Дневник советского человека, погибшего в 1943-м.
---
Из дневника вологжанина А.Б. Иванова, погибшего осенью 1943-го.
Из дневника за 1937 год.
"16 ноября. У нас в Вологде раскрыли три банды разной сволочи. Сейчас везде идут аресты, возят и возят; этот "черный ворон" так и шныряет взад и вперед. Перед октябрьскими торжествами здесь орудовали три шайки: одну организовал крупный немецкий шпион-диверсант, другая - монархисты и третья еще какая-то чертовщина...
Один на допросе сознался, что в день годовщины Октябрьской революции хотел впрыснуть в водную артерию города две коробочки сильного яду... Вот сволочи какие есть еще. Хорошо, что НКВД раскрыло эту рожу, а то бы многим был бы капут. Удивительно, как его поймали?.. А аресты идут и идут, все больше и больше с каждым днем.
23 ноября. Был на общегородском собрании актива. С докладом выступил секретарь оргбюро ЦК ВЛКСМ по Вологодской области Иванов. В своем докладе он особенно упирал на слабую, все еще неудовлетворительную бдительность комсомольцев. Каждый день раскрывает все новые и новые козни врагов народа... Сейчас пленум обкома постановил снять секретаря горкома ВЛКСМ Киселева за политическую слепоту, беспечность и бытовое разложение."
Из дневника за 1940 год.
"13 марта. Сегодня ночью, в третьем часу, я проснулся довольно неожиданно для самого себя и долго лежал, думал. Проснулся не зря. По радио передали сообщение Наркоминдела о заключении мирного договора с Финляндией. Неожиданно. Военные действия таким образом прекращаются, война кончена...
Народ, конечно, рад, но почему-то нет особенных разговоров, и об этой радости не кричат между собой... "Наконец-то кончилась эта игра, шутка дорогостоящая. Попугали и хватит", - сказал наш дедушка. Вероятно, результаты этих трех месяцев стоили около 100 тысяч загубленных жизней, нескольких миллиардов рублей потерь.
15 марта. Весь день был угроблен на поиски хлеба по магазинам. Дедушка простоял шесть очередей и хлеба не достал. Вечером мне посчастливилось в магазине - пролез без очереди, т.е. кого-то оставил без законной порции: двух килограмм.
Впрочем, и мы сегодня не получили этой крошечной на семью нормы. Отец пришел, разругался, что я лодырь двадцатилетний, даже хлеба не могу достать. Оделся и ушел в читальный зал.
16 марта. Напрасно стоял сегодня за хлебом. Не досталось. Купил пять булок, больше не дают.
20 марта. С полдвенадцатого до полчетвертого простоял в очереди за повидлом, но ушел, ничего не достав. Вернее, случилось нечто не совсем, может быть, здоровое, но я знаю, что поступил хорошо.
У ларька стояли четыре высланные полячки. Одна из них попросила у очереди разрешить ей получить 200 г повидлы или печенья. Но разве наших толстокожих баб чем-нибудь тронешь: "Ничего. Привыкайте к нашим порядкам. Постойте в очередях".
Среди этих несчастных была девушка лет восемнадцати, в потертом летнем платье, в стоптанных ботиночках, но гордая и красивая. Она не просила, а стояла и слушала. До моей очереди было человек двадцать. Я решил уступить ее этой девушке, хотя смутился и покраснел...
Она удивленно посмотрела на меня, а я старался не встретиться с ее взглядом, лишь кивком указал свою очередь. Так было стыдно, тем более, что я услышал сзади себя смешок: "Ишь, понравилась краля-то". Но я был счастлив и доволен собой.
17 апреля. Весна-то... Снег быстро стаивает, обнажая черную землю. Река уже на последнем месяце беременности, вспучило ее всю. Ручьи бегут. В полдень совсем тепло. Облака легкие-легкие, совсем по-летнему, и сегодня услышал впервые жаворонка. Весна...
Сегодня мама пришла с рынка расстроенная. Купить ничего невозможно. Спекуляция ужасная, и наши градоправители на нее не обращают внимания. Мясо - плохонькая свинина - 36 рублей килограмм. Картошка, которую на базар привозят из окрестных деревень - 6 рублей мерка - килограмма два, не больше.
Молоко 5 р. 50 коп. - 6 р. тарка, сметана - 6 руб. стакан, яйца сегодня до 19 руб. десяток. Одна свекла - 1 рубль, 1 луковица - 1 рубль, масло льняное - 30 рублей литр и т. д., и все эти цены жутко скачут.
Как только покупателей побольше, торговки без стеснения накидывают на продукты рубль - два... Народ ворчит, ругает торговок и все-таки покупает. Жизнь, даже по сравнению с прошлым годом, стала дороже раза в два, а по некоторым продуктам - яйца, молоко, мясо - в два с половиной-три раза.
Безобразие. И что интересно, правительство вместо того, чтобы повести решительную борьбу со столь явной и наглой спекуляцией, само начинает пользоваться ею. Сахарный песок, сахар, печенье и многие другие продукты питания, цены на которые в прошлом году были снижены, вздорожали.
Так кг сах. песку стоил 4 р. 60 к., а сейчас 5 р. 50 к., сахар вместо 4 р. 30 к. стоит теперь 6 с чем-то. (Не знаю, точно, потому что ни разу не удалось получить. Очереди колоссальные: по тысяче, и в центре тысячи по две человек, когда дают). Поднимаются цены и на товары ширпотреба. Все это наводит на грустные размышления, и никак не удается зарядиться оптимизмом...
20 апреля. К утреннему кофе за молоком пришла соседка Евстолия Викторовна. Сегодня первый день пасхи. Она только что из церкви. Говорит, что там народу, молящихся было столько, что в церковь все не вместились, слушали богослужение через окна и открытые двери, стоя на улице. Говорит, что много молодежи, особенно девушек...
После чая пришлось идти в очередь, чтобы что-нибудь достать к празднику. Простоял часа два, и, разумеется, кроме килограмма перловки, двух банок томата и банки сливового джема не достал... Зашел в "Север" выпить бутылку пива. Не оказалось.
В ресторане кричат, орут песни, бьют кулаками по столу. Как дико. До сих пор не пойму, почему люди ходят сюда и нажираются... А ресторан всегда полон и все пьют, пьют, пьют бесконечно.
9 июля. Ни черта не могу писать. Зверское настроение. Сидим совсем голодом. Хлеба нет и ничего не дают. Народ, как бешеный, бегает по городу в поисках хлеба. Город наполнен войсковыми частями, и выпечка хлеба для населения резко сократилась. И так было паршиво, а сейчас совсем невыносимо.
У мамы в техникуме 200 студентов получили на день по 200 грамм и больше ничего. Сидят голодом. А войска перебрасывают и перебрасывают. Движение на улице небывалое. Опять заваривается какая-то каша. Говорят, с Румынией и с Литвой, и с Латвией... Может быть, до войны с прибалтийскими странами дело и не дойдет.
29 июля. Около четырех часов. Что было в одно и то же время неожиданно и особенно поразило меня: у пивного ларька на порожней бочке, совсем как голый казак войска запорожского, сидел зам. ответственного редактора "Кр. Севера" Як. Мих. Лынов. Рабочий день в разгаре, а он здесь за пивом стоит.
Оригинально. Носители сознательности, передовые люди общества, призванные воспитывать эту сознательность в народе! Ведь тот же уважаемый Яков Михайлович писал не одну передовую на тему: "Крепить трудовую дисциплину" и "Жестоко карать лодырей и прогульщиков".
Экое расхождение между словами, высокосознательными и патетичными, и между собственным поведением, ярко противоречащим этим высокопарным выступлениям. Это особенно можно ярко видеть в редакции, среди редакционного коллектива.
Неужели не чувствуют они этой лжи или уже "почитают всех нулями, а единицами себя" и, бросая в толпу идеи, сами не осуществляют их практически, сейчас же смешавшись с этой толпой и считают это в порядке вещей. В общем, "что позволено Юпитеру, то не позволяется быку".
22 августа. Некогда было писать, потому за прошедшие двадцать дней в дневнике ни строчки. Писать было бы интересно, было много всякого, и досадно, что здесь ничего нет... Основное - поступил в университет, в Воронеже."
Из письма домой 01.07.42 г. Андрей Иванов был сотрудником армейской газеты "Красный сапер".
"Я еще не могу свыкнуться со своим положением, хотя свыкаться нужно. Изнывать бестолково глупо. Лучше заразиться как следует терпением и готовиться к встрече. Мы будем жить с тобой, Ласа, мы должны с тобой жить.
Ведь мы еще с тобой не жили, не видели жизни, не чувствовали и не вдыхали ее всей душой, прошли мимо многого интересного, значительного, не оценивали как следует каждый день, каждый час нашего существования. Мало у нас было хорошего, да и его мы растранжирили, измельчили, не попользовали его вполне.
Ты удивляешься, наверное, этой уверенности, с которой я высказываю эти мысли. Но я передумал многое и решил, мы будем с тобой еще жить и, думаю, по-иному жить будем, полнее, интереснее, дружнее. Кончится война, и я обязательно кончу учебу в университете. Обязательно.
Мы будем вместе и работать, и учиться. Димушка наш будет тогда уже большой. В нем, в маленьком Димке нашем, жизнь наша, Ласа родная, твоя и моя жизнь. Это я сейчас особенно чувствую...
Кончится скоро война и тогда мы скоро увидимся с тобой. Заживем мы. Будет время, будет хорошее время мирной и спокойной жизни, время мирного труда и строительства, новой жизни. Мы боремся за это. На этих жертвах вырастет богатая жатва. Мы еще и не представляем, но только чувствуем, какой красочной, богатой, интересной будет жизнь, как хорошо будут жить наши дети, наш Димка. Ради этой жизни можно перенести все лишения и невзгоды. Будем терпеливее, Ласочек.
Придет счастливая пора и все воздастся нам с лихвою. Я верю Сталину, верю в то, что Сталин сказал - 42-й год будет решающим в разгроме врага. Это будет так."
Из дневника 1942 года. Запасной полк.
"7 июля, Ярославль. Судьба опять кинула далеко в сторону. Уже две недели, как я в части мобилизованный. Попал в 7-й взвод. Готовят минометчика. Тоскливо... Хандра.
Вологда захудалая и родная опять далеко. Пытаюсь «утешить» себя мыслью, что многие тысячи людей оторваны сейчас от привычной, милой и родной обстановки и окружения... Сейчас, когда кругом люди проявляют героизм, я... занимаюсь вот этим нытьем, не могу найти выхода.
Стыдно за себя перед людьми, перед родными и знакомыми. Нелепо - 23 года прожил, 12 лет учился, работал журналистом и до сих пор не могу определиться и найти свое место, свой путь, свою жизненную стезю.
17 июля. Сегодня поднялись в три часа утра по команде "в ружье". Минут 40 длились сборы, распутывалась путаница и потом выступили в поход. Мелкий и холодный капал дождик. Было влажно. Шли по тихому шоссе на север. Приятная тишина нарушалась только словами команд да разнобойным звуком множества идущих ног...
Почти год война!.. Конца еще не видно. Это лето еще ничего не решит. Думаю так. Зима, возможно, станет поворотным моментом в нашу пользу. Договор с Англией и соглашение в США о втором фронте - великое дело, но история показывала, что никогда Англия не помогала России своевременно. Ее цель определенна: истрепать, истощить нас.
5 сентября, суббота. Положение на фронтах по-прежнему остается весьма тяжелым. События развертываются не в нашу пользу. Немцы повсеместно на юге продвигаются. Бои уже под Сталинградом. О нашем наступлении на Западном и Калинин. фронтах в сообщениях ни строчки. Замерли... Мысли о фронте настойчивы и упорны. От жены Ласы - ни строчки... Уверен, рано или поздно, так или иначе я должен быть на фронте.
10 сентября. Сегодня сыну исполнилось 9 месяцев. Уже большой карапуз, растет и растет. Очень хочется посмотреть сейчас на него и вот, как нарочно, от жены уже месяц и десять дней как нет писем. Бедная, ей, видно, так тяжело, что впала в апатию и писать даже не хочет о своей горькой, горькой жизни.
Я иногда злюсь на ее молчание. Злюсь, но злюсь несправедливо. Ее молчание говорит мне больше, чем письма... Одного боюсь - не заболела ли она, не болен ли Димуська. Может быть, поэтому она и молчит. Эх... 13 сентября уже, а от Ласы ничего и ничего нет. Что за молчание???"
Из письма домой 20.10.42 г.
"Чудная осенняя погода еще более расстраивает, так хочется быть с тобой. Все осточертело, злой хожу и ненавижу все и вся. Не высижу я здесь, Ласочек, выберусь как-нибудь на фронт правдами или неправдами.
Все равно, чем позорно сидеть здесь и мучиться за вас, лучше уж сорвать свою злобу на враге. Стыдно сейчас быть в тылу, просиживать штаны в канцелярии, хотя это и не от меня зависит. Я думаю, ты только поддержишь в этом меня...
Важно то, что сейчас только тот уважаем, кто непосредственно приложил свои силы для достижения победы, для разгрома ненавистного врага, для освобождения своего родного народа от тех бедствий, которые принесли немцы. А что я могу здесь сделать для этого.
Поневоле приходится с тоской провожать каждый прошедший день посторонним свидетелем великой трагедии. Это незаживающая рана во мне, к ней больно притрагиваться, а я все чаще и чаще тревожу. Ты думаешь, лучше, если я переживу это время здесь, в тылу. Это не лучше, родная моя.
Правда, еще есть люди, которые здоровее меня физически, более боеспособны, ведь как-никак, а я полуслепой, и воин из меня не совсем полноценный. И эти люди не на фронте, не на передовой и даже не в армии, но не по ним равняться в наше время нужно. Они будут жить после войны на иждивении у ее героев, они будут лишь прихлебателями и иждивенцами."
Из письма домой 5-6 декабря 1942 года. Ярославль.
"Иногда в разговорах мы пытаемся предугадать исход войны, и когда не мысль, что она может закончиться миром, а суд над виновниками этой человеческой трагедии может вылиться только в одну видимость жестокого и справедливого возмездия, меня охватывает холодная злоба.
Я, как и многие, не вижу другого более справедливого конца для Гитлера и его прихвостней, как полное их физическое уничтожение. Даже хочется, чтобы самого слова "Германия" больше не существовало, поскольку тесно теперь спаяно человеческой кровью с Гитлером.
Как мы воспрянули духом в связи с наступлением нашим под Сталинградом и на Центр. фронте! С какой жадностью мы сейчас ловим каждое новое слово оттуда, с полей сражений! Некоторые из нас встают раньше подъема и бегут слушать радио, "последние известия". Это, конечно, тебе хорошо понятно должно быть.
"21 декабря, понедельник. Вчера газеты принесли радостную весть: наши пошли в наступление на Воронежском и Ю.З. фронтах и за 4 дня добились больших успехов. Хо-ро-шо!!!
Все газеты полны сообщениями об истреблении евреев гитлеровцами. Вокруг этого поднято столько шуму, что удивляешься. Словно евреи одни гибнут. А между тем страдают не меньше другие народы, борющиеся, мужественные, смелые, отважные, свободолюбивые. Жуткие цифры приводят газеты...
22 декабря. Война обнаружила и разные недочеты в нашем руководстве. Фронтом командует генерал с большим апломбом, с большим самомнением и... профан в области стратегии и тактики, губящий людей, армию, технику в дань своей глупости.
Правда, возникают тут же невеселые мысли, как же "верхи" смогли допустить, смогли доверить судьбу нашей Родины таким болванам. Но человеку свойственно ошибаться. Жаль, что и в действительности так бывает сплошь и рядом, когда неспособность руководящим руководить, полководцам командовать выявляется после обильно пролитой крови наших людей, после ряда поражений.
Много ли из генералов не запятнали своей боевой славы с первых дней войны. Сколько их сгинуло в неизвестность, прогремев предварительно мнимыми талантами... А на арену выходят все молодые, все новые: Родимцев, Толбухин, Батов - все новые люди.
Вот только давно известный Лелюшенко снова известил о себе Воронежским прорывом. А Тимошенко, Буденный, Ворошилов - старая славная плеяда полководцев прошлого времени - о них ни слуху, ни духу. Они стушевались, они не дали того, что от них ждал народ."
Из дневника за 1943 год.
"3 января. По радио передали сообщение о том, что НКО вошел с ходатайством в Верховный Совет СССР об установлении новой формы в Красной Армии. Стало быть, мы скоро оденем погоны.
Вечером сообщили о взятии Моздока. Котельниково, Элиста, Великие Луки, Моздок - хороший новогодний подарок. Восхищаюсь толковой разработкой планов грандиозного наступления. И сразу на стольких участках...
Сколько нужно предусмотреть и объять, взвесить и учесть, чтобы провести хоть бы одну небольшую успешную операцию, а тут движутся фронты, сотни тысяч людей, уйма техники.
Теперь весь вопрос в том, сколь регулярно удастся обеспечить наступление резервами, без которого всякое наступление немедленно захлебнется со временем. Насколько хватит нашего порыва. Только бы не так, как в Синявино получилось.
7 января. Эти ночи плохо спится. Обрывистые и нелепые сны, по нескольку в ночь. Просыпаюсь утром, ничего не помню, только смутная тяжесть пережитого во сне чувствуется всем телом...
Сегодня ночью думалось: если попаду домой, съезжу в Вожегу к жене Котомина Михаила Васильевича. Были в одном взводе с ним. Из приказа узнал, что Котомин умер в госпитале г. Рыбинска от язвы желудка. Щепиков уехал умирать домой, а из оставшихся земляков Котомин уже пятый, кто умирает в нашей части, и все от желудка...
Угличский р-н так и зовут в части "островом слез". Оттуда приезжают, как с того света: изнуренные, полуживые. Вчера прибыли в полк 12 красноармейцев оттуда - калеки. Один другого поддерживает и сам чуть не падает от слабости...
Что же это такое? Кошмар какой-то. Как можно допускать людей до такого состояния? Неужели наше командование так закостенело, что в своем благополучии на базе солдатского питания "не ведает, что творит"? Два гарнизона, рядом стоящие, и в них резко различные условия жизни. А нормы одни и те же. Не армейская организация, а лавочка какая-то.
13 января. Замечаю, что кто-то ползал в стол и брал дневник. Это мне совсем не нравится: иезуитское подсматривание и подслушивание.
Начальник или Попов? Все равно - кто бы ни был, надо уберечь эти записки от посторонних: как, не знаю. На дурака и карьериста попадут - будет дело неприятное. И письма так же. И так их цензура хапает, а тут еще если установится внутренняя "цензура" - долой такое дело...
15 января. Многие из нас не доживут до того времени, может быть, и мне будет раньше конец, чем придет победа, но хочется страстно, чтобы оставшиеся в живых были награждены достаточно за тяжелые годы страданий и лишений, за кровь и жизнь своих соотечественников, погибших и обреченных на гибель, за народ свой, за свободу и счастье его.
Мое поколение не видело еще настоящей жизни, только еще начинало в нее входить, и немногие из моих сверстников останутся в живых, но наши дети и наши подруги должны увидеть эту настоящую жизнь без повторения длительного и тяжелого периода становления, ибо база для этой новой жизни создана...
19 января, вторник. С утра сегодня замечательные известия. Еще один удар по врагу. Ленинградский и Волховский фронты пошли в наступление и соединились. Взят Шлиссельбург, Синявино, Нева форсирована. Блокада Ленинграда прорвана. Свыше 13 тыс. убитых немцев, более 6 тыс. пленных.
Командует Ленинградским фронтом генерал-полковник Говоров, Волховским - генерал армии Мерецков. Координировали действия маршалы Жуков (вчера присвоили ему это звание) и Ворошилов.
Жуков, видимо, талантливый стратег, ибо он непосредственно разработал план нынешнего наступления. О нем сейчас много говорит народ, но молчит пресса. Это очень с хорошей стороны характеризует его. Шумиха и преждевременное венчание лаврами у всех теперь вызывает ожидание скандального провала. Слишком много мы уже видели минутных героев.
16 февраля. Репетировали художественный монтаж к 25 годовщине Красной Армии, когда на сцену взошел взволнованный ст. лейтенант Томилин: "Внимание! Взят Харьков!!!" Весть потрясла до глубины души всех. Дружно прокричали "Ура!" под мой туш, а потом, горячо воспламененные тем же порывом, нестройно, но горячо пели Гимн. Хорошие минуты.
19-20 февраля. Я - дома - Боже мой! Вижу мою любимую Ласу, обнимаю ее, целую. Дышу, не надышусь. Сын Димка, уже не боится и смело идет на руки. Веселый, милый мальчик. Ласе глубоко благодарен за сына, за ее материнство.
21 февраля. Опять дорога. Тяжелая разлука. Последние тягостные и молчаливые минуты вдвоем около вагона. Мы еще вместе, но уже оторвались друг от друга с болью. Боль бередит душу. Сравниваю: как на кладбище, похоронили - и легче стало.
Так и тут: тронулся поезд и словно зуб больной вырвали. Еще не знаю, что будет. Поговаривают: полк свернется в отдельный батальон и будет подчинен оперативной бригаде. Значит, немного насидим еще на месте.
Из письма домой 4-5 ноября 1943года.
"...Я не совсем понял причины твоего расстройства. Если это связано с фронтом?.. И неужели только с этим. Ведь ты должна была бы быть готова к этому... Вот сейчас мысленно переношусь к тебе, обнимаю тебя, крепко целую и поздравляю с праздником.
Эти строки ты будешь читать, вероятно, как раз в знаменательный день. Да. Помнишь ли ты или нет, - ведь этот праздник имеет для нас еще и свое значение.
Наши первые встречи... Эх, времечко! Как оно быстро летит. Если будешь отмечать - прошу: без всех, наедине с Димуськой сядь за стол, вспомни обо мне, без всех, как будто в комнате только ты, я да Дима. И вспомни все хорошее. И я буду тебя вспоминать.
С вечера в ночь на 7-е я заступаю на дежурство по штабу, вот как и сегодня, всю ночь буду думать, конечно, о вас. Может быть, вот так же сяду за стол и буду писать тебе письмо. Сейчас я дежурю.
Тишина кругом. Растопил печурку-железянку, и от нее в комнате приятно тепло. Четвертый час утра. Вы сейчас, наверно, крепко спите. Но я как будто разговариваю с тобой, пытаюсь загадать - когда получу от тебя письмо, Ласочка, и ничего не выходит..."
Это было последнее письмо Андрея Иванова, присланное в Вологду жене Аделаиде Сафиулиной. Через несколько дней он погиб на фронте.
Вот то немногое, что известно сейчас о военном журналисте Андрее Борисовиче Иванове. Родился он в 1919 году. Отец - инженер, мать преподавала в техникуме. Жили на улице Заболотной в Вологде. Любил музыку, играл на рояле и сам немного сочинял.
В 1937 году закончил среднюю школу. Поступить в Московский университет не смог и пошел работать. Стал сотрудником редакции газеты льностроя "Стахановец на стройке".
В 1940 году поступил на филологический факультет Воронежского университета. Весной сорок первого женился на вологжанке Аделаиде Сафиулиной. В декабре того же года у них родился сын, назвали Дмитрием.
С последними воинскими частями пробился из занимаемого немцами Воронежа. В 1942 году призвали в армию. Был военным корреспондентом армейской газеты "Красный сапер". Затем проходил службу в запасном полку, который располагался в Ярославле. Поздней осенью 1943 года Андрей Иванов погиб на фронте.
Из дневника за 1937 год.
"16 ноября. У нас в Вологде раскрыли три банды разной сволочи. Сейчас везде идут аресты, возят и возят; этот "черный ворон" так и шныряет взад и вперед. Перед октябрьскими торжествами здесь орудовали три шайки: одну организовал крупный немецкий шпион-диверсант, другая - монархисты и третья еще какая-то чертовщина...
Один на допросе сознался, что в день годовщины Октябрьской революции хотел впрыснуть в водную артерию города две коробочки сильного яду... Вот сволочи какие есть еще. Хорошо, что НКВД раскрыло эту рожу, а то бы многим был бы капут. Удивительно, как его поймали?.. А аресты идут и идут, все больше и больше с каждым днем.
23 ноября. Был на общегородском собрании актива. С докладом выступил секретарь оргбюро ЦК ВЛКСМ по Вологодской области Иванов. В своем докладе он особенно упирал на слабую, все еще неудовлетворительную бдительность комсомольцев. Каждый день раскрывает все новые и новые козни врагов народа... Сейчас пленум обкома постановил снять секретаря горкома ВЛКСМ Киселева за политическую слепоту, беспечность и бытовое разложение."
Из дневника за 1940 год.
"13 марта. Сегодня ночью, в третьем часу, я проснулся довольно неожиданно для самого себя и долго лежал, думал. Проснулся не зря. По радио передали сообщение Наркоминдела о заключении мирного договора с Финляндией. Неожиданно. Военные действия таким образом прекращаются, война кончена...
Народ, конечно, рад, но почему-то нет особенных разговоров, и об этой радости не кричат между собой... "Наконец-то кончилась эта игра, шутка дорогостоящая. Попугали и хватит", - сказал наш дедушка. Вероятно, результаты этих трех месяцев стоили около 100 тысяч загубленных жизней, нескольких миллиардов рублей потерь.
15 марта. Весь день был угроблен на поиски хлеба по магазинам. Дедушка простоял шесть очередей и хлеба не достал. Вечером мне посчастливилось в магазине - пролез без очереди, т.е. кого-то оставил без законной порции: двух килограмм.
Впрочем, и мы сегодня не получили этой крошечной на семью нормы. Отец пришел, разругался, что я лодырь двадцатилетний, даже хлеба не могу достать. Оделся и ушел в читальный зал.
16 марта. Напрасно стоял сегодня за хлебом. Не досталось. Купил пять булок, больше не дают.
20 марта. С полдвенадцатого до полчетвертого простоял в очереди за повидлом, но ушел, ничего не достав. Вернее, случилось нечто не совсем, может быть, здоровое, но я знаю, что поступил хорошо.
У ларька стояли четыре высланные полячки. Одна из них попросила у очереди разрешить ей получить 200 г повидлы или печенья. Но разве наших толстокожих баб чем-нибудь тронешь: "Ничего. Привыкайте к нашим порядкам. Постойте в очередях".
Среди этих несчастных была девушка лет восемнадцати, в потертом летнем платье, в стоптанных ботиночках, но гордая и красивая. Она не просила, а стояла и слушала. До моей очереди было человек двадцать. Я решил уступить ее этой девушке, хотя смутился и покраснел...
Она удивленно посмотрела на меня, а я старался не встретиться с ее взглядом, лишь кивком указал свою очередь. Так было стыдно, тем более, что я услышал сзади себя смешок: "Ишь, понравилась краля-то". Но я был счастлив и доволен собой.
17 апреля. Весна-то... Снег быстро стаивает, обнажая черную землю. Река уже на последнем месяце беременности, вспучило ее всю. Ручьи бегут. В полдень совсем тепло. Облака легкие-легкие, совсем по-летнему, и сегодня услышал впервые жаворонка. Весна...
Сегодня мама пришла с рынка расстроенная. Купить ничего невозможно. Спекуляция ужасная, и наши градоправители на нее не обращают внимания. Мясо - плохонькая свинина - 36 рублей килограмм. Картошка, которую на базар привозят из окрестных деревень - 6 рублей мерка - килограмма два, не больше.
Молоко 5 р. 50 коп. - 6 р. тарка, сметана - 6 руб. стакан, яйца сегодня до 19 руб. десяток. Одна свекла - 1 рубль, 1 луковица - 1 рубль, масло льняное - 30 рублей литр и т. д., и все эти цены жутко скачут.
Как только покупателей побольше, торговки без стеснения накидывают на продукты рубль - два... Народ ворчит, ругает торговок и все-таки покупает. Жизнь, даже по сравнению с прошлым годом, стала дороже раза в два, а по некоторым продуктам - яйца, молоко, мясо - в два с половиной-три раза.
Безобразие. И что интересно, правительство вместо того, чтобы повести решительную борьбу со столь явной и наглой спекуляцией, само начинает пользоваться ею. Сахарный песок, сахар, печенье и многие другие продукты питания, цены на которые в прошлом году были снижены, вздорожали.
Так кг сах. песку стоил 4 р. 60 к., а сейчас 5 р. 50 к., сахар вместо 4 р. 30 к. стоит теперь 6 с чем-то. (Не знаю, точно, потому что ни разу не удалось получить. Очереди колоссальные: по тысяче, и в центре тысячи по две человек, когда дают). Поднимаются цены и на товары ширпотреба. Все это наводит на грустные размышления, и никак не удается зарядиться оптимизмом...
20 апреля. К утреннему кофе за молоком пришла соседка Евстолия Викторовна. Сегодня первый день пасхи. Она только что из церкви. Говорит, что там народу, молящихся было столько, что в церковь все не вместились, слушали богослужение через окна и открытые двери, стоя на улице. Говорит, что много молодежи, особенно девушек...
После чая пришлось идти в очередь, чтобы что-нибудь достать к празднику. Простоял часа два, и, разумеется, кроме килограмма перловки, двух банок томата и банки сливового джема не достал... Зашел в "Север" выпить бутылку пива. Не оказалось.
В ресторане кричат, орут песни, бьют кулаками по столу. Как дико. До сих пор не пойму, почему люди ходят сюда и нажираются... А ресторан всегда полон и все пьют, пьют, пьют бесконечно.
9 июля. Ни черта не могу писать. Зверское настроение. Сидим совсем голодом. Хлеба нет и ничего не дают. Народ, как бешеный, бегает по городу в поисках хлеба. Город наполнен войсковыми частями, и выпечка хлеба для населения резко сократилась. И так было паршиво, а сейчас совсем невыносимо.
У мамы в техникуме 200 студентов получили на день по 200 грамм и больше ничего. Сидят голодом. А войска перебрасывают и перебрасывают. Движение на улице небывалое. Опять заваривается какая-то каша. Говорят, с Румынией и с Литвой, и с Латвией... Может быть, до войны с прибалтийскими странами дело и не дойдет.
29 июля. Около четырех часов. Что было в одно и то же время неожиданно и особенно поразило меня: у пивного ларька на порожней бочке, совсем как голый казак войска запорожского, сидел зам. ответственного редактора "Кр. Севера" Як. Мих. Лынов. Рабочий день в разгаре, а он здесь за пивом стоит.
Оригинально. Носители сознательности, передовые люди общества, призванные воспитывать эту сознательность в народе! Ведь тот же уважаемый Яков Михайлович писал не одну передовую на тему: "Крепить трудовую дисциплину" и "Жестоко карать лодырей и прогульщиков".
Экое расхождение между словами, высокосознательными и патетичными, и между собственным поведением, ярко противоречащим этим высокопарным выступлениям. Это особенно можно ярко видеть в редакции, среди редакционного коллектива.
Неужели не чувствуют они этой лжи или уже "почитают всех нулями, а единицами себя" и, бросая в толпу идеи, сами не осуществляют их практически, сейчас же смешавшись с этой толпой и считают это в порядке вещей. В общем, "что позволено Юпитеру, то не позволяется быку".
22 августа. Некогда было писать, потому за прошедшие двадцать дней в дневнике ни строчки. Писать было бы интересно, было много всякого, и досадно, что здесь ничего нет... Основное - поступил в университет, в Воронеже."
Из письма домой 01.07.42 г. Андрей Иванов был сотрудником армейской газеты "Красный сапер".
"Я еще не могу свыкнуться со своим положением, хотя свыкаться нужно. Изнывать бестолково глупо. Лучше заразиться как следует терпением и готовиться к встрече. Мы будем жить с тобой, Ласа, мы должны с тобой жить.
Ведь мы еще с тобой не жили, не видели жизни, не чувствовали и не вдыхали ее всей душой, прошли мимо многого интересного, значительного, не оценивали как следует каждый день, каждый час нашего существования. Мало у нас было хорошего, да и его мы растранжирили, измельчили, не попользовали его вполне.
Ты удивляешься, наверное, этой уверенности, с которой я высказываю эти мысли. Но я передумал многое и решил, мы будем с тобой еще жить и, думаю, по-иному жить будем, полнее, интереснее, дружнее. Кончится война, и я обязательно кончу учебу в университете. Обязательно.
Мы будем вместе и работать, и учиться. Димушка наш будет тогда уже большой. В нем, в маленьком Димке нашем, жизнь наша, Ласа родная, твоя и моя жизнь. Это я сейчас особенно чувствую...
Кончится скоро война и тогда мы скоро увидимся с тобой. Заживем мы. Будет время, будет хорошее время мирной и спокойной жизни, время мирного труда и строительства, новой жизни. Мы боремся за это. На этих жертвах вырастет богатая жатва. Мы еще и не представляем, но только чувствуем, какой красочной, богатой, интересной будет жизнь, как хорошо будут жить наши дети, наш Димка. Ради этой жизни можно перенести все лишения и невзгоды. Будем терпеливее, Ласочек.
Придет счастливая пора и все воздастся нам с лихвою. Я верю Сталину, верю в то, что Сталин сказал - 42-й год будет решающим в разгроме врага. Это будет так."
Из дневника 1942 года. Запасной полк.
"7 июля, Ярославль. Судьба опять кинула далеко в сторону. Уже две недели, как я в части мобилизованный. Попал в 7-й взвод. Готовят минометчика. Тоскливо... Хандра.
Вологда захудалая и родная опять далеко. Пытаюсь «утешить» себя мыслью, что многие тысячи людей оторваны сейчас от привычной, милой и родной обстановки и окружения... Сейчас, когда кругом люди проявляют героизм, я... занимаюсь вот этим нытьем, не могу найти выхода.
Стыдно за себя перед людьми, перед родными и знакомыми. Нелепо - 23 года прожил, 12 лет учился, работал журналистом и до сих пор не могу определиться и найти свое место, свой путь, свою жизненную стезю.
17 июля. Сегодня поднялись в три часа утра по команде "в ружье". Минут 40 длились сборы, распутывалась путаница и потом выступили в поход. Мелкий и холодный капал дождик. Было влажно. Шли по тихому шоссе на север. Приятная тишина нарушалась только словами команд да разнобойным звуком множества идущих ног...
Почти год война!.. Конца еще не видно. Это лето еще ничего не решит. Думаю так. Зима, возможно, станет поворотным моментом в нашу пользу. Договор с Англией и соглашение в США о втором фронте - великое дело, но история показывала, что никогда Англия не помогала России своевременно. Ее цель определенна: истрепать, истощить нас.
5 сентября, суббота. Положение на фронтах по-прежнему остается весьма тяжелым. События развертываются не в нашу пользу. Немцы повсеместно на юге продвигаются. Бои уже под Сталинградом. О нашем наступлении на Западном и Калинин. фронтах в сообщениях ни строчки. Замерли... Мысли о фронте настойчивы и упорны. От жены Ласы - ни строчки... Уверен, рано или поздно, так или иначе я должен быть на фронте.
10 сентября. Сегодня сыну исполнилось 9 месяцев. Уже большой карапуз, растет и растет. Очень хочется посмотреть сейчас на него и вот, как нарочно, от жены уже месяц и десять дней как нет писем. Бедная, ей, видно, так тяжело, что впала в апатию и писать даже не хочет о своей горькой, горькой жизни.
Я иногда злюсь на ее молчание. Злюсь, но злюсь несправедливо. Ее молчание говорит мне больше, чем письма... Одного боюсь - не заболела ли она, не болен ли Димуська. Может быть, поэтому она и молчит. Эх... 13 сентября уже, а от Ласы ничего и ничего нет. Что за молчание???"
Из письма домой 20.10.42 г.
"Чудная осенняя погода еще более расстраивает, так хочется быть с тобой. Все осточертело, злой хожу и ненавижу все и вся. Не высижу я здесь, Ласочек, выберусь как-нибудь на фронт правдами или неправдами.
Все равно, чем позорно сидеть здесь и мучиться за вас, лучше уж сорвать свою злобу на враге. Стыдно сейчас быть в тылу, просиживать штаны в канцелярии, хотя это и не от меня зависит. Я думаю, ты только поддержишь в этом меня...
Важно то, что сейчас только тот уважаем, кто непосредственно приложил свои силы для достижения победы, для разгрома ненавистного врага, для освобождения своего родного народа от тех бедствий, которые принесли немцы. А что я могу здесь сделать для этого.
Поневоле приходится с тоской провожать каждый прошедший день посторонним свидетелем великой трагедии. Это незаживающая рана во мне, к ней больно притрагиваться, а я все чаще и чаще тревожу. Ты думаешь, лучше, если я переживу это время здесь, в тылу. Это не лучше, родная моя.
Правда, еще есть люди, которые здоровее меня физически, более боеспособны, ведь как-никак, а я полуслепой, и воин из меня не совсем полноценный. И эти люди не на фронте, не на передовой и даже не в армии, но не по ним равняться в наше время нужно. Они будут жить после войны на иждивении у ее героев, они будут лишь прихлебателями и иждивенцами."
Из письма домой 5-6 декабря 1942 года. Ярославль.
"Иногда в разговорах мы пытаемся предугадать исход войны, и когда не мысль, что она может закончиться миром, а суд над виновниками этой человеческой трагедии может вылиться только в одну видимость жестокого и справедливого возмездия, меня охватывает холодная злоба.
Я, как и многие, не вижу другого более справедливого конца для Гитлера и его прихвостней, как полное их физическое уничтожение. Даже хочется, чтобы самого слова "Германия" больше не существовало, поскольку тесно теперь спаяно человеческой кровью с Гитлером.
Как мы воспрянули духом в связи с наступлением нашим под Сталинградом и на Центр. фронте! С какой жадностью мы сейчас ловим каждое новое слово оттуда, с полей сражений! Некоторые из нас встают раньше подъема и бегут слушать радио, "последние известия". Это, конечно, тебе хорошо понятно должно быть.
"21 декабря, понедельник. Вчера газеты принесли радостную весть: наши пошли в наступление на Воронежском и Ю.З. фронтах и за 4 дня добились больших успехов. Хо-ро-шо!!!
Все газеты полны сообщениями об истреблении евреев гитлеровцами. Вокруг этого поднято столько шуму, что удивляешься. Словно евреи одни гибнут. А между тем страдают не меньше другие народы, борющиеся, мужественные, смелые, отважные, свободолюбивые. Жуткие цифры приводят газеты...
22 декабря. Война обнаружила и разные недочеты в нашем руководстве. Фронтом командует генерал с большим апломбом, с большим самомнением и... профан в области стратегии и тактики, губящий людей, армию, технику в дань своей глупости.
Правда, возникают тут же невеселые мысли, как же "верхи" смогли допустить, смогли доверить судьбу нашей Родины таким болванам. Но человеку свойственно ошибаться. Жаль, что и в действительности так бывает сплошь и рядом, когда неспособность руководящим руководить, полководцам командовать выявляется после обильно пролитой крови наших людей, после ряда поражений.
Много ли из генералов не запятнали своей боевой славы с первых дней войны. Сколько их сгинуло в неизвестность, прогремев предварительно мнимыми талантами... А на арену выходят все молодые, все новые: Родимцев, Толбухин, Батов - все новые люди.
Вот только давно известный Лелюшенко снова известил о себе Воронежским прорывом. А Тимошенко, Буденный, Ворошилов - старая славная плеяда полководцев прошлого времени - о них ни слуху, ни духу. Они стушевались, они не дали того, что от них ждал народ."
Из дневника за 1943 год.
"3 января. По радио передали сообщение о том, что НКО вошел с ходатайством в Верховный Совет СССР об установлении новой формы в Красной Армии. Стало быть, мы скоро оденем погоны.
Вечером сообщили о взятии Моздока. Котельниково, Элиста, Великие Луки, Моздок - хороший новогодний подарок. Восхищаюсь толковой разработкой планов грандиозного наступления. И сразу на стольких участках...
Сколько нужно предусмотреть и объять, взвесить и учесть, чтобы провести хоть бы одну небольшую успешную операцию, а тут движутся фронты, сотни тысяч людей, уйма техники.
Теперь весь вопрос в том, сколь регулярно удастся обеспечить наступление резервами, без которого всякое наступление немедленно захлебнется со временем. Насколько хватит нашего порыва. Только бы не так, как в Синявино получилось.
7 января. Эти ночи плохо спится. Обрывистые и нелепые сны, по нескольку в ночь. Просыпаюсь утром, ничего не помню, только смутная тяжесть пережитого во сне чувствуется всем телом...
Сегодня ночью думалось: если попаду домой, съезжу в Вожегу к жене Котомина Михаила Васильевича. Были в одном взводе с ним. Из приказа узнал, что Котомин умер в госпитале г. Рыбинска от язвы желудка. Щепиков уехал умирать домой, а из оставшихся земляков Котомин уже пятый, кто умирает в нашей части, и все от желудка...
Угличский р-н так и зовут в части "островом слез". Оттуда приезжают, как с того света: изнуренные, полуживые. Вчера прибыли в полк 12 красноармейцев оттуда - калеки. Один другого поддерживает и сам чуть не падает от слабости...
Что же это такое? Кошмар какой-то. Как можно допускать людей до такого состояния? Неужели наше командование так закостенело, что в своем благополучии на базе солдатского питания "не ведает, что творит"? Два гарнизона, рядом стоящие, и в них резко различные условия жизни. А нормы одни и те же. Не армейская организация, а лавочка какая-то.
13 января. Замечаю, что кто-то ползал в стол и брал дневник. Это мне совсем не нравится: иезуитское подсматривание и подслушивание.
Начальник или Попов? Все равно - кто бы ни был, надо уберечь эти записки от посторонних: как, не знаю. На дурака и карьериста попадут - будет дело неприятное. И письма так же. И так их цензура хапает, а тут еще если установится внутренняя "цензура" - долой такое дело...
15 января. Многие из нас не доживут до того времени, может быть, и мне будет раньше конец, чем придет победа, но хочется страстно, чтобы оставшиеся в живых были награждены достаточно за тяжелые годы страданий и лишений, за кровь и жизнь своих соотечественников, погибших и обреченных на гибель, за народ свой, за свободу и счастье его.
Мое поколение не видело еще настоящей жизни, только еще начинало в нее входить, и немногие из моих сверстников останутся в живых, но наши дети и наши подруги должны увидеть эту настоящую жизнь без повторения длительного и тяжелого периода становления, ибо база для этой новой жизни создана...
19 января, вторник. С утра сегодня замечательные известия. Еще один удар по врагу. Ленинградский и Волховский фронты пошли в наступление и соединились. Взят Шлиссельбург, Синявино, Нева форсирована. Блокада Ленинграда прорвана. Свыше 13 тыс. убитых немцев, более 6 тыс. пленных.
Командует Ленинградским фронтом генерал-полковник Говоров, Волховским - генерал армии Мерецков. Координировали действия маршалы Жуков (вчера присвоили ему это звание) и Ворошилов.
Жуков, видимо, талантливый стратег, ибо он непосредственно разработал план нынешнего наступления. О нем сейчас много говорит народ, но молчит пресса. Это очень с хорошей стороны характеризует его. Шумиха и преждевременное венчание лаврами у всех теперь вызывает ожидание скандального провала. Слишком много мы уже видели минутных героев.
16 февраля. Репетировали художественный монтаж к 25 годовщине Красной Армии, когда на сцену взошел взволнованный ст. лейтенант Томилин: "Внимание! Взят Харьков!!!" Весть потрясла до глубины души всех. Дружно прокричали "Ура!" под мой туш, а потом, горячо воспламененные тем же порывом, нестройно, но горячо пели Гимн. Хорошие минуты.
19-20 февраля. Я - дома - Боже мой! Вижу мою любимую Ласу, обнимаю ее, целую. Дышу, не надышусь. Сын Димка, уже не боится и смело идет на руки. Веселый, милый мальчик. Ласе глубоко благодарен за сына, за ее материнство.
21 февраля. Опять дорога. Тяжелая разлука. Последние тягостные и молчаливые минуты вдвоем около вагона. Мы еще вместе, но уже оторвались друг от друга с болью. Боль бередит душу. Сравниваю: как на кладбище, похоронили - и легче стало.
Так и тут: тронулся поезд и словно зуб больной вырвали. Еще не знаю, что будет. Поговаривают: полк свернется в отдельный батальон и будет подчинен оперативной бригаде. Значит, немного насидим еще на месте.
Из письма домой 4-5 ноября 1943года.
"...Я не совсем понял причины твоего расстройства. Если это связано с фронтом?.. И неужели только с этим. Ведь ты должна была бы быть готова к этому... Вот сейчас мысленно переношусь к тебе, обнимаю тебя, крепко целую и поздравляю с праздником.
Эти строки ты будешь читать, вероятно, как раз в знаменательный день. Да. Помнишь ли ты или нет, - ведь этот праздник имеет для нас еще и свое значение.
Наши первые встречи... Эх, времечко! Как оно быстро летит. Если будешь отмечать - прошу: без всех, наедине с Димуськой сядь за стол, вспомни обо мне, без всех, как будто в комнате только ты, я да Дима. И вспомни все хорошее. И я буду тебя вспоминать.
С вечера в ночь на 7-е я заступаю на дежурство по штабу, вот как и сегодня, всю ночь буду думать, конечно, о вас. Может быть, вот так же сяду за стол и буду писать тебе письмо. Сейчас я дежурю.
Тишина кругом. Растопил печурку-железянку, и от нее в комнате приятно тепло. Четвертый час утра. Вы сейчас, наверно, крепко спите. Но я как будто разговариваю с тобой, пытаюсь загадать - когда получу от тебя письмо, Ласочка, и ничего не выходит..."
Это было последнее письмо Андрея Иванова, присланное в Вологду жене Аделаиде Сафиулиной. Через несколько дней он погиб на фронте.
Вот то немногое, что известно сейчас о военном журналисте Андрее Борисовиче Иванове. Родился он в 1919 году. Отец - инженер, мать преподавала в техникуме. Жили на улице Заболотной в Вологде. Любил музыку, играл на рояле и сам немного сочинял.
В 1937 году закончил среднюю школу. Поступить в Московский университет не смог и пошел работать. Стал сотрудником редакции газеты льностроя "Стахановец на стройке".
В 1940 году поступил на филологический факультет Воронежского университета. Весной сорок первого женился на вологжанке Аделаиде Сафиулиной. В декабре того же года у них родился сын, назвали Дмитрием.
С последними воинскими частями пробился из занимаемого немцами Воронежа. В 1942 году призвали в армию. Был военным корреспондентом армейской газеты "Красный сапер". Затем проходил службу в запасном полку, который располагался в Ярославле. Поздней осенью 1943 года Андрей Иванов погиб на фронте.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]