Я причисляю себя к народу Бессарабки. Часть 9 - 10
---
Оригинал взят у 
dagusja в Я причисляю себя к народу Бессарабки. Часть 9 и Часть 10
Часть 9
Мы часто ездили с бабой Катей на Подол, проведывать тетю Гелю и дядю Стасика. Старенький трамвай №3 уходил с конечной остановки на ул. Шота Руставели, поднимался по Кловскому спуску на Печерск, опускался по Наводницкой на набережную и вдоль Днепра медленно тащился до Красной площади, где огибал полуразрушенный Гостиный двор и останавливался напротив сквера там же, где и сейчас останавливаются трамваи напротив диспетчерской.
Просидев больше часа у окна грохочущего трамвая, я радостно выскакивала на свободу, в объятия тетки и сразу же выкрикивала название мороженого, которое бы мне хотелось съесть.
А еще я любила вдыхать аромат духов « Красный мак», которым была пропитана теткина комната, разглядывать статуэтки и вазочки, многократно отражающиеся в зеркалах большого трюмо и вешаться на шею теткиному мужу дяде Коле.
В кремовой форменной рубахе и белой фуражке с якорями он был для меня почти сказочным героем.
Дядя Коля был капитаном, он водил по Днепру быстроходное судно на подводных крыльях, которое называлось « Ракетой».
1958 год. Днепр. Труханов остров. Центральный пляж.
Советский Союз покорял космос. Сообщения по радио о взлетах новых космических кораблей вызывали восторженную радость и переполняли всех, без исключения, гордостью за свою страну.
А в Киеве на Днепре с 1957 года начиналась эра «Ракет» и «Метеоров» оснащенных двигателями от бомбардировщиков, развивающих скорость до 120 км/час и взлет которых над водной гладью стоил почти столько же, сколько взлет космической ракеты.
1965 год. «Ракета» и «Метеор» на Днепре.
Теперь эти «Ракеты» бороздят воды других рек в Европе и Китае. С развалом Советского Союза в начале 90-х это чудо инженерной мысли было безжалостно распродано неутомимой армией новых чиновников, быстро сообразивших на чем можно «нагреть руки» в период хаоса и безвластия.
60-е годы. На Речном вокзале.
Мы приезжали к дяде Коле всей семьей на Речной вокзал, где у причалов тогда стояли пришвартованные друг к другу по два, а то и три больших речных колесных парохода, небольшие прогулочные катера и совсем маленькие « лапти», перевозившие людей на противоположный берег к пляжам.
Медленно отчаливая от причала, «Ракета» набирала скорость, задирала нос, поднималась на крыльях и неслась по Днепру, рассекая воду, которая высокой волной разбивалась о песчаные берега.
Любимым местом отдыха на Днепре тогда было еще далекое от городской черты устье Десны, с бурным течением сливающихся воедино рек, белеющими отмелями и пляжами, бесконечными заливными лугами, поросшими высоким душистым разнотравьем. Иногда по воскресеньям здесь скапливалось так много, приехавших утренними катерами на отдых киевлян, что вечером, чтобы вернуть их всех в город, пригоняли большую грузовую баржу. В нее плотно загружали нагретых солнцем и напитками отдыхающих и больше часа тащили на буксире стоящую на дне баржи толпу к Речному вокзалу.
А вот с мамиными разбитными, всегда шумно веселящимися приятельницами с Главпочтамта, мы до устья Десны не доезжали, предпочитая глубокие и прозрачные темные воды Чертороя.
Дикое место у нынешнего Московского моста славилось тихими чистейшими пляжами и спрятанными в глубине вербных зарослей домиками на высоких сваях, размером с курятник, громко именуемых дачами. С начатым в 70-х годах строительством Оболони, все это «куриное» великолепие было быстро стерто с лица земли.
Начало 70-х. Оболонь.
Когда семья собиралась отдыхать на реке Козинке в Конче-Заспе на базе отдыха для сотрудников Главпочтамта, мы отправлялись туда на речном такси. Со своей стоянки у моста Метро эти небольшие быстроходные катера на подводных крыльях с размашисто написанным на белых бортах названием «Стрела», доставляли пассажиров в нужное им на реке место подобно обычному городскому такси.
60-е. На отдыхе в Конча-Заспе.
Ну а самыми памятными путешествиями по Днепру были двухдневные экскурсии в Канев. Туда отправлялись на больших колесных пароходах с отдельными каютами и обедами в ресторане.
В Каневе с причала поднимались по бесконечной деревянной лестнице на высокие днепровские кручи к памятнику Т.Г.Шевченко, с затаенным дыханием, онемев от восторга любовались панорамой Днепра и простиравшимися до горизонта лугами, заливами и озерами левого берега. Потом дружно шли в музей на экскурсию.
А на обратном пути пароход причаливал к песчаным дюнам затопленного теперь уже водами Каневского водохранилища острова Рославль, где устраивался массовый пикник с купанием в воде и валянием в белом речном песке. К вечеру пароход с уставшими от отдыха пассажирами возвращался к Речному вокзалу.
Дома, перед сном, меня усаживали за стол на плетеное детское кресло, стоящее на черном дерматине большого старого дивана. У дивана была высокая спинка с зеркалом и полочками, уставленными традиционной семеркой белых слоников на вышитых в технике «ришелье» салфетках.
Я с аппетитом ужинала, разглядывая находящийся напротив старинный буфет, где сквозь переливающиеся грани стекол видны были изящные фарфоровые чашечки, фруктовницы из цветного хрусталя на высоких витых ножках, фужеры и рюмочки, графинчики и статуэтки, хранимые моей бабушкой с незапамятных времен.
Тем временем на печке уже грелась вода, и наплескавшись в балии, в чистой накрахмаленной ночной сорочке я сладко засыпала под бой больших настенных часов и визг на крутом повороте трамвая №3, спускающегося с Рогнединской на Прозоровскую.
Так я росла: сытой, всегда хорошо одетой, окруженной вниманием и умиленными взглядами родных.
Часть 10
А благодаря папе, талантливому и фанатично преданному своей профессии фотографу, я с раннего возраста чувствовала себя фотомоделью.
Сначала папа фотографировал меня дома и во дворе. Фотоаппаратов тогда было очень мало и поэтому нас всегда окружали любопытные. А в объектив, кроме меня попадали соседи, друзья, прохожие, собаки, коты и голуби вместе с окрестными улицами, домами и пейзажами. Папа снимал всех с удовольствием, не жалея пленку, стараясь ради двух-трех удачных кадров отщелкать целую катушку.
А когда я научилась ходить, он стал брать меня с собой на работу, в ателье цветной фотографии на Красноармейской, недалеко от площади Льва Толстого.
Цветная фотография тогда была большой редкостью, напечатать ее было очень сложно. В фотосалоне ателье, я, еще не осознавая того, училась позировать, улыбаться на камеру, вздергивая и так чересчур курносый нос. А потом с интересом наблюдала непонятный и завораживающий процесс появления фотоснимка, вдыхая запах химикатов в красном полумраке лаборатории.
Первые фотографии папы датированы 1939 годом. Родившись в глухой Смоленской деревушке, он в 1933 году с отцом и матерью переехал в Москву. Детство и юность папы прошли во дворах и переулках Старого Арбата. Его отец, мой дедушка Тимофей, натирал паркет в квартирах московских знаменитостей, бабушка Лукерья работала горничной в «Метрополе».
Москва – это еще одна неотъемлемая часть моей жизни. Меня часто привозили туда и, гуляя по дорожкам Александровского сада у Кремлевской стены или позируя перед объективами папиных фотоаппаратов у Царь-пушки и Царь-колокола, я бесконечно путала имена своих родственников. Кто из них был Луша? Кто Тимоша? Я никак не могла запомнить.
Родившись в Киеве на Прозоровской, где в начале XX века в соседнем доме, перед тем как переехать на Андреевский спуск, 13, жила семья Булгаковых с маленьким Мишей, я в окно папиной московской квартиры разглядывала дом Пашкова, на крыше которого булгаковский Воланд прощался с Москвой, покидая ее. Но «Мастера и Маргариту» я прочитала значительно позже.
С папой я побывала на его родине на Смоленщине. Вырастая на берегах Днепра, с раннего детства обожая тепло и песчаную роскошь его пляжей, в затерянной в дремучих смоленских лесах деревушке Потлово я бегала по воде мелкого ручья, гребла по нему на маленьком деревянном плоту. И ручеек этот причудливо извивающийся в густых кустарниках Валдайской возвышенности был тоже тот самый Днепр.
1966 год. Смоленская обл. Днепр.
Всю жизнь отца можно отследить в подробностях, разглядывая огромное количество фотографий, хранящихся в больших старых чемоданах.
В 1943 папу призвали в армию. Но на фронт он не попал. Окончив военное училище, служил шесть лет в послевоенной Германии. На фотографиях, привезенных оттуда – разрушенный Берлин, руины Рейхстага и уже возведенный монумент солдату-освободителю в Трептов-парке, молоденькие офицеры в широких галифе с чересчур серьезным видом перебирающие клавиши модных тогда немецких аккордеонов, опрятно одетые дети и нарядные немецкие девушки.
Потом его перевели на Украину. На сохранившихся фотографиях: Белгород-днестровский, Новоград-Волынский и, наконец, Киев.
В 1958 году Н.С.Хрущев принял решение Советскую Армию сократить и отец ушел в отставку в звании капитана. И потому, что тогда уже у него была моя мама, в Москву к своим родителям не вернулся.
А, чтобы как-то зарабатывать на жизнь, давнее увлечение фотографией папа сделал своей профессией.
После фотоателье, в 1963 году его пригласили на работу в фотохронику Радио-Телеграфного Агентства Украины. Папа стал фотокорреспондентом РАТАУ, потом ТАСС, членом Союза журналистов Украины и СССР, талантливым фотохудожником и фоторепортером.
Он никогда не расставался с фотоаппаратом, а став фотокорреспондентом, всегда таскал за собой большую прямоугольную сумку, где было не меньше трех камер с разными объективами.
Всю жизнь я любила высматривать папу по телевизору. В прежние годы: в программах новостей, трансляции футбольных матчей, парадов и демонстраций на Крещатике. Теперь - в кадрах старой хроники.
Вот его серый берет мелькает за футбольными воротами нашего стадиона. Вот папа, прикрывая лицо фотоаппаратом, появляется за спинами каких-нибудь лидеров или знаменитостей в репортажах из аэропорта «Борисполь». Верховный Совет и Совет Министров, Киевский оперный театр и Дворец «Украина», Республиканский стадион и Дворец спорта, просто Киев с его улицами и площадями, скверами и парками, старыми домами и новостройками.
Папа спускался в шахты метро, чтобы заснять доблестных метростроевцев. Летал на вертолете над разрушенной Чернобыльской станцией. Он был непревзойденным мастером съемки балетных и оперных постановок. И даже снимая по заданию партии и правительства какой-нибудь очередной передовой колхоз, папа умудрялся делать художественные фотоснимки, которые потом печатались в фотоальбомах ЮНЕСКО.
А сколько фотографий известных людей хранится в его архивах. В объектив его фотоаппарата попадало множество политических и государственных деятелей, актеров и режиссеров, спортсменов и космонавтов. И фотографии разных людей, уже давно забывших, что их когда-то фотографировали или даже не заметивших этого, сохранились в старых бумажных конвертах.
. И в детский сад папа тоже вел меня с фотоаппаратом в руках, чтобы ничего не пропустить по дороге и запечатлеть для истории раскормленных пышнощеких детсадовских воспитанников.
Мой сад № 92 в глубине двора на ул. Горького, 4 жив до сих пор. Маленький старый двухэтажный домик на очень небольшой огражденной территории для игровых площадок отреставрировали и, наверняка сделали элитным и дорогим, как все, что находится сейчас в центре Киева.
А в 60-е это был обычный детский сад, каких в те годы было очень мало и ребятишек туда приводили со всей округи.
Среди нас, русских и украинцев, было много детей из еврейских семей, живших в близлежащих домах и еще не сметенных первой волной эмиграции начала 70-х. Но дети по природе своей интернациональны, да и воспитателям нашим нельзя было отказать в политкорректности. Мы разучивали детские песенки с одним и тем же текстом на русском и украинском языке, учились английскому языку и все много-много ели.
Кормили нас очень вкусно: потрясающими котлетами в молочном соусе, форшмаком из селедки, борщами и салатами, творогом и фруктами.
А для того, чтобы у нас всегда был хороший аппетит, перед обедом к концу утренней прогулки на игровые площадки выносились подносы с разлитой в чашки шипящей бражкой, обыкновенной подслащенной дрожжевой брагой, из которой в дальнейшем можно было гнать самогон. Мы встречали нянек с бражкой восторженными криками «Ура!» и с наслаждением принимали аперитив, после чего наедались обедом и сладко спали.
Из-за тесноты площадок детского сада, нас часто водили парами на прогулки в расположенный совсем рядышком парк им. Т.Г. Шевченко, к Красному корпусу Университета. По дороге мы подбирали горелые спички и в парке из колючих зеленых каштанов с их помощью мастерили человечков. А осенью с особым удовольствием подбрасывали руками и ногами опавшую листву и собирали ее в живописные букеты.
Парк Шевченко, как его называют и сейчас, самый маленький парк в Киеве. Когда-то он назывался Университетским. Его открыли в 1890 году на месте пустыря с коровами и свиньями в грязных лужах. В 1896 году переименовали в Николаевский, поставив памятник императору Николаю I. В 1920 году большевики назвали его Красным. А в 1939 году на пустующем с революции постаменте поставили памятник Т.Г.Шевченко.
В начале 60-х я не застала изящных белокаменных скульптур в круглых бассейнах, их уже убрали. А вот шахматисты-любители, мимо которых мы когда-то проходили, держась за руки, до сих пор ведут свои шахматные сражения, в окружении любопытных болельщиков, занимая скамейки у входа в парк со стороны улицы Горького.
Из детсада меня почти всегда забирала бабушка. Мы спускались с ней по ул. Льва Толстого на площадь и заходили в кафе, где из больших конусообразных емкостей наливали в граненые стаканы томатный или яблочный сок и продавали жареные пирожки с мясом. Там всегда вкусно пахло взбитым молочным коктейлем, а на треугольных столиках стояли металлические креманки наполненные шариками разноцветного мороженого, которое вкусно было запивать газированным лимонадом или еще лучше «Крем-содой».
Потом, выйдя из кафе, мы сразу проходили под арку проходного двора и через пару минут были уже на ул. Шота Руставели. А дальше мимо Кинопанорамы, купив свежего душистого украинского хлеба в магазинчике возле кукольного театра выходили на Прозоровскую.
И если вечером была хорошая погода, а особенно когда приближались праздники и на Крещатике зажигали иллюминацию, бабушка повязывала мне на шею вместо шарфика большой капроновый бант и мы, поднимаясь вверх по Рогнединской, поворачивали вправо на Красноармейскую и дальше по Крещатику к Главпочтамту шли встречать маму с работы.
Предпраздничный Крещатик.
На обратном пути вместе с мамой мы заходили в Центральный гастроном, где всегда покупали к ужину любимую докторскую колбасу, копченую ставриду, иногда ароматную московскую колбаску или нежно-розовую буженину. Тогда мы еще не обзавелись холодильником и продукты покупались каждый день и понемногу.
Отсутствие элементарных бытовых удобств в 60-е годы начинало серьезно тяготить уже привыкших к стремительно улучшающейся жизни жителей бессарабских дворов. Воскресные походы всей семьей в Караваевские бани на углу Пушкинской и Льва Толстого или Троицкие на Красноармейской, теперь уже были не только праздником чистого тела и свежего белья. Это стало напоминанием о том, что где-то в новых домах в квартирах есть ванны и горячая вода. А необходимость в самом центре отстроившегося после войны пафосно красивого большого города таскать ведра с помоями и бегать в туалет в соседний двор огорчала, расстраивала и угнетала.
70-е. Строительство подземного перехода
С 1965 года наши соседи потихоньку начали разъезжаться в новостройки Левобережья. Желание иметь светлую квартиру с центральным отоплением, холодной и даже горячей водой, канализацией и балконом стало постепенно сильнее, чем привязанность к родному двору и дому, подавляло страх перед переездом из центра, как тогда говорили, на периферию.
На вечерних посиделках во дворе все чаще стали обсуждать слухи и предположения о том, когда же наконец наш дом «пойдет на слом».
Меня эти разговоры настораживали и сбивали с толку. Слушая все это, я никак не могла понять на какого «слона» должен пойти наш дом?
И еще меня очень волновал вопрос: если в новых квартирах будет горячая вода, значит, чтобы попить чаю, чайник кипятить не понадобится ? Чай можно будет заваривать водой, текущей из крана ? И таких загадок в моей голове рождалось великое множество.
С этими мыслями я пришла в 1 класс «Б» школы № 79 на ул. Шота Руставели, 37, где когда-то училась моя мама. Всю осень во время уроков мы слышали ритмичный грохот машин, забивающих сваи под второй ярус трибун на Республиканском стадионе и завидовали мальчишкам, которых отобрали для занятий в школе юных футболистов киевского «Динамо».
1969 год. На Республиканском стадионе построили 2-й ярус трибун.
Наша первая учительница Фира Абрамовна учила нас читать и считать стоя за высокой кафедрой у окна. Уроки письма тогда назывались каллиграфией. Надо было не только выводить в прописях красивые завитушки на буквах, но и делать в нужных местах нажим на раздваивающееся перо деревянной ручки, которую то и дело надо было обмакивать в керамическую чернильницу-непроливайку. Линии то утончались, то жирнели и буквы становились нарядными, приобретали объем и вензельную изысканность.
Впрочем, очень быстро, следуя прогрессу, мы перешли на автоматические ручки, в которые чернила заправлялись с помощью приспособления похожего на аптечную пипетку и каллиграфический почерк значительно упростился.
На уроки музыки к нам приходила тоненькая, светловолосая, похожая на сказочную фею скрипачка и класс наполнялся завораживающими звуками живой скрипки, под которую мы старательно выводили детскими голосами серенады про птичек и кузнечиков.
И еще: было много английского языка, на котором после детского сада, мы уже не плохо говорили и даже пели песни и читали стихи по праздникам.
И вот однажды ранней весной 1967 года папа усадил меня на мягкое сидение новенького ЛАЗа. Остановку автобуса №41 сделали совсем недавно, как раз напротив, в том месте, где сейчас находится вход на станцию метро «Дворец спорта». Один раз в час этот автобус отъезжал с нашей Прозоровской, через бульвар Леси Украинки и Дружбы Народов выезжал на мост Патона и ехал дальше, в неизведанные еще дали Левобережья. Сразу за мостом в окнах автобуса слева были видны подъемные краны строящейся Русановки, справа - намытые пески под будущие Березняки.
1967 год. Вдали - Русановка, канал и один из первых подъемных кранов на Березняках.
Конечной остановкой, куда мы приехали, была Ленинградская площадь, которую тогда еще все называли «КП». Во время войны здесь был контрольно-пропускной пункт.
Конец 60-х. Ленинградская площадь.
1972 год. Мост Патона. Русановка.
Когда мы вышли из автобуса, папа взмахнул рукой, показывая мне дом, в котором мы теперь будем жить. Новая девятиэтажка среди песчаных пустырей и еще не погибших в городском воздухе сосен, показавшаяся мне небоскребом, сверкала на солнце большими окнами эркеров.
1967 год. Новостройки на Ленинградской площади.
Потрясение было катастрофическим. От солнечных бликов закружилась голова, подкосились ноги и меня стошнило. Напуганная, я немедленно хотела вернуться в сырой уют дома на Прозоровской.
Но мое бессарабское детство уже закончилось. Дом № 26 вместе с соседними домами все-таки сломали и на их месте выросло большое современное здание из стекла и бетона.
- ***
В ноябре 2004 года пришедшие к моим соседям погреться люди с Майдана, с порога попросили меня назвать свою фамилию. Я с удовольствием представилась. Мне всегда приятно произносить свою красивую и бесспорно русскую фамилию. Революционеры нахмурились и сказали, что с такой фамилией я не имею права причислять себя к украинскому народу.
« Да ради бога! » - ответила я с той интонацией, с которой говорили не только в Одессе, но и в старом Киеве, переняв это у местных евреев. Как скажете, дорогие. Не очень-то и хотелось.
Зато я с удовольствием причисляю себя к народу Бессарабки, к настоящим киевлянам, по сей день хранящим дух и традиции этого города, его своеобразный русский язык, впитавший множественные оттенки украинского, еврейского, польского и других языков, культуру его городских дворов и безграничную любовь к этому святому месту на земле.
И не похожи ли вы, оранжевые революционеры, загадившие Крещатик под предводительством своих иногородних вождей, на тех немецких оккупантов из далекого 1941?
Я очень хорошо знаю, что в Киеве есть еще очень много наших, таких как я, киевлян, обладателей особого чувства гордости за город, в котором они родились и выросли, где живут или покоятся на киевских кладбищах их мамы и папы, дедушки и бабушки. Эти люди, будь их воля, никогда бы не допустили того, что делают сейчас здесь дорвавшиеся до власти варвары, пришедшие в чужой монастырь со своим провинциальным уставом.
Но ничего они с нами не сделают.
Мы уже передали любовь к Киеву своим детям, а те передадут своим.
К ним примкнут другие по-настоящему влюбленные в этот город люди.
И Киев вновь станет тем неповторимым местом над Днепром, где весной на улицах зацветают каштаны, а за ними - с медовым запахом липы. Где летом у реки по-особенному пахнет нагретый солнцем нежный белый песок, поросший вербой. Где дома утопают в роскоши скверов и парков. И люди, несмотря на все, выпавшие на их долю тяготы и несчастья, знают что такое такт и порядочность. Так будет.
Часть 9
Мы часто ездили с бабой Катей на Подол, проведывать тетю Гелю и дядю Стасика. Старенький трамвай №3 уходил с конечной остановки на ул. Шота Руставели, поднимался по Кловскому спуску на Печерск, опускался по Наводницкой на набережную и вдоль Днепра медленно тащился до Красной площади, где огибал полуразрушенный Гостиный двор и останавливался напротив сквера там же, где и сейчас останавливаются трамваи напротив диспетчерской.
Просидев больше часа у окна грохочущего трамвая, я радостно выскакивала на свободу, в объятия тетки и сразу же выкрикивала название мороженого, которое бы мне хотелось съесть.
А еще я любила вдыхать аромат духов « Красный мак», которым была пропитана теткина комната, разглядывать статуэтки и вазочки, многократно отражающиеся в зеркалах большого трюмо и вешаться на шею теткиному мужу дяде Коле.
В кремовой форменной рубахе и белой фуражке с якорями он был для меня почти сказочным героем.
Дядя Коля был капитаном, он водил по Днепру быстроходное судно на подводных крыльях, которое называлось « Ракетой».
1958 год. Днепр. Труханов остров. Центральный пляж.
Советский Союз покорял космос. Сообщения по радио о взлетах новых космических кораблей вызывали восторженную радость и переполняли всех, без исключения, гордостью за свою страну.
А в Киеве на Днепре с 1957 года начиналась эра «Ракет» и «Метеоров» оснащенных двигателями от бомбардировщиков, развивающих скорость до 120 км/час и взлет которых над водной гладью стоил почти столько же, сколько взлет космической ракеты.
1965 год. «Ракета» и «Метеор» на Днепре.
Теперь эти «Ракеты» бороздят воды других рек в Европе и Китае. С развалом Советского Союза в начале 90-х это чудо инженерной мысли было безжалостно распродано неутомимой армией новых чиновников, быстро сообразивших на чем можно «нагреть руки» в период хаоса и безвластия.
60-е годы. На Речном вокзале.
Мы приезжали к дяде Коле всей семьей на Речной вокзал, где у причалов тогда стояли пришвартованные друг к другу по два, а то и три больших речных колесных парохода, небольшие прогулочные катера и совсем маленькие « лапти», перевозившие людей на противоположный берег к пляжам.
Медленно отчаливая от причала, «Ракета» набирала скорость, задирала нос, поднималась на крыльях и неслась по Днепру, рассекая воду, которая высокой волной разбивалась о песчаные берега.
Любимым местом отдыха на Днепре тогда было еще далекое от городской черты устье Десны, с бурным течением сливающихся воедино рек, белеющими отмелями и пляжами, бесконечными заливными лугами, поросшими высоким душистым разнотравьем. Иногда по воскресеньям здесь скапливалось так много, приехавших утренними катерами на отдых киевлян, что вечером, чтобы вернуть их всех в город, пригоняли большую грузовую баржу. В нее плотно загружали нагретых солнцем и напитками отдыхающих и больше часа тащили на буксире стоящую на дне баржи толпу к Речному вокзалу.
А вот с мамиными разбитными, всегда шумно веселящимися приятельницами с Главпочтамта, мы до устья Десны не доезжали, предпочитая глубокие и прозрачные темные воды Чертороя.
Дикое место у нынешнего Московского моста славилось тихими чистейшими пляжами и спрятанными в глубине вербных зарослей домиками на высоких сваях, размером с курятник, громко именуемых дачами. С начатым в 70-х годах строительством Оболони, все это «куриное» великолепие было быстро стерто с лица земли.
Начало 70-х. Оболонь.
Когда семья собиралась отдыхать на реке Козинке в Конче-Заспе на базе отдыха для сотрудников Главпочтамта, мы отправлялись туда на речном такси. Со своей стоянки у моста Метро эти небольшие быстроходные катера на подводных крыльях с размашисто написанным на белых бортах названием «Стрела», доставляли пассажиров в нужное им на реке место подобно обычному городскому такси.
60-е. На отдыхе в Конча-Заспе.
Ну а самыми памятными путешествиями по Днепру были двухдневные экскурсии в Канев. Туда отправлялись на больших колесных пароходах с отдельными каютами и обедами в ресторане.
В Каневе с причала поднимались по бесконечной деревянной лестнице на высокие днепровские кручи к памятнику Т.Г.Шевченко, с затаенным дыханием, онемев от восторга любовались панорамой Днепра и простиравшимися до горизонта лугами, заливами и озерами левого берега. Потом дружно шли в музей на экскурсию.
А на обратном пути пароход причаливал к песчаным дюнам затопленного теперь уже водами Каневского водохранилища острова Рославль, где устраивался массовый пикник с купанием в воде и валянием в белом речном песке. К вечеру пароход с уставшими от отдыха пассажирами возвращался к Речному вокзалу.
Дома, перед сном, меня усаживали за стол на плетеное детское кресло, стоящее на черном дерматине большого старого дивана. У дивана была высокая спинка с зеркалом и полочками, уставленными традиционной семеркой белых слоников на вышитых в технике «ришелье» салфетках.
Я с аппетитом ужинала, разглядывая находящийся напротив старинный буфет, где сквозь переливающиеся грани стекол видны были изящные фарфоровые чашечки, фруктовницы из цветного хрусталя на высоких витых ножках, фужеры и рюмочки, графинчики и статуэтки, хранимые моей бабушкой с незапамятных времен.
Тем временем на печке уже грелась вода, и наплескавшись в балии, в чистой накрахмаленной ночной сорочке я сладко засыпала под бой больших настенных часов и визг на крутом повороте трамвая №3, спускающегося с Рогнединской на Прозоровскую.
Так я росла: сытой, всегда хорошо одетой, окруженной вниманием и умиленными взглядами родных.
Часть 10
А благодаря папе, талантливому и фанатично преданному своей профессии фотографу, я с раннего возраста чувствовала себя фотомоделью.
Сначала папа фотографировал меня дома и во дворе. Фотоаппаратов тогда было очень мало и поэтому нас всегда окружали любопытные. А в объектив, кроме меня попадали соседи, друзья, прохожие, собаки, коты и голуби вместе с окрестными улицами, домами и пейзажами. Папа снимал всех с удовольствием, не жалея пленку, стараясь ради двух-трех удачных кадров отщелкать целую катушку.
А когда я научилась ходить, он стал брать меня с собой на работу, в ателье цветной фотографии на Красноармейской, недалеко от площади Льва Толстого.
Цветная фотография тогда была большой редкостью, напечатать ее было очень сложно. В фотосалоне ателье, я, еще не осознавая того, училась позировать, улыбаться на камеру, вздергивая и так чересчур курносый нос. А потом с интересом наблюдала непонятный и завораживающий процесс появления фотоснимка, вдыхая запах химикатов в красном полумраке лаборатории.
Первые фотографии папы датированы 1939 годом. Родившись в глухой Смоленской деревушке, он в 1933 году с отцом и матерью переехал в Москву. Детство и юность папы прошли во дворах и переулках Старого Арбата. Его отец, мой дедушка Тимофей, натирал паркет в квартирах московских знаменитостей, бабушка Лукерья работала горничной в «Метрополе».
Москва – это еще одна неотъемлемая часть моей жизни. Меня часто привозили туда и, гуляя по дорожкам Александровского сада у Кремлевской стены или позируя перед объективами папиных фотоаппаратов у Царь-пушки и Царь-колокола, я бесконечно путала имена своих родственников. Кто из них был Луша? Кто Тимоша? Я никак не могла запомнить.
Родившись в Киеве на Прозоровской, где в начале XX века в соседнем доме, перед тем как переехать на Андреевский спуск, 13, жила семья Булгаковых с маленьким Мишей, я в окно папиной московской квартиры разглядывала дом Пашкова, на крыше которого булгаковский Воланд прощался с Москвой, покидая ее. Но «Мастера и Маргариту» я прочитала значительно позже.
С папой я побывала на его родине на Смоленщине. Вырастая на берегах Днепра, с раннего детства обожая тепло и песчаную роскошь его пляжей, в затерянной в дремучих смоленских лесах деревушке Потлово я бегала по воде мелкого ручья, гребла по нему на маленьком деревянном плоту. И ручеек этот причудливо извивающийся в густых кустарниках Валдайской возвышенности был тоже тот самый Днепр.
1966 год. Смоленская обл. Днепр.
Всю жизнь отца можно отследить в подробностях, разглядывая огромное количество фотографий, хранящихся в больших старых чемоданах.
В 1943 папу призвали в армию. Но на фронт он не попал. Окончив военное училище, служил шесть лет в послевоенной Германии. На фотографиях, привезенных оттуда – разрушенный Берлин, руины Рейхстага и уже возведенный монумент солдату-освободителю в Трептов-парке, молоденькие офицеры в широких галифе с чересчур серьезным видом перебирающие клавиши модных тогда немецких аккордеонов, опрятно одетые дети и нарядные немецкие девушки.
Потом его перевели на Украину. На сохранившихся фотографиях: Белгород-днестровский, Новоград-Волынский и, наконец, Киев.
В 1958 году Н.С.Хрущев принял решение Советскую Армию сократить и отец ушел в отставку в звании капитана. И потому, что тогда уже у него была моя мама, в Москву к своим родителям не вернулся.
А, чтобы как-то зарабатывать на жизнь, давнее увлечение фотографией папа сделал своей профессией.
После фотоателье, в 1963 году его пригласили на работу в фотохронику Радио-Телеграфного Агентства Украины. Папа стал фотокорреспондентом РАТАУ, потом ТАСС, членом Союза журналистов Украины и СССР, талантливым фотохудожником и фоторепортером.
Он никогда не расставался с фотоаппаратом, а став фотокорреспондентом, всегда таскал за собой большую прямоугольную сумку, где было не меньше трех камер с разными объективами.
Всю жизнь я любила высматривать папу по телевизору. В прежние годы: в программах новостей, трансляции футбольных матчей, парадов и демонстраций на Крещатике. Теперь - в кадрах старой хроники.
Вот его серый берет мелькает за футбольными воротами нашего стадиона. Вот папа, прикрывая лицо фотоаппаратом, появляется за спинами каких-нибудь лидеров или знаменитостей в репортажах из аэропорта «Борисполь». Верховный Совет и Совет Министров, Киевский оперный театр и Дворец «Украина», Республиканский стадион и Дворец спорта, просто Киев с его улицами и площадями, скверами и парками, старыми домами и новостройками.
Папа спускался в шахты метро, чтобы заснять доблестных метростроевцев. Летал на вертолете над разрушенной Чернобыльской станцией. Он был непревзойденным мастером съемки балетных и оперных постановок. И даже снимая по заданию партии и правительства какой-нибудь очередной передовой колхоз, папа умудрялся делать художественные фотоснимки, которые потом печатались в фотоальбомах ЮНЕСКО.
А сколько фотографий известных людей хранится в его архивах. В объектив его фотоаппарата попадало множество политических и государственных деятелей, актеров и режиссеров, спортсменов и космонавтов. И фотографии разных людей, уже давно забывших, что их когда-то фотографировали или даже не заметивших этого, сохранились в старых бумажных конвертах.
. И в детский сад папа тоже вел меня с фотоаппаратом в руках, чтобы ничего не пропустить по дороге и запечатлеть для истории раскормленных пышнощеких детсадовских воспитанников.
Мой сад № 92 в глубине двора на ул. Горького, 4 жив до сих пор. Маленький старый двухэтажный домик на очень небольшой огражденной территории для игровых площадок отреставрировали и, наверняка сделали элитным и дорогим, как все, что находится сейчас в центре Киева.
А в 60-е это был обычный детский сад, каких в те годы было очень мало и ребятишек туда приводили со всей округи.
Среди нас, русских и украинцев, было много детей из еврейских семей, живших в близлежащих домах и еще не сметенных первой волной эмиграции начала 70-х. Но дети по природе своей интернациональны, да и воспитателям нашим нельзя было отказать в политкорректности. Мы разучивали детские песенки с одним и тем же текстом на русском и украинском языке, учились английскому языку и все много-много ели.
Кормили нас очень вкусно: потрясающими котлетами в молочном соусе, форшмаком из селедки, борщами и салатами, творогом и фруктами.
А для того, чтобы у нас всегда был хороший аппетит, перед обедом к концу утренней прогулки на игровые площадки выносились подносы с разлитой в чашки шипящей бражкой, обыкновенной подслащенной дрожжевой брагой, из которой в дальнейшем можно было гнать самогон. Мы встречали нянек с бражкой восторженными криками «Ура!» и с наслаждением принимали аперитив, после чего наедались обедом и сладко спали.
Из-за тесноты площадок детского сада, нас часто водили парами на прогулки в расположенный совсем рядышком парк им. Т.Г. Шевченко, к Красному корпусу Университета. По дороге мы подбирали горелые спички и в парке из колючих зеленых каштанов с их помощью мастерили человечков. А осенью с особым удовольствием подбрасывали руками и ногами опавшую листву и собирали ее в живописные букеты.
Парк Шевченко, как его называют и сейчас, самый маленький парк в Киеве. Когда-то он назывался Университетским. Его открыли в 1890 году на месте пустыря с коровами и свиньями в грязных лужах. В 1896 году переименовали в Николаевский, поставив памятник императору Николаю I. В 1920 году большевики назвали его Красным. А в 1939 году на пустующем с революции постаменте поставили памятник Т.Г.Шевченко.
В начале 60-х я не застала изящных белокаменных скульптур в круглых бассейнах, их уже убрали. А вот шахматисты-любители, мимо которых мы когда-то проходили, держась за руки, до сих пор ведут свои шахматные сражения, в окружении любопытных болельщиков, занимая скамейки у входа в парк со стороны улицы Горького.
Из детсада меня почти всегда забирала бабушка. Мы спускались с ней по ул. Льва Толстого на площадь и заходили в кафе, где из больших конусообразных емкостей наливали в граненые стаканы томатный или яблочный сок и продавали жареные пирожки с мясом. Там всегда вкусно пахло взбитым молочным коктейлем, а на треугольных столиках стояли металлические креманки наполненные шариками разноцветного мороженого, которое вкусно было запивать газированным лимонадом или еще лучше «Крем-содой».
Потом, выйдя из кафе, мы сразу проходили под арку проходного двора и через пару минут были уже на ул. Шота Руставели. А дальше мимо Кинопанорамы, купив свежего душистого украинского хлеба в магазинчике возле кукольного театра выходили на Прозоровскую.
И если вечером была хорошая погода, а особенно когда приближались праздники и на Крещатике зажигали иллюминацию, бабушка повязывала мне на шею вместо шарфика большой капроновый бант и мы, поднимаясь вверх по Рогнединской, поворачивали вправо на Красноармейскую и дальше по Крещатику к Главпочтамту шли встречать маму с работы.
Предпраздничный Крещатик.
На обратном пути вместе с мамой мы заходили в Центральный гастроном, где всегда покупали к ужину любимую докторскую колбасу, копченую ставриду, иногда ароматную московскую колбаску или нежно-розовую буженину. Тогда мы еще не обзавелись холодильником и продукты покупались каждый день и понемногу.
Отсутствие элементарных бытовых удобств в 60-е годы начинало серьезно тяготить уже привыкших к стремительно улучшающейся жизни жителей бессарабских дворов. Воскресные походы всей семьей в Караваевские бани на углу Пушкинской и Льва Толстого или Троицкие на Красноармейской, теперь уже были не только праздником чистого тела и свежего белья. Это стало напоминанием о том, что где-то в новых домах в квартирах есть ванны и горячая вода. А необходимость в самом центре отстроившегося после войны пафосно красивого большого города таскать ведра с помоями и бегать в туалет в соседний двор огорчала, расстраивала и угнетала.
70-е. Строительство подземного перехода
С 1965 года наши соседи потихоньку начали разъезжаться в новостройки Левобережья. Желание иметь светлую квартиру с центральным отоплением, холодной и даже горячей водой, канализацией и балконом стало постепенно сильнее, чем привязанность к родному двору и дому, подавляло страх перед переездом из центра, как тогда говорили, на периферию.
На вечерних посиделках во дворе все чаще стали обсуждать слухи и предположения о том, когда же наконец наш дом «пойдет на слом».
Меня эти разговоры настораживали и сбивали с толку. Слушая все это, я никак не могла понять на какого «слона» должен пойти наш дом?
И еще меня очень волновал вопрос: если в новых квартирах будет горячая вода, значит, чтобы попить чаю, чайник кипятить не понадобится ? Чай можно будет заваривать водой, текущей из крана ? И таких загадок в моей голове рождалось великое множество.
С этими мыслями я пришла в 1 класс «Б» школы № 79 на ул. Шота Руставели, 37, где когда-то училась моя мама. Всю осень во время уроков мы слышали ритмичный грохот машин, забивающих сваи под второй ярус трибун на Республиканском стадионе и завидовали мальчишкам, которых отобрали для занятий в школе юных футболистов киевского «Динамо».
1969 год. На Республиканском стадионе построили 2-й ярус трибун.
Наша первая учительница Фира Абрамовна учила нас читать и считать стоя за высокой кафедрой у окна. Уроки письма тогда назывались каллиграфией. Надо было не только выводить в прописях красивые завитушки на буквах, но и делать в нужных местах нажим на раздваивающееся перо деревянной ручки, которую то и дело надо было обмакивать в керамическую чернильницу-непроливайку. Линии то утончались, то жирнели и буквы становились нарядными, приобретали объем и вензельную изысканность.
Впрочем, очень быстро, следуя прогрессу, мы перешли на автоматические ручки, в которые чернила заправлялись с помощью приспособления похожего на аптечную пипетку и каллиграфический почерк значительно упростился.
На уроки музыки к нам приходила тоненькая, светловолосая, похожая на сказочную фею скрипачка и класс наполнялся завораживающими звуками живой скрипки, под которую мы старательно выводили детскими голосами серенады про птичек и кузнечиков.
И еще: было много английского языка, на котором после детского сада, мы уже не плохо говорили и даже пели песни и читали стихи по праздникам.
И вот однажды ранней весной 1967 года папа усадил меня на мягкое сидение новенького ЛАЗа. Остановку автобуса №41 сделали совсем недавно, как раз напротив, в том месте, где сейчас находится вход на станцию метро «Дворец спорта». Один раз в час этот автобус отъезжал с нашей Прозоровской, через бульвар Леси Украинки и Дружбы Народов выезжал на мост Патона и ехал дальше, в неизведанные еще дали Левобережья. Сразу за мостом в окнах автобуса слева были видны подъемные краны строящейся Русановки, справа - намытые пески под будущие Березняки.
1967 год. Вдали - Русановка, канал и один из первых подъемных кранов на Березняках.
Конечной остановкой, куда мы приехали, была Ленинградская площадь, которую тогда еще все называли «КП». Во время войны здесь был контрольно-пропускной пункт.
Конец 60-х. Ленинградская площадь.
1972 год. Мост Патона. Русановка.
Когда мы вышли из автобуса, папа взмахнул рукой, показывая мне дом, в котором мы теперь будем жить. Новая девятиэтажка среди песчаных пустырей и еще не погибших в городском воздухе сосен, показавшаяся мне небоскребом, сверкала на солнце большими окнами эркеров.
1967 год. Новостройки на Ленинградской площади.
Потрясение было катастрофическим. От солнечных бликов закружилась голова, подкосились ноги и меня стошнило. Напуганная, я немедленно хотела вернуться в сырой уют дома на Прозоровской.
Но мое бессарабское детство уже закончилось. Дом № 26 вместе с соседними домами все-таки сломали и на их месте выросло большое современное здание из стекла и бетона.
- ***
В ноябре 2004 года пришедшие к моим соседям погреться люди с Майдана, с порога попросили меня назвать свою фамилию. Я с удовольствием представилась. Мне всегда приятно произносить свою красивую и бесспорно русскую фамилию. Революционеры нахмурились и сказали, что с такой фамилией я не имею права причислять себя к украинскому народу.
« Да ради бога! » - ответила я с той интонацией, с которой говорили не только в Одессе, но и в старом Киеве, переняв это у местных евреев. Как скажете, дорогие. Не очень-то и хотелось.
Зато я с удовольствием причисляю себя к народу Бессарабки, к настоящим киевлянам, по сей день хранящим дух и традиции этого города, его своеобразный русский язык, впитавший множественные оттенки украинского, еврейского, польского и других языков, культуру его городских дворов и безграничную любовь к этому святому месту на земле.
И не похожи ли вы, оранжевые революционеры, загадившие Крещатик под предводительством своих иногородних вождей, на тех немецких оккупантов из далекого 1941?
Я очень хорошо знаю, что в Киеве есть еще очень много наших, таких как я, киевлян, обладателей особого чувства гордости за город, в котором они родились и выросли, где живут или покоятся на киевских кладбищах их мамы и папы, дедушки и бабушки. Эти люди, будь их воля, никогда бы не допустили того, что делают сейчас здесь дорвавшиеся до власти варвары, пришедшие в чужой монастырь со своим провинциальным уставом.
Но ничего они с нами не сделают.
Мы уже передали любовь к Киеву своим детям, а те передадут своим.
К ним примкнут другие по-настоящему влюбленные в этот город люди.
И Киев вновь станет тем неповторимым местом над Днепром, где весной на улицах зацветают каштаны, а за ними - с медовым запахом липы. Где летом у реки по-особенному пахнет нагретый солнцем нежный белый песок, поросший вербой. Где дома утопают в роскоши скверов и парков. И люди, несмотря на все, выпавшие на их долю тяготы и несчастья, знают что такое такт и порядочность. Так будет.
Взято: vakin.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]