Как немец выжил в плену у "русских монголов".
---
"Губернский город Оренбург и окружающие его села на границе с Киргизией были определены нашим пунктом назначения, хотя я не знаю, почему было признано необходимым тащить нас в такую даль. Волга служила хорошим препятствием сама по себе.
Когда 14 ноября мы достигли маленького городка Бузулук, русская зима вдруг ударила со всей силой. За одну ночь выпало столько снега, что дальнейшее продвижение стало невозможным, таким образом этот город и его окрестности должны были принять нас.
Между тем мы удалились от этой границы всего на 5-8 дневных переходов и поэтому постоянно были в беспокойном ожидании быть поднятыми в новый поход, пока мы не были радостно удивлены возвращением нашего погонщика, так как это означало, что на зиму мы останемся здесь.
Тогда я впервые ощутил благостное воздействие покоя и большей свободы, так как только мое собственное желание и зимние холода удерживали меня на низкой лавке в дымной крестьянской избе. На меня навалилась такая усталость, что я почти все время спал. Наконец я впал в состояние телесного и духовного дурмана, из которого развился сильный тиф, симптомами которого были головные боли, особенно сильные в затылке, перешедшие вскоре в горячку. От этой ужасной болезни погибли многие мои товарищи по несчастью. Часто их домохозяева, особенно в деревнях вокруг Бузулука, не дожидались их смерти, а ночью выносили умирающих во двор таким образом избавляясь от нежеланных гостей. Утром их находили окоченевшимвдЯш и убирали трупы; о расследовании никто и не думал. За то, что меня не постигла такая судьба, я должен благодарить, наверное, мою добродетель, которая могла настроить моих хозяев на сострадательный лад.
В то время как я, оставленный без какой-либо помощи, лежал там без сознания, не знаю сколько времени, меня время времени будили и сострадательная женщина освежала меня глотком воды или молока. Ее я и сегодня вспоминаю с горячей благодарностью. Здесь также проявилась благосклонная забота Господа обо мне, которая меня часто защищала и продлила мои дни.
Однажды утром в душную комнату вошел чужой господин, богато одетый. Послед короткого разговора с домохозяином и его женой он подошел к моей лежанке и спросил меня на немецком, француз я или немец. Если я скажу здесь, что этого обращения и звуков столь дорогого родного языка было достаточно, чтобы вновь пробудить меня от смертного сна, я действительно не преувеличу.
Мы ведь обнимались с бродячими евреями, потому что они говорили по-немецки, и когда бы нам ни встречался такой человек, будь он бедным или богатым, нарядным или в лохмотьях, он должен был быть принят также. И вот на одре болезни, перед лицом смерти для меня это было как ангел, посланный с небес, чувство, рое можно только ощутить, но не описать.
Я болел десять недель. Все это время меня снабжали супом и сытной едой с кухни врача. Накануне Пасхи я наконец смог проделать путь до его дома, чтобы выратзить благодарность, которая переполняла мое сердце. Якоб Габриель Штобойс - имя моего покровителя.
Он был урожденный пруссак. Получив в награду за долгую службу в армии дворянский чин, он женился на вдове помещика, у которой были села с крестьянами. В то время ему было шестьдесят, он вышел в отставку и стал губернским врачом для инвалидов.
Его жена, красивая и любезная женщина, внушала каждому, кто с ней соприкасался, уважение своим импозантным видом и благородным, я бы сказал княжеским, поведением. Две их дочери, Александрина и Элизабет, пятнадцати и тринадцати с половиной лет, были интересными и очень любезными девочками.
Русские праздновали Пасху в свое удовольствие, а мы грелись в полуденные часы у нашего амбара под мягким майским солнцем, обсуждая то, что мы пережили. Мы еще были под надзором, но больше не охранялись и могли свободно передвигаться, так как о побеге в здравом уме нечего было и думать.
Мы были в 400 верстах от Петербурга и Москвы, и если бы даже кто нашел в той глуши убежище, чтобы в нем укрыться, то должен был бы умереть от голода в долгом пути. Несмотря на это, еще во время похода двоим моим товарищам удалось ускользнуть.
В 1823 году, когда я уже устроился и женился, меня посетил мой прежний вахмистр. Он рассказал мне, как однажды ночью он еще с одним вахмистром Р. все устроили. Я четко припомнил утро после их побега, о котором нам не объявили, но за который мы были наказаны вдвое ужесточившимся обращением.
Лично я получил тычок в туловище, который лишил меня чувств. Они долго блуждали, наконец были задержаны крестьянами и, на их счастье, были переданы регулярным войскам. Они выдали себя за дезертиров, которые движутся в Петербург, чтобы вступить в Немецкий легион. Они были посланы туда, приняты и участвовали в походе 1813-1814 гг., а затем были отпущены в Германию.
Наконец до нас дошли первые вести о судьбе Великой армии, о ее ужасном возвращении из Москвы. Мы приняли известия с недоверием. То, что Наполеон победно вступил в Москву, не подлежало сомнению, но то, что его армия была уничтожена, представлялось нам невероятным. Когда мы больше не могли в этом сомневаться, новая надежда поселилась в наших сердцах. Будет заключен мир, мы вернемся домой, так мы надеялись. Но короткое лето пролетело, и приближалась вторая зима.
В это время от властей поступило предложение: нас хотели направить на создание новой колонии и обещали нам свободную землю, дом, лошадей и коров. В то же время каждый пленный получал пару ботинок, рубашку, штаны и сюртук. Поставки хлеба больше никогда не задерживались и не сокращались.
Еще одной причиной этому могло послужить то, что комендант города Бузулук, который объединял в своч их руках высшую судебную и исполнительную власть, был немец. Его звали Петр Иванович Ренгсдорф, родился он в России. Дворяне из окрестных мест своим обращением с нами также подавали хороший пример простолюдинам.
Они даже договорились между собой некоторых из нас поочередно принимать как гостей в своих имениях. Дважды и мне выпало счастье воспользоваться этим преимуществом, я скорее всего обязан рекомендации моего спасителя, доктора Штобойса, моему знанию французского, на котором говорит все тамошнее дворянство, и моей игре на флейте и гитаре. Жилось нам в такие моменты действительно хорошо: утром, и вечером нам давали чай и в обед отличную еду.
Обычно же нам приходилось разделять образ жизни наших хозяев, русских крепостных, которые влачили жалкую жизнь. Их стол состоял из щей с кислой капустой и соленых огурцов с хлебом. Единственным добавлением являлись большие рыбы, которых там ловили в изобилии. К тому же эти крестьяне рабски преклоняются перед благородными людьми и готовы сгибаться до земли перед любым хорошо одетым человеком. Несмотря на это, они не лишены некоторого добродушия.
Лейтенант Малетар из моего полка, из-за плохого командования которого мы и попали в плен, страдал одно время нервной лихорадкой, и мне приходилось за ним постоянно ухаживать. Я не мог от него отойти, а если бы я ушел, он бы точно умер от страха.
Терпеливее всего были испанцы и португальцы, но здешний климат был для них непереносим, и из тех, что были рядом со мной, ни один не вернулся домой. Я тоже снова свалился с сильным жаром, и если бы не неусыпное попечение лейтенанта Шнупхазе из 2-го гусарского полка, я бы точно был похоронен заживо - приготовленный для этого деревянный гроб я потом видел сам.
Мертвых там хоронили сразу, так как малость жилищ не позволяла долго держать тело в доме. Моя болезнь ужасно усилилась и в итоге привела к какому-то виду столбняка. Шнупхазе напрасно искал доктора Штобойса, он был в долгом отъезде. Но в последний момент он по счастливой случайности возвратился, спросил насчет меня, узнал, что завтра утром я "отбуду", и вместе со Шнупхазе поторопился ко мне, считавшемуся мертвым.
Наконец наступил желанный момент, когда все приготовления к нашему отбытию были закончены. Из отдаленных деревень пленные доставлялись в Бузулук, где я жил с офицерами. Из Оренбурга прибыли два офицера, которые получили у тамошних помещиков приют как гости. Город Бугуруслан на Малой Кинели был назначен пунктом сбора пленных со всей округи. Из одежды на обратный путь мы снабжались пальто из толстого, грубого русского солдатского сукна, двумя парами рубашек; и парой ботинок, в которых мы очень нуждались.
За это время в Бугуруслане собрались остальные пленные со всей губернии. Из 9-10 тысяч человек, которые вышли из Смоленска, осталось 99. Среди возвращающихся был сумасшедший. Несчастный отморозил мозги. Лучше бы ему остаться в русской могиле, чем возвратиться к ближним.
В июне мы добрались до Бугульмы, маленького городка, где-то в 5000 жителей, в котором находился госпиталь для ссыльных. Поскольку многие заболевания имели место, мы провели там некоторое время, ведь наш начальник был порядочный человек и относился к нам по-человечески. Здесь я видел множество людей с вырванными ноздрями, про которых мне сказали, что это помилованные ссыльные из Сибири, которым разрешили остановиться здесь." - воспоминания Вестфальского (немецкого) лейтенанта Великой армии Циммермана.
Zimmermann Ch. С. Bis nach Sibirien. Erinnerungen aus dem Feldzuge nach Russland und aus der Gefangenschafi 1812-1814. Hannover, 1863. С 26-38. Пер. предоставлен С. Н. Хомченко.
Когда 14 ноября мы достигли маленького городка Бузулук, русская зима вдруг ударила со всей силой. За одну ночь выпало столько снега, что дальнейшее продвижение стало невозможным, таким образом этот город и его окрестности должны были принять нас.
Между тем мы удалились от этой границы всего на 5-8 дневных переходов и поэтому постоянно были в беспокойном ожидании быть поднятыми в новый поход, пока мы не были радостно удивлены возвращением нашего погонщика, так как это означало, что на зиму мы останемся здесь.
Тогда я впервые ощутил благостное воздействие покоя и большей свободы, так как только мое собственное желание и зимние холода удерживали меня на низкой лавке в дымной крестьянской избе. На меня навалилась такая усталость, что я почти все время спал. Наконец я впал в состояние телесного и духовного дурмана, из которого развился сильный тиф, симптомами которого были головные боли, особенно сильные в затылке, перешедшие вскоре в горячку. От этой ужасной болезни погибли многие мои товарищи по несчастью. Часто их домохозяева, особенно в деревнях вокруг Бузулука, не дожидались их смерти, а ночью выносили умирающих во двор таким образом избавляясь от нежеланных гостей. Утром их находили окоченевшимвдЯш и убирали трупы; о расследовании никто и не думал. За то, что меня не постигла такая судьба, я должен благодарить, наверное, мою добродетель, которая могла настроить моих хозяев на сострадательный лад.
В то время как я, оставленный без какой-либо помощи, лежал там без сознания, не знаю сколько времени, меня время времени будили и сострадательная женщина освежала меня глотком воды или молока. Ее я и сегодня вспоминаю с горячей благодарностью. Здесь также проявилась благосклонная забота Господа обо мне, которая меня часто защищала и продлила мои дни.
Однажды утром в душную комнату вошел чужой господин, богато одетый. Послед короткого разговора с домохозяином и его женой он подошел к моей лежанке и спросил меня на немецком, француз я или немец. Если я скажу здесь, что этого обращения и звуков столь дорогого родного языка было достаточно, чтобы вновь пробудить меня от смертного сна, я действительно не преувеличу.
Мы ведь обнимались с бродячими евреями, потому что они говорили по-немецки, и когда бы нам ни встречался такой человек, будь он бедным или богатым, нарядным или в лохмотьях, он должен был быть принят также. И вот на одре болезни, перед лицом смерти для меня это было как ангел, посланный с небес, чувство, рое можно только ощутить, но не описать.
Я болел десять недель. Все это время меня снабжали супом и сытной едой с кухни врача. Накануне Пасхи я наконец смог проделать путь до его дома, чтобы выратзить благодарность, которая переполняла мое сердце. Якоб Габриель Штобойс - имя моего покровителя.
Он был урожденный пруссак. Получив в награду за долгую службу в армии дворянский чин, он женился на вдове помещика, у которой были села с крестьянами. В то время ему было шестьдесят, он вышел в отставку и стал губернским врачом для инвалидов.
Его жена, красивая и любезная женщина, внушала каждому, кто с ней соприкасался, уважение своим импозантным видом и благородным, я бы сказал княжеским, поведением. Две их дочери, Александрина и Элизабет, пятнадцати и тринадцати с половиной лет, были интересными и очень любезными девочками.
Русские праздновали Пасху в свое удовольствие, а мы грелись в полуденные часы у нашего амбара под мягким майским солнцем, обсуждая то, что мы пережили. Мы еще были под надзором, но больше не охранялись и могли свободно передвигаться, так как о побеге в здравом уме нечего было и думать.
Мы были в 400 верстах от Петербурга и Москвы, и если бы даже кто нашел в той глуши убежище, чтобы в нем укрыться, то должен был бы умереть от голода в долгом пути. Несмотря на это, еще во время похода двоим моим товарищам удалось ускользнуть.
В 1823 году, когда я уже устроился и женился, меня посетил мой прежний вахмистр. Он рассказал мне, как однажды ночью он еще с одним вахмистром Р. все устроили. Я четко припомнил утро после их побега, о котором нам не объявили, но за который мы были наказаны вдвое ужесточившимся обращением.
Лично я получил тычок в туловище, который лишил меня чувств. Они долго блуждали, наконец были задержаны крестьянами и, на их счастье, были переданы регулярным войскам. Они выдали себя за дезертиров, которые движутся в Петербург, чтобы вступить в Немецкий легион. Они были посланы туда, приняты и участвовали в походе 1813-1814 гг., а затем были отпущены в Германию.
Наконец до нас дошли первые вести о судьбе Великой армии, о ее ужасном возвращении из Москвы. Мы приняли известия с недоверием. То, что Наполеон победно вступил в Москву, не подлежало сомнению, но то, что его армия была уничтожена, представлялось нам невероятным. Когда мы больше не могли в этом сомневаться, новая надежда поселилась в наших сердцах. Будет заключен мир, мы вернемся домой, так мы надеялись. Но короткое лето пролетело, и приближалась вторая зима.
В это время от властей поступило предложение: нас хотели направить на создание новой колонии и обещали нам свободную землю, дом, лошадей и коров. В то же время каждый пленный получал пару ботинок, рубашку, штаны и сюртук. Поставки хлеба больше никогда не задерживались и не сокращались.
Еще одной причиной этому могло послужить то, что комендант города Бузулук, который объединял в своч их руках высшую судебную и исполнительную власть, был немец. Его звали Петр Иванович Ренгсдорф, родился он в России. Дворяне из окрестных мест своим обращением с нами также подавали хороший пример простолюдинам.
Они даже договорились между собой некоторых из нас поочередно принимать как гостей в своих имениях. Дважды и мне выпало счастье воспользоваться этим преимуществом, я скорее всего обязан рекомендации моего спасителя, доктора Штобойса, моему знанию французского, на котором говорит все тамошнее дворянство, и моей игре на флейте и гитаре. Жилось нам в такие моменты действительно хорошо: утром, и вечером нам давали чай и в обед отличную еду.
Обычно же нам приходилось разделять образ жизни наших хозяев, русских крепостных, которые влачили жалкую жизнь. Их стол состоял из щей с кислой капустой и соленых огурцов с хлебом. Единственным добавлением являлись большие рыбы, которых там ловили в изобилии. К тому же эти крестьяне рабски преклоняются перед благородными людьми и готовы сгибаться до земли перед любым хорошо одетым человеком. Несмотря на это, они не лишены некоторого добродушия.
Лейтенант Малетар из моего полка, из-за плохого командования которого мы и попали в плен, страдал одно время нервной лихорадкой, и мне приходилось за ним постоянно ухаживать. Я не мог от него отойти, а если бы я ушел, он бы точно умер от страха.
Терпеливее всего были испанцы и португальцы, но здешний климат был для них непереносим, и из тех, что были рядом со мной, ни один не вернулся домой. Я тоже снова свалился с сильным жаром, и если бы не неусыпное попечение лейтенанта Шнупхазе из 2-го гусарского полка, я бы точно был похоронен заживо - приготовленный для этого деревянный гроб я потом видел сам.
Мертвых там хоронили сразу, так как малость жилищ не позволяла долго держать тело в доме. Моя болезнь ужасно усилилась и в итоге привела к какому-то виду столбняка. Шнупхазе напрасно искал доктора Штобойса, он был в долгом отъезде. Но в последний момент он по счастливой случайности возвратился, спросил насчет меня, узнал, что завтра утром я "отбуду", и вместе со Шнупхазе поторопился ко мне, считавшемуся мертвым.
Наконец наступил желанный момент, когда все приготовления к нашему отбытию были закончены. Из отдаленных деревень пленные доставлялись в Бузулук, где я жил с офицерами. Из Оренбурга прибыли два офицера, которые получили у тамошних помещиков приют как гости. Город Бугуруслан на Малой Кинели был назначен пунктом сбора пленных со всей округи. Из одежды на обратный путь мы снабжались пальто из толстого, грубого русского солдатского сукна, двумя парами рубашек; и парой ботинок, в которых мы очень нуждались.
За это время в Бугуруслане собрались остальные пленные со всей губернии. Из 9-10 тысяч человек, которые вышли из Смоленска, осталось 99. Среди возвращающихся был сумасшедший. Несчастный отморозил мозги. Лучше бы ему остаться в русской могиле, чем возвратиться к ближним.
В июне мы добрались до Бугульмы, маленького городка, где-то в 5000 жителей, в котором находился госпиталь для ссыльных. Поскольку многие заболевания имели место, мы провели там некоторое время, ведь наш начальник был порядочный человек и относился к нам по-человечески. Здесь я видел множество людей с вырванными ноздрями, про которых мне сказали, что это помилованные ссыльные из Сибири, которым разрешили остановиться здесь." - воспоминания Вестфальского (немецкого) лейтенанта Великой армии Циммермана.
Zimmermann Ch. С. Bis nach Sibirien. Erinnerungen aus dem Feldzuge nach Russland und aus der Gefangenschafi 1812-1814. Hannover, 1863. С 26-38. Пер. предоставлен С. Н. Хомченко.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]