им понятна была славянская речь, они понимали друг друга.
И были сходные условия жизни. Кстати, у западных славян тоже князья были, а не какие-то ярлы… В общем, все это сложно, все это непросто. Но однозначно можно сказать, что не варяги принесли нам государственность. Принести то, чего они у себя не имели, невозможно.
— Петр Петрович, скажите, почему в истории так много политики во все времена? Чего стоит одна только фраза о том, что «историю пишут победители». Почему нет столько политики в биологии, в языкознании, мы уже не говорим о физике и математике. Нет, политика, конечно, есть и там есть, но пропорции…
— Я помню лекцию одного из моих профессоров в университете, он читал нам историю средних веков. И привел цитату, я уже забыл, чья она. Суть в том, что если бы математические формулы так же затрагивали бы жизнь людей, как события исторические, политические, они бы точно также фальсифицировались и перевирались. Но, поскольку это никого особенно не интересует, эта формула и живет.
А в истории всегда присутствует элемент престижа. Норманнам хочется, чтобы считалось: они принесли государственность, правда? Историки-немцы — тоже этого круга, тоже решили, что так будет лучше. Наши историки согласились… ну, не все, конечно. Ломоносов, Гедеонов и другие — доказывали, что это не так. Это всегда борьба, информационная война, так скажем. Гибридная война, как сейчас любят говорить.
Вот я еду в машине, слушаю радио, как боевики нещадно бомбят даже свой собственный Донецк, а приезжаю, включаю московское телевидение — и слышу, как нещадно АТОшники бомбят боевиков. И где правда? И зачем это делается? А в это время там мотыляются 500 дармоедов из ОБСЕ, которые не могут (что-то точно узнать. — Ред). Ну, а в древней истории, когда не было ОБСЕ? Истину установить еще труднее. А у каждого народа есть свои… предпочтения.
Украинцам хочется, чтоб во главе всего процесса исторического мы были, хотя ни Украины тогда, ни украинцев — в страшном сне не могло присниться, чтобы такой народ. Или в сладком сне, как угодно.
Белорусы тоже говорят — у нас своя державность, мы отдельно от вас были. Хотя я взял книгу «Династические браки на Руси» и показал им (белорусским коллегам. — Ред.), как полоцкие князья женились на киевлянках… Но это как-то не производит впечатление.
А в России сейчас такую «рисуют» прямую дорожку: из Ладоги через Новгород прямо на Владимир.
Я, наверное, единственный, кто сейчас на общем нашем восточнославянском пространстве пытаюсь это удержать. Ничего плохого для россиян, для белорусов нет в том, что Киев был первой и единственной столицей восточнославянского государства, ни с кого корона не упадет.
Мы же знаем это от Олега: се буде мать городам русским. Всего этого пространства. И так и было. По существу, до монгольского нашествия Киев и оставался, не всегда реально, но символически — стопроцентно, политическим и религиозным бесспорным центром. Митрополит здесь сидел, а централизация церковная была выше, чем политическая.
Нет, мы сейчас начинаем все придумывать что-то. Как бы чуть-чуть все расшатать.
— Возможно ли очистить историю от политики? И получить если не кристально чистую, но непредвзятую историю, без политического окраса?
— Думаю, что возможно. И, смею надеяться, я так и поступаю. Вот эта книга, которая перед вами, «Откуда пошла Руская земля?» — никакой политизации там нет. Я попытался на абсолютно четких археологических, на письменных источниках просмотреть эти дорожки, которыми народы восточнославянские были связаны с варягами, с хазарами, с Византией, посмотреть на то, что у них самих происходило. Мне кажется, что здесь — достаточно приближенная к реальности картина происхождения Руси.
Вы видите, я даже написал слово «Руская» с одной буквой «с». Это чтобы уйти от политики. У нас в Украине сейчас очень не любят даже, когда пишут «русские», то набивают пять или шесть «с». Изгаляются, хотя это, в общем-то, чисто филологическая проблема. Вот она, политизация…
Я пишу с одним «с». Именно так тогда писали. И на форзаце книги я дал две цитаты: одна из Лаврентьевской летописи, а другая — из Ипатьевской летописи. «Се повесть временных лет, — вот Лаврентьевская пишет, — откуда пошла Руская земля (с одним „с“) и кто в Киеве начал первее княжить и откуда Руская земля стала есть». Ипатьевская (…) : «Откуда есть пошла Руская земля (снова с одним „с“) и кто в ней первее начал княжить».
Когда мы пытаемся разместить где-то эту загадочную Русь, то видим — для них (летописцев. — Ред.) это тождественные понятия. Киев — значит, это Русь. Поэтому я старался даже в этом уйти от политизации.
Хотя мне говорили, когда обсуждался вопрос издания книги: да, все хорошо, но почему «Руская» с одним «с»? Я говорю, а что, вам так необходимо второе «с»? А второе «с», кроме того, что это неправильно, ассоциируется тут с российским. Вот какая большая самая ошибка теории «русского мира», что она, эта теория, по существу, имеет в виду российский мир.
— Вы так считаете?
— Я не считаю, я уверен. Единственный, кто в России не так считает, это патриарх Кирилл.
— Ну, собственно говоря, это его термин…
— Да. Но вы посмотрите, если Россия открывает библиотеку, то это русская библиотека. Если российский центр, то тоже русский. Если это книги, так это все книги российских авторов, и так далее.
Это тоже хорошо, но русский мир — он шире, это мир восточнославянский.
Я предлагал, написал статью, даже патриарху давал ее, но что-то никто не хочет прислушаться. А что предлагал? Предлагал, чтоб в скобках, хотя бы, писать… Русский, а в скобках — восточнославянский. И это сразу бы сняло напряжение.
— Как Вы относитесь к тому, что сейчас некоторые исследователи на Украине говорят, что природа украинского государства заложена больше в Литовском княжестве, вспоминают и гордятся, в первую очередь, Даниилом Галицким и т. д. Что вот это настоящая Европа, а не Киевская Русь.
— Если бы были последовательны, то продолжили бы, что Великое Литовское княжество называлось — Великое княжество Литовское, Жемойтское и Русское. И что в этом Великом Литовском княжестве официальным языком был русский, и право было русское, от Киевской Руси.
И они даже говорили сами, что мы не вводим новых порядков, а старых не рушим. Но об этом забыли все. А вот Литва — это хорошо. У нас больший пиетет по отношению к полякам и так дальше. Но это — попытка дистанцироваться от великороссов.
— Кстати, а малороссы — это корректный термин?
— Корректный, абсолютно. Корректный и не уничижительный. Малый означал — центральный. Иль-де-Франс — «малая» Франция, историческое ядро. Есть малая Польша, малая Греция, малая Персия — это всегда центральная часть. А великая — это то, что разрослось, что стало больше. Поэтому это не должно нас обижать, наоборот, гордиться этим надо, что мы в центре всего этого. Но: «ах, москали!».
Теперь вот… даже говорят, что «эти москали у нас и название забрали, приватизировали его». Но и они были Русь, и мы были Русь, и белорусы были Русь, так почему ж вы отказались от своего названия? Отказались же сознательно.
Мы же были Русь Бог знает когда! А галичане были Русью до 1939 года. Но всем хотелось как-то осознать себя отдельным от России. И наши писатели, наши демократы — Костомаров, Драгоманов, потом Шевченко, — все время делали упор на слово Украина, и от русского всего отбрыкивались.
А Галиция… Иван Франко пишет: «Ти, брате, любиш Русь, Як хліб і кусень сала, — Я ж гавкаю раз в раз, Щоби вона не спала». Это он подымает русинов на протестные акции против Австрии. А песня «Було в батька три сини і всі троє — русини»? А теперь они украинцы, и они нас учат жить, что они больше украинцы! Вы же позже всех стали украинцами, ребята! Что ж вы нам рассказываете, мы-то раньше стали, мы со времен Шевченко стали.
Поэтому… Вот такой синдром, синдром распада, синдром разделения.
Ну, если так говорить, по большому счету, то это тенденция мировая. Всегда просвещенный старается как-то дистанцироваться от просветителя, забывает, что тот ему сделал, что ему принес одно, и другое, и третье. Сейчас так происходит у нас. И мы, украинцы, и белорусы — как-то пытаемся дистанцироваться от России. Тем более, что и почва сейчас для этого благодатная, правда, такие настроения (…). Из-за конфликта. (…) Тяжелый конфликт, тяжелое противостояние. Теперь нам нельзя поддерживать научные контакты (с Россией. — Ред.), нас отслеживают…
— В Академии отслеживают?
— Да. Я всегда ездил спокойно в Москву и в Петербург, но после одного из приездов мне сказали: Петр Петрович, напишите обоснование, зачем надо было ездить… Теперь я решил, что, когда буду ездить, то я буду на это время брать отпуск.
— Но у всякого у маятника есть крайняя точка, от которой он пойдет обратно. Казалось, уж как в Европе враждовали французы и немцы, и то была у них идея написания совместного учебника истории. Как Вы видите, когда маятник может качнуться обратно, когда в науке истории закончится процесс, условно говоря, «национализации», и начнется процесс «космополитизации», по крайней мере, начнется процесс создания какой-то интегральной истории, трезвой. Не национальной, а трезвой истории, интернациональной. Это слово в стране, где сейчас проходит декоммунизация, может быть, не совсем удачное, но, тем не менее… Как Вам это видится?
— Вы знаете, я думаю, что это все будет когда-то, и я пишу об этом. Когда-нибудь мы вернемся на круги своя. Ведь это не первый наш раздор, и не первый наш поход в Европу. Мы же в этой Европе пробыли 300 лет до Богдана Хмельницкого, правда? Люблинская уния… Никто нас не спрашивал, нас интегрировали к полякам, а теперь говорят, что Речь Посполитая — это государство трех народов: Польши, Руси и Литвы. Если с Литвой они хоть союз заключали, то нас же никто не спрашивал. Нас забрали — и все.
Переяславская рада для них плохо, потому что Россия инкорпорировала Украину, и так далее. Но такой легитимации, как было во время Переяславской рады, нигде никогда не было.
Полстолетия украинская старшина посылала делегации в Москву, просила (принять Украину. — Ред.). Еще при царе Михаиле, потом при Алексее Михайловиче. Но Россия не могла взять Украину, потому что была слаба. А это неизбежно — война с Польшей. И они всячески оттягивали, оттягивали, а наши настаивали.
И потом в 1653 году, наконец, Земский собор принял решение: Малороссию принять и войну с Польшей вести. Они знали, что это неизбежно. Земский собор принял решение по прошению Богдана Хмельницкого. Говорят: ах, в Переяславе не было никакого юридического документа. Им и не надо было документа. Все было раньше. А Переяславская рада — это такая была своеобразная ратификационная церемония.
Если так хорошо нам было в Европе, то чего же Богдан Хмельницкий увел нас оттуда? А костел и фольварки уже были на широте Новгород-Северска. А язык был государственный — исключительно польский, русинский не был в ходу. Вера православная была в загоне большом. После Брестской унии 1596 года у нас была даже ликвидирована митрополия православная. И только в 1620 году мы ее, при помощи иерусалимских патриархов, восстановили. Так не от хорошей же жизни, правда, произошел этот разворот в сторону единокровных? Как тогда говорили: «навiки разом».
Я думаю, что отрезвление придет и в этом случае. Сейчас мы идем в Европу… В ту Европу, которую мы себе придумали, которой уже нет. Мы ж видим, что Европа уже совершенно другая. Уже оттуда отвалила Британия и, может, еще процесс начнется, Австрия уже грозится уйти и так дальше. А мы все еще все туда лезем.
— Почему так?
— Это несостоятельность нашей политической элиты. Я сейчас пишу такую работу — «Власть и народ». И прихожу к такому печальному выводу, что, конечно, в том состоянии, что у нас есть, виноваты и народ, и элита. Народ — потому, что не смог выдвинуть из своей среды Моисея, который бы правильно повел. А элита — потому, что она оказалась не выше своего народа.
Народ раздробленный, в противостоянии, и элита такая же. У нас же постоянная борьба Майдан один, Майдан другой, поедаем друг друга, как пауки в банке. Все хорошо, все прекрасны, но, как только ушел президент, оказывается, все были казнокрады, коррупционеры и так дальше, так дальше.
И каждое новое правительство борется с коррупцией правительства предыдущего. Ее уже нет, она уже ушла, а они с ней борются. А со своей — не борются.
Поэтому, я думаю, что когда-нибудь, наверное, найдется какой-нибудь второй Богдан, который скажет: люди добрые, ну давайте остановимся, не туда мы идем. Как один мой профессор говорил: не туда заворачиваем.
Это самоубийство для страны, которая в основу своей политики постулирует вражду к своему большому соседу. Я уже не говорю о том, что он родственник, что биологически — мы единый народ. Политически мы разные, культурно разные, а биологически мы единый народ. Наверное, когда-нибудь это (единство — Ред.) вернется. Но, знаете, как сказал поэт: «Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе»…
— Ваш сын в одном из интервью сказал, что ему, как историку, тяжело смотреть на то, что происходит на Майдане, поскольку заранее известно, что будет дальше: сначала эйфория, потом репрессии, потом экономический крах, потом гражданская война. Вы, как историк, где черпаете силы для оптимизма, зная, по историческому опыту, как все будет разворачиваться?
— Я бы и не сказал, что я такой уж оптимист. Я — такой… кажущийся оптимист. Потому что я пишу статьи, пытаюсь высказаться, размышляю о нашей жизни. Хотя жена мне говорит: чего ты Ваньку валяешь, никто не прислушивается к твоему мнению, никого ты ничему не научишь. Но, нет-нет, да и пишут в газетах, что, вот — давно там не читали статьи Толочко, хотелось бы…
Но, может, я и не для них пишу, я пишу сам для себя. Хочется высказаться. Ведь я же не враг Украины, я — ее патриот. Если бы мне было это безразлично, я бы не стал и писать, а может, уже давно бы и уехал куда-то, у меня были возможности такие.
Но я этого не могу сделать, ну вот не могу! Потому что могилы родителей тут… Как Франку когда-то говорили, что Україна така гарна, шо такої в світі немає. А он говорит: та неправда це, я був і в Швейцарії, багато є кращих країн, но немає тих країн, де б були могили наших предків. Вот с чем человек сроднен, с землей. Поэтому я, наряду с тем, что научными вопросами занимаюсь, еще такое у меня такое хобби: размышляю над нашей жизнью.
— Вы, все-таки оптимист или нет?
— Нет, я уже не оптимист. Я уже не оптимист, я думаю, что в обозримом будущем, на горизонте, который мы просматриваем, ничего хорошего не будет.
И меня даже не то беспокоит, что жить мы стали хуже, после каждой революции мы хуже живем. Недавно прочитал, что после Майдана-2 мы сможем восстановить прежний уровень экономики только через 10 лет. Так мы раз уже загубили все Майданом первым, второй раз Майданом вторым, а многие горячие головы говорят, что и третий Майдан нам нужен! Ну, давайте и третий, и добьем уже это все, и похороним эту несчастную державу…
Но даже не это меня беспокоит. (…) Все мое естество протестует против того, что мы распадаемся. Я не могу этого понять…
Я хочу сделать открытку, на которой изобразить наше славянское единство в виде красивого дерева, дуба, где корневище — это 12 восточнославянских племен, ствол — это Киевская Русь, и три могучих ветви — это Украина, Россия и Беларусь.
Вот я не могу себе представить, что одна ветка будет… в Брюсселе. Я могу себе представить, что я буду делать в Москве, в Петербурге, но что мне делать в Брюсселе, в Париже? Ведь у нас одна история, у нас, ученых, один предмет исследования. Мы никогда не разорвем это пространство.
Сейчас среди молодых археологов стало модно искать региональные отличия в археологическом материале — «в Новогороде такой завиток, а во Владимире — такой, а в Киеве — другой».
Это было на научной конференции. Я тогда выступил и предложил: ребята, давайте честно — проводим один археологический сезон, берем вещи из Владимира-на-Клязьме, Новгорода, Киева, Чернигова, Гадяча, рассыпаем на один большой стол и перемешиваем. И просим — не тех, кто это нашел, а других археологов — рассортировать все по городам. Никто справиться с этой задачей не может. Настолько единая, цельная русская культура в эпоху Киевской Руси была… Вот это меня волнует. Я не могу смириться с тем, что между нами раздор.
Где-то надо остановиться, не надо же до абсурда все это доводить. Вот этот раздрай в едином, по существу, культурном пространстве, в едином этническом пространстве — вот это больше всего меня беспокоит.
Андрей Лубенский, Кирилл Вышинский, Украина.ру
Источник: labuda.blog
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]