В начале славных дел. Для чего потребовался мастерок
---
А вот где Петр научился главной составляющей части своих «славных дел» — пить и курить:
«…Лефорт владел на берегах Яузы просторным, устроенном во французском вкусе домом, в котором уже несколько лет охотно сходились жители слободы. Даже во время его там отсутствия туда приходили курить и пить. Закон Алексея запрещал употребление табаку, но этот закон, как и многие другие, не исполнялся в слободе. Женевец был несравненным устроителем всяких развлечений…» [19] (с. 55).
Вот что сообщает о нем князь Куракин (1727 г.):
«И в то время названной Франц Яковлевич Лефорт пришел в крайнюю милость и конфиденцию интриг амурных» [70] (с. 249).
А начинались все эти дела амурные, как это ни покажется теперь странным, с гомосексуальной страсти Петра. Партнера же ему подыскал Франц Лефорт. Звали этого полового партнера Петра — Алексашкой. Фамилией его была — Меншиков:
«Утверждают, что фамилия его из Польши и что отец его назывался Данила Меньщиков, шляхтич литовский, который… переселился в Москву» [79] (с. 1).
То есть папа этого затем чрезмерно великовельможного пана занимался именно тем родом деятельности, которым в тех времен Польше шляхтичам было заниматься если не полностью запрещено, то, во всяком случае, зазорно. Занимались же там подобного рода деятельностью исключительно люди национальности Древнего Ханаана. Они же, о чем гласит та же Библия, являлись и тем самым племенем, которое было частично уничтожено в городах Содоме и Гоморре исключительно за их привычку сексуального общения — за содомию. Потому этот рожденный среди меновщиков иностранец, весьма своевременно подсунутый Лефортом Петру, и становится во главе всех ужасных дел, которые затем наворочает его сексуальный партнер по однополому «браку».
И вот этот самый сын менялы из местечковой Польши, рожденный на пару лет позже Петра, попадает в дом все того же специалиста на увеселения разного рода — Лефорта.
Алексашка Меншиков:
«Будучи десяти лет… обратил на себя внимание бывшего тогда в российской службе полковника женевца г. Лефорта, который… предложил ему идти к себе в услужение…» [59] (с. 134).
«Помянутой Лефорт был… дебошан французской. И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе и балы. И тут в (его) доме первое начало учинилось, что его царское величество начал с дамами иноземскими обходиться и амур начал первой быть…
Тут же в доме (Лефорта) началось дебошство, пьянство так великое, что невозможно описать, что по три дня запершись в том доме бывали пьяны, и что многим случалось оттого умирать. И от того времени и по сие число и доныне (1727 г.?) пьянство продолжается, и между великими домами в моду пришло.
Помянутой же Лефорт с того времени пришел до такого градусу, что учинен был генералом от инфантерии, и потом адмиралом, и от пьянства скончался» [70] (с. 249).
Вот от чего, что выясняется, принял смерть этот разрекламированный в историях историков «сподвижник» Петра — от пьянства безпробудного. Но откуда у Лефорта средства для ежедневных попоек, балов и продажных девиц? Мало того, для закупки мальчиков транссексуалов, типа все того же Меншикова — Меновщикова — сына, судя по прозвищу, еврейского старьевщика из местечковой Польши.
«Нетрудно представить себе, сколько денег это требовало. Но цель оправдывает средства: веселое застолье любил посещать Петр» [80] (с. 65).
Но, опять же, и не только застолье, но и падких до наживы легкого поведения женщин:
«К тому ж непрестанная бытность его величества началась быть в слободе Немецкой не токмо днем, но и ночевать как у Лефорта, так и по другим домам, а особливо у Анны Монсовны» [70] (с. 253).
Ну, со свободными нравами иноземок на Кукуе, все вроде бы и понятно. И тяга к ним Петра, в данном вопросе просто ненасытного, вполне понятна. Но странная любовь этого юноши к спиртному, как выясняется, в среде русского человека в ту пору была еще в диковинку. А потому:
«Во время первого путешествия Петра за границу он удивил даже немцев и голландцев способностью пить» [19] (с. 55).
А между тем:
«Способность много пить не пьянея свидетельствует исключительно о том, что печень алкоголика уже подверглась первым изменениям. Здоровый человек — это как раз тот, кто пьянеет резко и сразу… Тот же, кто выдудливает “поллитру” и потом танцует вместе с Зотовым, не более здоров, чем наркоман, вводящий себе в вену 100 смертельных доз героина» [12] (с. 77–78).
Петр же, родившись в те времена в стране трезвенников, являясь притом чадом более чем трезвый образ жизни ведущего папы (по крайней мере, по имеющейся о нем версии), всем просто на удивление, с самых еще юных лет уже являлся врожденным алкоголиком:
«Уже в 1698 г. английский епископ Бернет заметил, что Петр с большими усилиями старается победить в себе страсть к вину» [32] (с. 441).
И это монарх страны, которая «способности пить» в те еще годы не имела.
А он вот какими мерками попивал. Причем, чуть не ежедневно. Об одной из этих пьянок, а поводы к ним у него появлялись чуть ни на каждый день, свидетельствует датский посол Юль в своем дневнике от 21 сентября 2010 года:
«Впоследствии царь говорил мне, что по счету, который вели бывшие с ним слуги, он в тот день выпил 36 стаканов вина. По его (виду) этого, однако, никак нельзя было заметить» [5] (с. 214).
А вот что говорится о Петре во время пребывания его в Париже. Граф де Ришельё, приставленный для обслуги этого монарха, свидетельствует, что Петр пьянствовал практически ежедневно. Он:
«…выпивал по две бутылки вина за каждым столом, а за десертом одну ликера, не включая пива… Большая часть чиновников его не уступали ему в этом отношении» [40] (с. 14).
Вот что о его подопечных, представлявших собой какого-то особого рода отбросы, у которых печень была приспособлена под выдудливание не меньшего количества спиртного, чем сам их явно нерусской наружности хозяин, сообщает Юст Юль:
«(Что касается) генерал-адмирала Апраксина, (то он) хвалился, что в (течение) трех дней (празднества) выпил 180 стаканов вина» [5] (с. 214).
И птенчиками у него являются, что заметим, уж и действительно особого рода отбросы. Все они или из среды не помнящих или просто нежелающих помнить своего родства Иванов, или же из среды дворян западников, ведущих образ жизни слишком явно противоположный русскому.
Но такого же плана у него имелись еще и священники. Вот что о духовнике Петра, прибывшем с ним в Париж, сообщает герцог де Ришельё:
«В один вечер, я, Малюн и Бранка, пригласили к себе на ужин этого достопочтенного отца; и он удивил нас своею вместимостью. Мы дали ему в собеседники одного маленького аббата из хорошей фамилии, который с четвертой бутылки покатился под стол. Духовник Петра видел это падение с геройским презрением» [40] (с. 14–15).
Так что и духовенство Петра также входило в тот самый сорт отбросов, который своего родства с Россией, чуть ранее ведущей трезвый образ жизни, не знал и знать не желал. Но во всем тянулся за Западом.
Его же величество Запад, что нам теперь в полное удивление, в те времена не просто попивал, но спивался. Вот как описана, например, Адамом Олеарием одна московская слобода, именуемая «Налевайкой», которая была выстроена еще Василием III исключительно для поселения здесь иностранцев служивших в Москве:
«…иноземцы более московитов занимались выпивками и, так как нельзя было надеяться, чтобы этот привычный и даже прирожденный порок можно было искоренить, то им дали полную свободу пить. Чтобы они, однако, дурным примером своим не заразили русских, то пьяной братии пришлось жить в одиночестве за рекою. Об этом можно прочитать у Герберштейна и у Гвагнина» [81] (с. 151).
Так что Запад в те времена давал такого чаду, что пришлось даже, воизбежание разложения собственного народонаселения, для этих алкоголиков организовывать особое поселение. Что же творилось там у них — на родине?
Там стоял такой чад, который нашему средневековому обитателю Московии даже и не снился.
«Кто усомнится, пускай откроет “Декамерон” Боккаччо либо сборник итальянских новелл эпохи Возрождения, либо прочтет пьесы Шекспира…» [2] (с. 124).
Кто этим себя несколько затруднит, тот поймет, что на Западе:
«…пить вволю и вовсе не возбранялось» [2] (с. 124).
Причем, не возбранялось вообще нигде:
«Английский священник Уильям Кет признавался, что иногда был вынужден прерывать воскресную проповедь, чтобы унять прихожан, разгоряченных спиртным, а к концу службы иные из них валились на пол прямо в храме… но если бы у нас в то время (да и в наше) кто-то попробовал заявиться пьяным в церковь, был бы тут же выдворен. А в те времена еще и отлучен на какое-то время от причастия» [2] (с. 124–125).
И вот где они успевали набраться по дороге в их протестантского покрою церкви храм:
«В одном только Лондоне насчитывалось 17 тысяч пивных!..
Так что еще один миф, миф о непробудном пьянстве русских, давайте оставим на совести тех, кто его многие десятилетия культивирует» [2] (с. 125).
Петр же, как свидетельствовал Бернет, уже в свои 26 лет был законченным алкоголиком. Потому:
«…совершенно напрасно историки приписывают Петру, что он денно и нощно пекся о благе государства. Пьянки, пиры самые непотребные занимали немало времени и отнимали все больше здоровья. По мнению москвичей и петербуржцев, царь и умер-то оттого, что перед своей болезнью много пил. А пил он, видимо, и действительно много» [22] (с. 179).
Но вот интересно, а откуда у этого самого женевца, Лефорта, оказалось столько лишних денег, коль даже в его отсутствие им продолжалось субсидирование людей, совращенных дурными привычками, в том числе и пьянством?!
И второе: куда же этот самый женевец столь подозрительно часто имел возможность отлучаться?
А к себе домой — в Женеву.
И где же это такая есть?
Так ведь аккурат в самой что ни на есть Швейцарии — и поныне стране банковского капитала, куда везут наворованное у своих сограждан богатство жулики всего мира! Где именно в банках ее крупнейшего города, Женевы, он, то есть капитал адептов иудаизма, всегда имел свое наибольшее среди всех иных городов мира сосредоточение.
Но каким же образом в христианском государстве вдруг возникает целая ростовщическая империя — ведь сама христианская мораль ростовщичество не поощряет?
«…Жан Кальвин обосновал шкурничество “теологически”. Он сделал “открытие”: Библия, дескать, ошиблась с осуждением процентщиков. Их надо не только терпеть, но и поощрять» [82] (с. 185–186).
Таким образом:
«Первая кальвинистская страна, Швейцария, и стала одним из центров банковского дела» [82] (с. 185).
А разработал эту банковскую ростовщическую систему и внедрил в жизнь не кто иной, как сам Бернар Клервосский — магистр первого ордена вольных каменщиков — Сионского приората:
«…они устроили и распространили по всей Европе банковские — финансовые операции…» [83] (с. 32).
Так что капитал швейцарских банков является масонским, что подтверждает теперь все ранее имеющиеся на эту тему догадки. Потому вовсе и не является удивительным, что так щедро его расходовал на увеселительные занятия Петра сын какого-то безвестного аптекаря — Франц Лефорт.
А увеселительные забавы здесь были и такого плана, за которые вне пределов немецкой слободы можно было поплатиться достаточно сурово. Петр, как нами уже выяснено, представлял собой тип южного человека отличающегося именно необычайно быстрым половым созреванием. То есть уже в самом раннем возрасте необыкновенно похотливому юноше Петру, для удовлетворения «естественных» для его натуры нужд, требовались девицы чрезмерно легкого поведения. Этим-то «добром», что и естественно, и снабжал Петра неизвестно чьи сумасшедшие деньги легко растрачивающий молодой человек — Франц Лефорт:
«Среди гостей можно было увидеть и очаровательных шотландок, и пышногрудых голландок, в числе которых, как пишут, были и такие, что не отличались чересчур строгим нравом.
Петр I бывал в доме Лефорта часто. Два или три раза в неделю обедал у него… Частенько Франц Яковлевич уговаривал Петра остаться заночевать, и гость принимал приглашения…
До раннего утра в залах гремела музыка, кружились пары…
“Тамошние свободные пирушки, где, в облаках табачного дыма, все было нараспашку, — писал М.П. Погодин, — гремела музыка, разыгрывались разные замысловатые игры, раздавались веселые песни, волновавшие кровь, кружились до упаду разгоряченные пары далеко за полночь; где женщины и девицы, одетые не по-нашему, с полуоткрытыми или открытыми грудями и обнаженными плечами, с перетянутой талией, в коротеньких юбочках, бросали умильные взгляды, улыбались кокетливо на всякие двусмысленности, и не слишком строго относились к военному обращению, напрашивались почти на поцелуи и объятия…”» [80] (с. 66).
Военным же обращением у «просвещенной» Европы являлись весьма обыкновенные изнасилования попадающихся на дороге у проходящего войска лиц женского пола. В данном же случае подобранные Лефортом женщины такое к себе обращение не просто допускали, но требовали его. На что такое похоже?
Лишь на то, что их «добровольные» домогательства до чрезмерно неприятного и потливого несуразного тела юноши Петра были заранее очень прилично оплачены. Анна Монс, например:
«…хотя и оказывала ему свою благосклонность… питала к нему отвращение, которое не в силах была скрыть» [84] (прим. 16 к с. 204).
Вот какая черта физического недомогания не позволила уже теперь этой закордонной проститутке вынести присутствие Петра. Физическая близость с этим потливым мерзким и уродливым юношей до такой степени была ей противна, что она пренебрегла даже возможностью стать Российской Императрицей (чего Петр от нее так поразительно долго и безнадежно добивался).
И вот что являлось главной причиной столь удивительной не расположенности к нему Анны Монс:
«он очень потел» [85] (с. 63).
Следующая же пассия Петра, Катерина Трубачева, судя по всему, брезгливостью Анны Монс не обладала.
Но не только Монс брезговала потным и вонючим Петром. Имеются упоминания и о других закупленных для него Лефортом проститутках, которые, ознакомившись с этим грязным чучелом, с которым им предлагалась за нехилые денежки ночку переспать, пытались дать от него деру:
«В 1693 году, на одном торжественном вечере у Лефорта, две приглашенные прелестницы желали тайком покинуть празднество, но он приказал вернуть их с помощью своих солдат» [85] (с. 101).
Так что невидимая щедрая рука братства вольных каменщиков, позволившая этому вонючему чучелу не без успеха флиртовать с дамами местного общества, просматривается весьма ощутимо.
Но и Меншиков, сменивший Лефорта на должности поставщика «минхерцу» проституток, был также в средствах не ограничен.
«Меншиков, занявший теперь место Лефорта в его близости, сразу сообразил, чему женевец был обязан своими успехами. У него был свой женский персонал, как у того свой: сначала две сестры Мария и Анна, помещенные его стараниями возле любимой сестры Петра Наталии; потом две девицы Арсеньевы, Дария и Варвара, принадлежавшие тоже ко двору царевны… Девица Толстая дополняла эту группу» [85] (с. 111).
Вообще, памятуя о просто вопиющей невзрачности Катерины Трубачевой, на которой в конце концов почему-то остановил свой выбор Петр, следует сказать и об одной из сестер Арсеньевых, также красотою не блиставшей, которую предоставил Петру Меншиков. Вот как момент овладения ею описывает Вильбуа:
«…обедая с нею и ее подругами, Петр сказал ей: “я не думаю, чтобы у кого-нибудь когда-нибудь явилось желание обладать тобою, так ты мало красива, бедная Варвара; но так как я люблю необыкновенные штуки, то я не хочу, чтобы ты умерла, не испытавши любовной лихорадки”. И при всех, нисколько не смущаясь зрителями, он привел свои слова в исполнение» [85] (с. 111).
Вот в чем успех Меншикова.
Однако ж он лишь наследовал тактику управления Петром, впервые примененную Лефортом. И уже он, этот таинственный женевец, имеющий для внедрения своей тактики финансовые средства просто ничем не ограниченные, и является зачинателем этого невидимого управления монархом, странным образом из самой что ни на есть грязи (а буквально все говорит о его более чем явной подкидышности) попавшим в князи.
То есть из подлого звания простолюдинов, скорей всего иноземного происхождения, аж в цари: вот причина, по которой так легко и удавались Лефорту все его начинания.
Так кто же он такой — этот таинственно богатый швейцарец?
Вот основная черта этого более чем странного иноземца, удивительным образом так легко сумевшего овладеть всеми помыслами поставленного на трон масонами царя.
Франц Лефорт:
«…сумел, в отличие от многих иностранцев, хорошо овладеть русским языком» [2] (с. 122).
Однако ж он это свое прекрасное якобы случайное овладение столь сложным для заграницы наречием очень тщательно скрывал:
«…писал по-русски латинскими буквами» [2] (с. 122).
То есть масонами на эту роль был избран резидент, прекрасно владеющий языком той страны, в которую его командировали вольные каменщики страны банкиров — Швейцарии. И то, как ему удалось всецело овладеть расположением молодого царя, что заметно теперь просто невооруженным глазом, следует приписать не его каким-то таким якобы выдающимся качествам, но очень четкой работе более чем серьезной организации, резидентом которой в Москве и являлся Лефорт.
Так на что же похоже все вышеизложенное?
На самый настоящий заговор! Причем, заговор именно держателей банковского капитала, определенного в оборот Сионским приоратом, который и по сию пору всецело распоряжается сокровищами тамплиеров, после ареста «вольных каменщиков» так и не обнаруженными французским королем Филиппом Красивым. Потому становится совершенно очевидным, что своего резидента в Москве напрямую субсидировали именно те масонские структуры, которые, после разгрома христианским монархом их дочерней организации, ордена тамплиеров, смогли остаться в тени и продолжить свою подрывную деятельность.
Но почему же эта явная провокация была столь удивительнейшим образом не замечена никем?!
Похоже, что слишком много денег было вложено в данное предприятие мировым капиталом, а потому никто произведенной подмены в люльке ребенка заметить не пожелал!
Ну, ладно царь-отец — но и мама-царица своего ребенка от подкидыша отличить не смогла!!!
Почему?!
А уже для посвящения в масоны Петру, как теперь оказывается, вовсе не обязательно было ехать куда-то за границу. Франц Лефорт, к которому столь неравнодушен был юный Петр, содержал в исправности целое заведение, где под предлогом выпивок и кутежей, практически открыто, сходились масоны для тайных своих месс. Потому справедливым является мнение, что:
«Петр правил Россией держа в руках не скипетр с державою, а молоток масонского мастера» [86] (с. 169).
«Царь часто писал Лефорту подобострастные письма, на которые Лефорт отвечал в безцеремонно-фамильярном тоне. Это странное взаимоотношение царя с подчиненным можно объяснить только в том случае, если учитывать иерархию в масонской ложе» [90]; [89] (с. 21).
Но имеются сведения о посвящении Петра в масонство и за границей. А ведь в свое первое путешествие он отправляется именно в год, когда ему исполняется 25 лет. Однако же известно, что в масонство принимают именно в этом возрасте! Что, судя по оставшимся с тех пор документам, и произошло в Голландии, куда он устремился со своей свитой, почему-то поименованной «Великим посольством»:
«Г.В. Вернадский в своей книге “Масонство в царствование Екатерины II” сообщает, что, согласно существующему документу — письменной присяге Петра I, русский царь был принят в “шотландскую степень Св. Андрея”. По указанию того же исследователя, “среди рукописей масона Ленского есть письменные свидетельства, подтверждающие, что Петр I и Лефорт в Голландии были приняты в тамплиеры”» [87] (с. 197).
А ведь и отправился он в свое заграничное турне именно в том возрасте, когда как раз и начинают принимать неофитов в эту тайную организацию:
«…10 марта 1697 года…» [88] (с. 22).
И вот для каких нужд Петр вступил в эту организацию:
«На сегодняшний день однозначно можно говорить о том, что масонство… служит цели установления власти антихриста» [91] (с. 222).
Потому, пророчески именуемый русским человеком антихристом, и вступил в эту организацию:
«…Петр I, посвященный в Амстердаме в 1967 году английским масоном Джоном Верном» (там же).
Что подтверждается в том числе и документально:
«В одной рукописи Публичной библиотеки рассказывается, что Петр был принят в шотландскую степень св. Андрея, причем дал обязательство, что сей орден восстановит в России, что и исполнил (в виде ордена св. Андрея Первозванного, учрежденного в 1698 г.); его письменное обязательство существовало в прошлом веке в той же ложе, где он был принят, и многие оное читали» [80] (с. 68–69).
Но имеются доказательства существования в России этого ордена и вполне материальные. Вот что сказано об орденской голубой ленте, перекидываемой адептами этой организации через плечо:
«На изобразительных памятниках она впервые встречается на миниатюрном портрете Петра I… который датируется 1700-ми гг., и на портрете Б.П. Шереметева 1710 г.» [92] (с. 151).
Упоминает о ношении голубой ленты этого ордена Петром, а также главными его приближенными, и датский посланник Ю. Юль. Он сообщает о ее ношении, например, Меншиковым.
Однако ж вот какая деталь отношения Петра к масонству сводит на нет все выше уже изложенное о нем на эту тему:
«Г.В. Вилинбахов доказывает, что орден св. Андрея был учрежден Петром еще до поездки в Англию — в 1695 или 1696 г.» [93] (с. 145); [60] (прим. 39 к с. 68).
Здесь, казалось бы, мы натыкаемся в нашем разыскании о масонстве Петра на какие-то ничем неразрешимые противоречия. С одной стороны свидетельств много. Но, с другой стороны, все они какие-то одни другие вроде бы и исключающие.
Однако же, если разбирать масонство Петра более пристально, то никаких несоответствий между очевидцами его вступления в эту организацию нет и быть не может. Ведь все разбираемые нами недоговоренности упираются аккурат в тайну происхождения Петра I. То есть в его родословную.
И предпочитают помалкивать об истинной дате вступления его в масонство исключительно из-за того, что будь он и на самом деле сыном Алексея Михайловича, чье масонство будет теперь отвергаться всеми и вся с пеною у рта и до хрипоты, его в эту тайную организацию никто бы не принял ранее 25-летнего возраста. Так у них заведено. Потому официальное масонство Петра всегда рассматривается никак не ранее 1697 года — времени прибытия его в Голландию.
Но Петр, что теперь нами выясняется, в своем ближайшем окружении имел одних лишь масонов. Потому вступил в эту организацию много раньше официально принятой даты. А вступил потому, что вовсе не Алексей Михайлович является его истинным отцом. Но какое-то лицо, своей родословной явно причастное и к вероисповеданию, и к родословной туземного населения Ханаана. Таковым, например, был Карамзин, вступивший в масонство еще в свои юношеские годы. Его столь раннее вступление в эту тайную организацию (в масонство обычно принимают в 25 лет) вот о чем говорит. В те времена уже существовало:
«…масонское крещение детей» [14] (с. 184).
Эрзац, понятно дело, крещение.
«Такой ребенок… почитался как бы принятым в масонство, и при достижении им известного числа лет все его принятие ограничивалось принесением света верности братству: обычные испытания отсутствовали» (там же).
Потому Петр мог основывать орден Андрея Первозванного, так уж ему полюбившийся, еще до наступления срока своего официального вступления в эту организацию. Посещая при этом, что и понятно, масонские мессы у Лефорта в немецкой слободе, затем в масонском храме Дубровиц, выстроенном его воспитателем Борисом Голицыным.
Собственно, и введшим его, между прочим, в немецкую слободу:
«Князь Борис Алексеевич Голицын… особливо склонен был к питию. И оной есть первым, которой начал с офицерами и купцами-иноземцами обходиться. И по той своей склонности к иноземцам оных привел в откровенность ко двору и царское величество склонил к ним в милость» [70] (с. 247).
Так что очень не прост был этот самый воспитатель. И очень не зря в воспитатели будущего царя масона был поставлен именно он. Ведь именно он, родственник могущественнейшего фаворита Софьи, масона В.В. Голицына, приводит своего воспитанника в гости к другому масону — Лефорту. И масону очень не рядовому, но направленному для какой-то тайной миссии в Москву самим предводителем западных масонов — Вильгельмом Оранским. А вот кем тот, в свою очередь, на данный момент являлся:
«Вильгельмом III (1650–1702) штатгальтер голландский и король английский» [94] (прим. 35 к с. 221).
Но и Петр, судя по всему, сын либо Лефорта, либо вообще неизвестно откуда присланного в Москву ребенка, слишком явно представлял собою масона ох как еще и не в первом поколении. Именно по этой причине он распрекрасно мог вступать даже не в одну, а во все имеющиеся в Голландии ложи.
Но и в Англии, куда он отправился оттуда потом, Петр вовсе не забывал о цели своего посещения этой страны:
«Будучи в 1698 г. в пригородах Лондона, Петр 26 марта посетил Виндзорский дворец и в нем капеллу св. Георгия» [60] (прим. 39 к с. 68).
И вот почему он оказался в Виндзорском дворце и посетил там не что-то там еще, но исключительно вышеупомянутую капеллу. Именно здесь:
«кавалеры ордена Подвязки принимают посвящение…» [95] (с. 87).
Так что, будучи в тщательнейшим образом закрытом от посторонних глаз «святая святых» английского масонства, Петр I интересовался не чем там еще, но:
«статутами и традициями английских орденов» [60] (прим. 39 к с. 68).
Масонских орденов, что понятно и без каких-либо особых пояснений.
Конечно же, имеется версия и того, что он был здесь посвящен королем масоном, Вильгельмом III Оранским, и в эту ветвь пристально рассматриваемой нами всемирной тайной организации, находящейся на самом верху этой скрытой от глаз непосвященных пирамиды. Что ж, может быть и в нее. Потому как работа им на эту организацию просматривается вообще во времена всей его кипучей деятельности по уничтожению единственного в мире Православного Царства. Он сделал все, что было в его силах, как по уничтожению русского населения России, так и по подрыву единственного стоящего на его пути, пути антихриста, вероисповедания — Православия.
А потому для бóльшего успеха ведущейся им работы адовой, что, собственно, встречается в сведениях о многих масонах серьезных посвящений, он мог единовременно принадлежать сразу к нескольким масонским организациям. О чем мы и находим множество свидетельств.
Библиографию см. по:
Слово. Том 21. Серия 8. Кн. 2. Загадки родословной
Источник: nethistory.su
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]