Музыканту и в концлагере выжить легче.
---
"Нас везли в Германию, через Берлин. Ехали три дня. В пути солдаты умирали, их на станциях выносили, и к концу движения в вагоне стало просторно. Это был конец сентября 1941 г.
Поезд остановился ранним утром. Нас высадили, было сыро, холодно, ну и, конечно, голодно. Повели колонной. Когда мы шли по дороге, то по обе ее стороны, через 7, 8, 10 метров лежали мертвые (убитые) наши пленные. Это ужасно действовало на нашу психику.
Шли долго. Подвели нас к воротам. Огромные ворота, колючая проволока в несколько рядов. Зашли в лагерь, по бокам, справа и слева, на столбах висят военнопленные, живые, привязанные колючей проволокой. Немцы-конвоиры говорят: "Das ist juden" (это евреи).
Нас провели в конец лагеря и поместили на ровном месте. На этой большой территории была сплошная грязь. Мы сгруппировались по 10, 12 человек, пытались разжечь костер, но немцы не давали, тушили его и нас избивали. Но все же, к ночи мы разожгли костер. Затем угли убрали и легли на теплую землю.
Я так уснул, что проснулся от удара. Когда открыл глаза, никого из наших не было, только двое солдат с овчаркой и плетками. Когда я встал, они ударили меня, я упал. Собака хватала меня за шинель.
Снова встал, еще ударили, я опять упал. И думаю, если еще раз ударят, мне уже не встать. Я напряг все свои силы, встал и попытался убежать, меня еще раз по плечу ударили, и я от них оторвался и смешался среди военнопленных. Вот здесь моя жизнь была на волоске.
Три дня нас не кормили, держали на открытом воздухе, а было холодно, шли дожди со снегом. Мы были все мокрые до ниточки. И я был почти не живой. Еще бы немного, я бы умер. Но поздно вечером нам разрешили зайти в барак. Набралось столько народа, что невозможно было присесть. Утром нам дали хлеб, днем баланду, и я ожил.
Как только немцы над нами не издевались? За баландой выстраивали в очередь часа за два. Очередь на километр, и велели снимать головные уборы. В этом лагере, мы называли его Берген, на меня завели карточку. Выдали бирку на шею под № 15420.
В лагере был карантин - один месяц на выживание. Пленные быстро умирали, и недели через три вся площадь (а это грязное месиво) покрылась трупами военнопленных. 15 тысяч лежали голыми. Вероятно, я выжил здесь только потому, что был одет в шинель. А многие ведь были в одних гимнастерках.
Мы были все во вшах, искусаны блохами. В конце октября 1941 г. нас избавили от вшей, мы помылись в бане. Одежду прожарили. После этого я спал, как убитый.
В один "прекрасный" день приехали "хозяева" отбирать нас на работу. Стали проводить экзамены! Нужно было пробежать. Я был так слаб, что пробежал совсем немного, как дряхлый 100-летний старик.
Я попал в группу, в которой было 20 человек, нас послали к помещику на уборку урожая. Все бы не плохо, но нас чем-то накормили, и я заболел дизентерией. Жили мы в конюшне. Я сильно болел, на работу ходить не мог. Конвоир пинал меня, говорил, что я - лентяй, заставлял встать.
Хлеба мне перестали давать. Меня подкармливали свои, которые работали в поле. Пролежал я примерно 15 дней. Потом мне ребята говорят: "Тебе надо выходить на работу, а то тебя отправят в лагерь, и там ты не выживешь".
И вот как-то утром я встал и пошел вместе со всеми на работу в поле. Меня вели, меняясь, по два человека. Нужно было переносить снопы, а я даже вилы не мог поднять. Поправлялся я очень медленно.
Дней 40 мы пробыли здесь. Потом нас куда-то повезли и определили на большом конном дворе. Мы стали жить в большой конюшне, в которой были смонтированы нары в три ряда. Так как было очень холодно, мы все поместились на нарах третьего яруса. Все были во вшах.
В начале марта 1942 г. нам сделали дезинфекцию, вымыли в бане, и человек 60 отвезли на работу. Это была рабочая команда 170/31, располагавшаяся в семи километрах от городов Дослау-Дессау.
Жить и работать было очень трудно. Деревянные колодки на ногах вывертывали ноги, зимой к ним налипал снег. А до работы надо было пройти семь с половиной километров.
В 1942 г. я работал в группе (по 20 человек) в сельской местности: весной - на посадке картофеля, а осенью - на уборке урожая и др. У крестьян кормили лучше, я поправился, набрал силу.
Весной 1942 г. меня сильно побил немец, отбил мне почки. Бил пряжкой солдатского ремня со всей силой по голому телу. У меня распухли ноги, стали, как чурки. Я сильно испугался, зная, что в таких случаях ребята умирали. Только Бог знает, как я выжил. Самому не верится. А выживали в этой рабочей команде 170/31 только месяц, а потом меняли штат за счет прибытия новых военнопленных. Сначала мы строили учебные окопы, потом стрельбище, затем вместе с французами еще большое стрельбище, после железную дорогу (узкоколейку), грузили на тачках гравий на Эльбе.
В августе 1943 года нас переправили в лагерь Шталаг-326 (но, может, другая цифра, я мог забыть). Это огромный лагерь, где группировали военнопленных и отправляли на работы. Вскоре после поступления в этот лагерь мы сидели в бараке на полу и ждали, когда принесут баланду.
Я увидел, лежит мандолина. Взял ее, настроил и стал играть. Ребята удивились. А я сказал, что учился в музыкальном училище. Вскоре пришли два парня и обратились ко мне: "Забирай мандолину и пойдешь с нами". Я говорю: "Мандолина не моя, и еще мы ждем баланду". А они говорят: "Без разговоров, шагом марш!".
Привели меня в другой барак, заходит здоровенный мужчина. Это был главный полицай Белорде. Пленные его звали "бомбовоз". Он меня спрашивает: "Бульбу градь умеешь, а лявонину сыграешь?". Я сыграл и то, и другое.
Меня посадили за стол и дали чашку крупяного супа. Я быстро съел. Больше не дадим, говорят, иначе может получиться заворот кишок. Был я очень тощий. Меня отвели еще в другой барак, где сидели двое пленных. При разговоре выяснилось, что они тоже музыканты.
Итак, я попал в огороженный проволокой отсек, блок, где были бараки, в которых жили военнопленные по обслуживанию данного лагеря. Постепенно группа музыкантов пополнялась, их выискивали среди поступавших в лагерь военнопленных.
В итоге набралось человек 12. Почти у всех были инструменты: скрипки, гитары, балалайки, мандолина, аккордеон. Среди этих музыкантов был профессионал - балалаечник Валентин Спиридонов из Нижнего Новгорода. До войны Валентин в этом городе руководил самодеятельными оркестрами русских народных инструментов. В лагере ему приказали руководить нашим музыкальным коллективом.
Блоком по обслуживанию лагеря руководил немец - фельдфебель. Он говорил на русском без акцента. По его рассказам, он был в русском плену в Сибири еще в Первую мировую войну. Там женился, у него осталась в Сибири жена с сыном.
Это был видный мужчина лет 42-45. Поначалу мы были в его подчинении. Хлеба здесь давали как всем - 250 г, а баланды ели вдоволь. Фельдфебель водил нас за баландой и говорил: "Берите, сколько хотите". Мы брали с запасом, конечно, не съедали все, но стали помогать пленным из других блоков, носили в санчасть.
Когда у нас уже были готовые музыкальные номера, фельдфебель велел нам сесть около барака и играть, а сам стоял в стороне и слушал. Потом махнет рукой, значит, играть хватит. Мы - шапка в охапку и уходили. Так повторялось регулярно, но не очень часто. В основном, мы репетировали.
Фельдфебель любил выпить, часто приходил поддатый. Помню забавный случай. Один раз, ночью часа в 3 он заявляется с худым, высоким, пьяным немцем. Нас разбудили, и фельдфебель приказал играть. Мы в нижнем белье устроились прямо на нарах, которые были в два яруса. И стали играть.
Для фельдфебеля мы играли только русские песни. Он до того вошел в раж, что бросил табуретку, выломал ножку и дирижировал. Другому немцу это не нравилось, ему подавай немецкую музыку. Фельдфебель все время его отталкивал, а тот все ему мешал.
Тогда у нас посреди барака был столб, а на нем висела проволока, из которой мы делали струны. Так вот, фельдфебель примотал проволокой своего дружка к столбу, чуть ли не за шею. Мы смотрим, дело плохо. Надо отвязать немца, случись что, нам попадет. Кто-то из музыкантов встал и отвязал его, он так и упал на пол.
Некоторое время я оформлял бланки военнопленных на немецком языке. Немецкий я изучал в школе 4 года, в музыкальном училище - 3 года. Умел писать по-немецки.
Постепенно наш блок пополняли музыкантами, артистами и т.д. Например, появился Пальчиков – главный режиссер и артист Саратовского драматического театра, еще был режиссер оперетты (фамилию не помню). Пальчиков стал ставить пьесы и сам играл потрясающе.
В нашем блоке был длинный сарай. Там оформили сцену, оркестровую яму. На сиденьях (лавках) человек 150 вмещалось. Ставили спектакли и даже две оперетты, где женщин играли наши ребята и пели, подражая женщинам. Давали большие концерты. Приглашались на них военнопленные и даже бывали немецкие солдаты. Находился я в этом лагере до освобождения - 2 апреля 1945 г., но за три дня до свободы нам удалось вдвоем сбежать. Когда американцы и англичане начали наступление, из лагеря, а он был огромный, вглубь Германии стали отправлять тысячи военнопленных.
По слухам, в лагере оставалось 17 тысяч, и всех хотели уничтожить. Однако комендант нашего лагеря сдал его американцам. Поэтому мы через три дня нашего бегства вернулись в лагерь.
Было жутко видеть, как военнопленные жгли костры, варили, жарили мясо, объедались и многие умирали. Коров заводили в лагерь, резали и ели по всякому. Стали выдавать нам солдатский американский паек (500 калорий). Я тоже объелся и заболел. Три дня не стал принимать пищу и постепенно поправился.
Жили мы в этом лагере около месяца, потом нас перевезли во вторую зону, в немецкий военный городок. Здесь Пальчиков, Скобелин, Чимранов организовали большой ансамбль из военнопленных. Я играл в музыкальной группе на аккордеоне. Нашему ансамблю выдали американские костюмы (не новые). Мы выступали перед бывшими военнопленными, не только в городке, но и за его пределами.
Находились мы здесь долго, освободили нас 2 апреля, и только в конце сентября 1945 г. переправили через Эльбу на понтонах и передали советскому руководству. По прибытии на нашу сторону ансамбль дал концерт для комсостава, после этого несколько музыкантов зачислили в ансамбль Энской части.
Энском мы называли город под Берлином - Любтек, вернее Любау, но не помню точно. В этом городе и базировался ансамбль красной песни и пляски. В нем теперь были и бывшие военнопленные. Примерно в октябре 1945 г. началась первая демобилизация.
Руководитель музыкальной группы армянин, трубач, примерно с 1912 года рождения, попал в демобилизацию. И тогда меня назначили руководителем музыкального ансамбля. Выделили мне отдельную комнату с пианино.
Надо было подготовить и обработать программу для предстоящего смотра художественной самодеятельности. С работой я справился. Выступали с успехом. Я получил благодарность от командования.
Нашим подразделением командовал генерал Колчанов, маленького роста, толстенький человек. Однажды он вызвал меня и беседовал со мной о плене. Когда нашу часть перевезли в г. Грайфсвальд на Балтийском море, здесь ансамбль выступил в грандиозном сводном концерте. В огромном зале присутствовало более тысячи солдат и офицеров.
В конце декабря наша армия перебазировалась на Украину в г. Днепропетровск. Там мы тоже часто давали концерты. Наконец, в мае 1946 г. я демобилизовался и вернулся домой в Пермь к маме.
Жили в Мотовилихе на улице 1-я Висимская: мама, ее брат Павел, я, сестра Ольга и брат Николай. В начале июня 1946 г. я поступил в джаз-оркестр аккордеонистом. Художественным руководителем был Паггин Викентий Степанович, после него - Терпиловский Генрих Романович. Оркестр играл за 30 минут перед началом сеансов в кинотеатре "Художественный".
В 1949 г. я окончил Пермское музыкальное училище по классу аккордеона. Когда Терпиловский не стал работать, мне предложили руководство джазом. Позднее я перестроил джаз в эстрадно-симфонический ансамбль."
Луканин Михаил Александрович, 1911 г.р., уроженец с. Дмитриевское Ильинского р-на Пермской обл., русский, образование 9 кл., в РККА призван 8 июня 1941 г. 23 июля 1941 г. попал в плен под Невелем.
Прошел 9 фашистских концлагерей. Освобожден 10 мая 1945 г. После лечения в госпитале был репатриирован и зачислен в запасной полк в г. Вышний Волочек Калининской области. Демобилизован в 1946 г. Награжден орденом Отечественной войны II степени и 6-ю медалями.
Поезд остановился ранним утром. Нас высадили, было сыро, холодно, ну и, конечно, голодно. Повели колонной. Когда мы шли по дороге, то по обе ее стороны, через 7, 8, 10 метров лежали мертвые (убитые) наши пленные. Это ужасно действовало на нашу психику.
Шли долго. Подвели нас к воротам. Огромные ворота, колючая проволока в несколько рядов. Зашли в лагерь, по бокам, справа и слева, на столбах висят военнопленные, живые, привязанные колючей проволокой. Немцы-конвоиры говорят: "Das ist juden" (это евреи).
Нас провели в конец лагеря и поместили на ровном месте. На этой большой территории была сплошная грязь. Мы сгруппировались по 10, 12 человек, пытались разжечь костер, но немцы не давали, тушили его и нас избивали. Но все же, к ночи мы разожгли костер. Затем угли убрали и легли на теплую землю.
Я так уснул, что проснулся от удара. Когда открыл глаза, никого из наших не было, только двое солдат с овчаркой и плетками. Когда я встал, они ударили меня, я упал. Собака хватала меня за шинель.
Снова встал, еще ударили, я опять упал. И думаю, если еще раз ударят, мне уже не встать. Я напряг все свои силы, встал и попытался убежать, меня еще раз по плечу ударили, и я от них оторвался и смешался среди военнопленных. Вот здесь моя жизнь была на волоске.
Три дня нас не кормили, держали на открытом воздухе, а было холодно, шли дожди со снегом. Мы были все мокрые до ниточки. И я был почти не живой. Еще бы немного, я бы умер. Но поздно вечером нам разрешили зайти в барак. Набралось столько народа, что невозможно было присесть. Утром нам дали хлеб, днем баланду, и я ожил.
Как только немцы над нами не издевались? За баландой выстраивали в очередь часа за два. Очередь на километр, и велели снимать головные уборы. В этом лагере, мы называли его Берген, на меня завели карточку. Выдали бирку на шею под № 15420.
В лагере был карантин - один месяц на выживание. Пленные быстро умирали, и недели через три вся площадь (а это грязное месиво) покрылась трупами военнопленных. 15 тысяч лежали голыми. Вероятно, я выжил здесь только потому, что был одет в шинель. А многие ведь были в одних гимнастерках.
Мы были все во вшах, искусаны блохами. В конце октября 1941 г. нас избавили от вшей, мы помылись в бане. Одежду прожарили. После этого я спал, как убитый.
В один "прекрасный" день приехали "хозяева" отбирать нас на работу. Стали проводить экзамены! Нужно было пробежать. Я был так слаб, что пробежал совсем немного, как дряхлый 100-летний старик.
Я попал в группу, в которой было 20 человек, нас послали к помещику на уборку урожая. Все бы не плохо, но нас чем-то накормили, и я заболел дизентерией. Жили мы в конюшне. Я сильно болел, на работу ходить не мог. Конвоир пинал меня, говорил, что я - лентяй, заставлял встать.
Хлеба мне перестали давать. Меня подкармливали свои, которые работали в поле. Пролежал я примерно 15 дней. Потом мне ребята говорят: "Тебе надо выходить на работу, а то тебя отправят в лагерь, и там ты не выживешь".
И вот как-то утром я встал и пошел вместе со всеми на работу в поле. Меня вели, меняясь, по два человека. Нужно было переносить снопы, а я даже вилы не мог поднять. Поправлялся я очень медленно.
Дней 40 мы пробыли здесь. Потом нас куда-то повезли и определили на большом конном дворе. Мы стали жить в большой конюшне, в которой были смонтированы нары в три ряда. Так как было очень холодно, мы все поместились на нарах третьего яруса. Все были во вшах.
В начале марта 1942 г. нам сделали дезинфекцию, вымыли в бане, и человек 60 отвезли на работу. Это была рабочая команда 170/31, располагавшаяся в семи километрах от городов Дослау-Дессау.
Жить и работать было очень трудно. Деревянные колодки на ногах вывертывали ноги, зимой к ним налипал снег. А до работы надо было пройти семь с половиной километров.
В 1942 г. я работал в группе (по 20 человек) в сельской местности: весной - на посадке картофеля, а осенью - на уборке урожая и др. У крестьян кормили лучше, я поправился, набрал силу.
Весной 1942 г. меня сильно побил немец, отбил мне почки. Бил пряжкой солдатского ремня со всей силой по голому телу. У меня распухли ноги, стали, как чурки. Я сильно испугался, зная, что в таких случаях ребята умирали. Только Бог знает, как я выжил. Самому не верится. А выживали в этой рабочей команде 170/31 только месяц, а потом меняли штат за счет прибытия новых военнопленных. Сначала мы строили учебные окопы, потом стрельбище, затем вместе с французами еще большое стрельбище, после железную дорогу (узкоколейку), грузили на тачках гравий на Эльбе.
В августе 1943 года нас переправили в лагерь Шталаг-326 (но, может, другая цифра, я мог забыть). Это огромный лагерь, где группировали военнопленных и отправляли на работы. Вскоре после поступления в этот лагерь мы сидели в бараке на полу и ждали, когда принесут баланду.
Я увидел, лежит мандолина. Взял ее, настроил и стал играть. Ребята удивились. А я сказал, что учился в музыкальном училище. Вскоре пришли два парня и обратились ко мне: "Забирай мандолину и пойдешь с нами". Я говорю: "Мандолина не моя, и еще мы ждем баланду". А они говорят: "Без разговоров, шагом марш!".
Привели меня в другой барак, заходит здоровенный мужчина. Это был главный полицай Белорде. Пленные его звали "бомбовоз". Он меня спрашивает: "Бульбу градь умеешь, а лявонину сыграешь?". Я сыграл и то, и другое.
Меня посадили за стол и дали чашку крупяного супа. Я быстро съел. Больше не дадим, говорят, иначе может получиться заворот кишок. Был я очень тощий. Меня отвели еще в другой барак, где сидели двое пленных. При разговоре выяснилось, что они тоже музыканты.
Итак, я попал в огороженный проволокой отсек, блок, где были бараки, в которых жили военнопленные по обслуживанию данного лагеря. Постепенно группа музыкантов пополнялась, их выискивали среди поступавших в лагерь военнопленных.
В итоге набралось человек 12. Почти у всех были инструменты: скрипки, гитары, балалайки, мандолина, аккордеон. Среди этих музыкантов был профессионал - балалаечник Валентин Спиридонов из Нижнего Новгорода. До войны Валентин в этом городе руководил самодеятельными оркестрами русских народных инструментов. В лагере ему приказали руководить нашим музыкальным коллективом.
Блоком по обслуживанию лагеря руководил немец - фельдфебель. Он говорил на русском без акцента. По его рассказам, он был в русском плену в Сибири еще в Первую мировую войну. Там женился, у него осталась в Сибири жена с сыном.
Это был видный мужчина лет 42-45. Поначалу мы были в его подчинении. Хлеба здесь давали как всем - 250 г, а баланды ели вдоволь. Фельдфебель водил нас за баландой и говорил: "Берите, сколько хотите". Мы брали с запасом, конечно, не съедали все, но стали помогать пленным из других блоков, носили в санчасть.
Когда у нас уже были готовые музыкальные номера, фельдфебель велел нам сесть около барака и играть, а сам стоял в стороне и слушал. Потом махнет рукой, значит, играть хватит. Мы - шапка в охапку и уходили. Так повторялось регулярно, но не очень часто. В основном, мы репетировали.
Фельдфебель любил выпить, часто приходил поддатый. Помню забавный случай. Один раз, ночью часа в 3 он заявляется с худым, высоким, пьяным немцем. Нас разбудили, и фельдфебель приказал играть. Мы в нижнем белье устроились прямо на нарах, которые были в два яруса. И стали играть.
Для фельдфебеля мы играли только русские песни. Он до того вошел в раж, что бросил табуретку, выломал ножку и дирижировал. Другому немцу это не нравилось, ему подавай немецкую музыку. Фельдфебель все время его отталкивал, а тот все ему мешал.
Тогда у нас посреди барака был столб, а на нем висела проволока, из которой мы делали струны. Так вот, фельдфебель примотал проволокой своего дружка к столбу, чуть ли не за шею. Мы смотрим, дело плохо. Надо отвязать немца, случись что, нам попадет. Кто-то из музыкантов встал и отвязал его, он так и упал на пол.
Некоторое время я оформлял бланки военнопленных на немецком языке. Немецкий я изучал в школе 4 года, в музыкальном училище - 3 года. Умел писать по-немецки.
Постепенно наш блок пополняли музыкантами, артистами и т.д. Например, появился Пальчиков – главный режиссер и артист Саратовского драматического театра, еще был режиссер оперетты (фамилию не помню). Пальчиков стал ставить пьесы и сам играл потрясающе.
В нашем блоке был длинный сарай. Там оформили сцену, оркестровую яму. На сиденьях (лавках) человек 150 вмещалось. Ставили спектакли и даже две оперетты, где женщин играли наши ребята и пели, подражая женщинам. Давали большие концерты. Приглашались на них военнопленные и даже бывали немецкие солдаты. Находился я в этом лагере до освобождения - 2 апреля 1945 г., но за три дня до свободы нам удалось вдвоем сбежать. Когда американцы и англичане начали наступление, из лагеря, а он был огромный, вглубь Германии стали отправлять тысячи военнопленных.
По слухам, в лагере оставалось 17 тысяч, и всех хотели уничтожить. Однако комендант нашего лагеря сдал его американцам. Поэтому мы через три дня нашего бегства вернулись в лагерь.
Было жутко видеть, как военнопленные жгли костры, варили, жарили мясо, объедались и многие умирали. Коров заводили в лагерь, резали и ели по всякому. Стали выдавать нам солдатский американский паек (500 калорий). Я тоже объелся и заболел. Три дня не стал принимать пищу и постепенно поправился.
Жили мы в этом лагере около месяца, потом нас перевезли во вторую зону, в немецкий военный городок. Здесь Пальчиков, Скобелин, Чимранов организовали большой ансамбль из военнопленных. Я играл в музыкальной группе на аккордеоне. Нашему ансамблю выдали американские костюмы (не новые). Мы выступали перед бывшими военнопленными, не только в городке, но и за его пределами.
Находились мы здесь долго, освободили нас 2 апреля, и только в конце сентября 1945 г. переправили через Эльбу на понтонах и передали советскому руководству. По прибытии на нашу сторону ансамбль дал концерт для комсостава, после этого несколько музыкантов зачислили в ансамбль Энской части.
Энском мы называли город под Берлином - Любтек, вернее Любау, но не помню точно. В этом городе и базировался ансамбль красной песни и пляски. В нем теперь были и бывшие военнопленные. Примерно в октябре 1945 г. началась первая демобилизация.
Руководитель музыкальной группы армянин, трубач, примерно с 1912 года рождения, попал в демобилизацию. И тогда меня назначили руководителем музыкального ансамбля. Выделили мне отдельную комнату с пианино.
Надо было подготовить и обработать программу для предстоящего смотра художественной самодеятельности. С работой я справился. Выступали с успехом. Я получил благодарность от командования.
Нашим подразделением командовал генерал Колчанов, маленького роста, толстенький человек. Однажды он вызвал меня и беседовал со мной о плене. Когда нашу часть перевезли в г. Грайфсвальд на Балтийском море, здесь ансамбль выступил в грандиозном сводном концерте. В огромном зале присутствовало более тысячи солдат и офицеров.
В конце декабря наша армия перебазировалась на Украину в г. Днепропетровск. Там мы тоже часто давали концерты. Наконец, в мае 1946 г. я демобилизовался и вернулся домой в Пермь к маме.
Жили в Мотовилихе на улице 1-я Висимская: мама, ее брат Павел, я, сестра Ольга и брат Николай. В начале июня 1946 г. я поступил в джаз-оркестр аккордеонистом. Художественным руководителем был Паггин Викентий Степанович, после него - Терпиловский Генрих Романович. Оркестр играл за 30 минут перед началом сеансов в кинотеатре "Художественный".
В 1949 г. я окончил Пермское музыкальное училище по классу аккордеона. Когда Терпиловский не стал работать, мне предложили руководство джазом. Позднее я перестроил джаз в эстрадно-симфонический ансамбль."
Луканин Михаил Александрович, 1911 г.р., уроженец с. Дмитриевское Ильинского р-на Пермской обл., русский, образование 9 кл., в РККА призван 8 июня 1941 г. 23 июля 1941 г. попал в плен под Невелем.
Прошел 9 фашистских концлагерей. Освобожден 10 мая 1945 г. После лечения в госпитале был репатриирован и зачислен в запасной полк в г. Вышний Волочек Калининской области. Демобилизован в 1946 г. Награжден орденом Отечественной войны II степени и 6-ю медалями.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]