Избежал расстрела, по блату....1941.
---
"Наш батальон входил в 99-ю танковую дивизию 25-го механизированного корпуса. Я обучался как раз на механика-водителя танка Т-34 и гордился тем, что получу танк.
На заре платформы двинулись на запад. Мы с инструктором сидели в танке. Из соображений секретности печатных инструкций не было. Примерно в десять часов утра состав неожиданно встал. Я откинул крышку люка и выглянул. Солдаты выпрыгивали из вагонов и бежали в близлежащее поле, к лесу. Я услышал свист падающих бомб.
Инструктор велел вылезать из танка и вместе с другими побежал через поле. Немецкие самолеты летели низко, поливая поле пулеметным огнем. Я не мог догнать инструктора. Перед следующим обстрелом я лег на землю и закрыл голову руками. Самолеты сбросили бомбы и обстреляли грузовики. Я лежал на земле, парализованный ужасом. Я знал, что в открытом поле не спастись.
Когда свист бомб, жужжанье моторов и лающий пулеметный огонь умолкли, я поднял голову. Паровоз и два первых вагона сошли с рельс и горели. Но танки на платформах были целы. Ноги у меня задрожали: по крайней мере полсотни солдат остались на поле. Двое, ближе ко мне, лежали лицом вниз с пулевыми ранами в спинах.
Я подошел к тем, что бежали впереди меня. Все семеро были неподвижны, среди них инструктор. Те, кто успел скрыться в лесу до начала обстрела, почти все выжили, а бежавших по полю настигла смерть. Я спасся, но не чувствовал ни облегчения, ни радости. Я был потрясен, угнетен и полон ужаса - ведь в следующий раз могла настать моя очередь.
Майор Полторак был среди тех, что выбрались из леска последними, за ним шли два младших офицера. Он направился к поезду, взобрался на платформу и скомандовал построиться поближе.
- Слушайте все! - проорал он. Голос у него был напряженный, сердитый, прерывистый. - Я принимаю командование танковым батальоном и бойцами. Приказываю всем танкистам вернуться к танкам, проверить состояние машин и уровень горючего. Запустите моторы. Мы установим аппарели на каждой платформе и спустим танки на землю. Водителям немедленно увести танки в лес и замаскировать их. Пехоте отнести раненых в поезд, снять медальоны с мертвых, зарыть тела.
Ближе к вечеру Полторак отдал приказ - всем двигаться на Бобруйск, который, по его расчетам, находился в 150 километрах. Полторак считал, что именно Бобруйск и есть пункт сбора нашей танковой дивизии.
Двигаясь без остановок двое суток, мы оказались у легкого моста, неспособного выдержать танки. Майор Полторак приказал, чтобы я на своем танке попытался определить место для переправы. Команда перешла мост пешком, а я аккуратно свел танк с пологого берега к воде.
Я разделся, прыгнул в реку и поискал мель. По песчаной косе в самом широком месте небольшой, но бурной речки я перешел на другую сторону. Это место показалось мне подходящим, поэтому я отметил отмель палками и ветками и снова вскарабкался в танк.
Я медленно прибавил газу. Гусеницы погрузились в ил, и танк пополз вперед. Я продолжал медленно жать на акселератор. На полпути танк чуть накренился влево. Метров через двадцать он накренился еще больше, и я увеличил скорость. Тут только я понял, что оставил люк открытым. Но было уже поздно: вода начала заливаться внутрь.
Берег был всего в пяти метрах, я выжал акселератор до отказа, но тут в воду ушла левая сторона танка, а правая гусеница задралась вверх. В люк хлынула вода. Я выбрался наружу и поплыл к берегу.
Почти час пытались вытащить увязший танк, но он намертво застрял в грязи. Остальные танки прошли с задраенными люками по отмеченной отмели и благополучно переправились на другой берег. Полторак велел мне и Никитину оставаться, а сам повел батальон на соединение с дивизией.
++++++++++++++++
День и две ночи мы с Никитиным провели возле танка. Мы прятались в высоких камышах и, взяв пулемет и гранаты из танка, не сводили глаз с дороги в 500 метрах от нас.
Мы были довольно близко от старой польской границы, и мне хотелось убежать домой. Я поделился этой мыслью с Никитиным, но тот промолчал.
К вечеру первого дня мы страшно проголодались. Наш армейский рацион, побывав в реке, был безнадежно испорчен. Мы боялись стрелять, чтобы нас не обнаружили, и безуспешно пытались камнями убить утку.
Поздним вечером, когда движение на дороге прекратилось, я бросил в воду фанату. На полчаса мы затаились, но потом, когда никто не появился, выловили десятка два разной рыбы, очистили и испекли.
+++++++++++++++++
Следующей ночью нас растолкали два советских офицера.
- Вот как вы охраняете танк? Если бы пришли немцы, вам не жить. Кто на карауле?
- Товарищ командир, мы пришли к этой реке после двухдневного перегона, три ночи не спали, почти не отдыхали и ничего не ели. В пути мы сражались с фашистами. Я очень устал и растерялся во время переправы.
- Все мы устали, но ты один такой! Небось ждешь фашистов, чтобы отдать им свой танк?
Я остолбенел.
- Я еврей. Я ненавижу нацистов. Моя семья в немецкой оккупации. Я хочу воевать с ними. Хочу доказать свою преданность советскому государству.
Офицер пристально смотрел на меня.
- Так. Это ты рассказываешь. - Он повернулся к Никитину. - Посмотрим, что скажет твой приятель. Фамилия?
Высокий, белесый, веснушчатый Никитин стоял по стойке смирно. Заметно было, до чего он напуган.
- Никитин Владимир Алексеевич. Наводчик этого танка. Я тут ни при чем. Бардах заварил всю эту кашу. Я его караулю.
Я потерял дар речи. Все это время мы были вместе, он держался по-дружески. Рассказывал о своих родителях, рабочих ленинградской фабрики, которые с трудом вырастили его и других детей. Он рассказывал, что часто крал продукты на рынках. Теперь я понял, что он прикидывался.
- Володя, - сказал я. - Что такое ты говоришь? Мы же знаем друг друга почти год. Семь месяцев мы были в одном танке. Я думал, мы товарищи.
Тихий, застенчивый Никитин глянул на меня:
- Сибирский волк тебе товарищ. Не был я твоим другом. Вчера ты уговаривал меня бросить танк и бежать на оккупированную территорию, к себе в Западную Украину. Ты поляк. Ты не наш. Предатель!
Он сплюнул на землю.
Командир покачал головой, достал пачку папирос и предложил одну своему спутнику. Он раскурил папиросу, заслоняя ладонью огонек.
- Картина ясна. Через два часа придут два трактора вытаскивать танк, а ты, - он ткнул в меня указательным пальцем, - отвечаешь за возвращение танка в рабочее состояние. - Он положил руку на плечо Никитина. - С Бардахом останется лейтенант Седов. Ты, Никитин, пойдешь со мной в лагерь и напишешь рапорт.
+++++++++++++++
На столе рядом со свежей пачкой бумаги лежали папки с делами. В голове вертелось: "Почему я попал под суд? Из-за танка? Из-за того, что я сомневался, вступать ли мне в комсомол? Или из-за критических замечаний о Сталине? Какое преступление я совершил?"
Четыре офицера, вершившие полевой суд, вышли из леса на сцену - мне это казалось сценой: стол, стул, поваленные деревья на поляне.
Донесся голос полковника:
"...Приговорен к смертной казни по приговору военно-полевого суда 99-й танковой дивизии 25-го механизированного корпуса. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Приказ зачитать во всех подразделениях 25-й армии как пример того, что ждет каждого, уличенного в антисоветской деятельности."
Я сидел, закрыв лицо руками: как легко и быстро выносится смертный приговор! Ожидая суда, я надеялся, что мое дело подробно рассмотрят, меня внимательно выслушают.
К полковнику подошел офицер НКВД, которого я увидел впервые. Он взглянул на меня как-то странно.
- Отведите пленного в мою палатку, - сказал он охраннику. Палатка недалеко от поляны была замаскирована кустами и березами. Меня не связали, не завязали глаза, не толкали прикладом в спину. Я мог легко убежать. Я мог бы спрятаться в лесу и вернуться во Владимир-Волынский. Я весь напрягся, готовый действовать, но в то же время меня словно паралич разбил. Я вошел в палатку.
- Садитесь. - Офицер предложил мне жесткий стул у стола и отпустил охранника. Он ходил взад-вперед по палатке, сжав пальцы за спиной. В отчаянии я соображал, почему же он заинтересовался мной.
- Не бойтесь, - сказал он. Но как я мог не бояться? Или это новый вид пытки? Я не мог вымолвить ни слова, тихо заплакали закрыл лицо руками. Я не плакал с минуты ареста. Но добрый голос офицера чуть-чуть успокоил меня: - Хотите есть?
Я кивнул, и он дал мне два печенья и кусочек сухой колбасы. Мне страшно хотелось есть, но, когда я проглотил еду, горло перехватило и меня чуть не вырвало. Я попросил воды и выпил ее одним глотком.
- Меня зовут Ефим Ползун. Я офицер от НКВД для наблюдения над процедурой военно-полевого суда. Хочу задать вам дополнительные вопросы, которые не были прояснены на слушании. - Он внимательно смотрел на меня. - Еще раз повторите фамилию, имена родителей, место и дату рождения.
- Меня зовут Януш Бардах. Отца зовут Марк, мать - Оттилия. Урожденная Нойдинг. Я родился в Одессе двадцать восьмого июля тысяча девятьсот девятнадцатого года.
- У вас есть родственники в Одессе?
- Мамин брат - профессор неврологии медицинского факультета Одесского университета. Его зовут Марсель Нойдинг. Его жена - Розалия Нойдинг, известная художница. Родственники моего отца тоже живут в Одессе.
- Назовите имена родственников отца, чем занимаются, где живут.
На меня снова напала паника. НКВД часто арестовывал родственников изменников Родины, и я понимал, что могу навлечь на них страшную опасность.
- Отцовские родственники живут на улице Алексея Толстого, шестнадцать. Его дядя Бардах организовал станцию "Скорой помощи" при университетской больнице в Одессе. Эта станция названа его именем. У него три сына. Старший, Александр, микробиолог, работает в Пастеровском институте в Париже. Средний, Миша, закончил юридический факультет Одесского университета, адвокат. Младший, Сема, учился в университете, когда началась война.
Офицер встал и улыбнулся мне.
- Я знаю, что вы говорите правду. Я жил на улице Алексея Толстого в Одессе. Я знал всю семью Бардахов - вырос рядом с ними. Ваш кузен Миша учился со мной на юридическом.
Я сделаю все возможное, чтобы спасти вас от расстрела, но не знаю, как избавить вас от тюрьмы. Я буду настаивать на небольшом сроке, не больше десяти лет. Я знаю, это долго, но больше сделать не смогу.
Может быть, тюрьма спасет вашу жизнь. Не думаю, что здесь, на фронте, я проживу дольше. Запомните мою фамилию и адрес, может, после войны встретимся. По крайней мере, попытаемся.
Он сунул мне денег в карман гимнастерки, отломил большой кусок черного шоколада и отдал все печенье из пакета. Он обнял меня и сказал подождать в палатке. Через десять минут вернулся.
- Принимая во внимание вашу молодость и правдивость, расстрел заменен десятью годами принудработ в лагере. Все подписано. Вас отвезут в Гомель.
Караульный отвел меня к другим пленным бойцам. Душа моя пела. Счастливая звезда послала мне этого человека из Одессы, друга моего кузена - и он спас меня! Только потом я понял, какую цену он мог заплатить за изменение приговора.
+++++++++++++++
Днем нашу группу отвезли в гомельскую тюрьму. Охранник выкрикивал наши фамилии и требовал называть имена-отчества, даты и место рождения, а также статью и срок.
- Бардах! - крикнул он.
- Януш Маркович, - отрапортовал я. - Одесса, 28 июля 1919 года, 193. 15, пункт Д. Десять лет.
По окончании проверки нас быстро повели в тюрьму и стали распихивать по камерам. Отперев дверь, охранник втолкнул меня вместе с двумя пленными.
- Фашисты близко? - спросили несколько голосов. - Какие дела на фронте?
Новость об отступлении Красной Армии вызвала ожесточенные споры. Одни ждали прихода немцев в расчете, что охрана разбежится и появится шанс освободиться. Другие утверждали, что энкавэдэшники перед бегством всех перестреляют. Лично я был уверен в одном: фашисты наступают и у меня нет ни единого шанса.
Заключенные, прибывшие вместе со мной, устроились на полу, но я остался возле параши. К параше стояла неубывающая очередь заключенных, страдающих поносом. Я клял себя за то, что не убежал домой, когда оставался один у танка. Я знал и местность, и дорогу, и людей, и язык. Надо было бежать." - из воспоминий Я.М.Бардаха
На заре платформы двинулись на запад. Мы с инструктором сидели в танке. Из соображений секретности печатных инструкций не было. Примерно в десять часов утра состав неожиданно встал. Я откинул крышку люка и выглянул. Солдаты выпрыгивали из вагонов и бежали в близлежащее поле, к лесу. Я услышал свист падающих бомб.
Инструктор велел вылезать из танка и вместе с другими побежал через поле. Немецкие самолеты летели низко, поливая поле пулеметным огнем. Я не мог догнать инструктора. Перед следующим обстрелом я лег на землю и закрыл голову руками. Самолеты сбросили бомбы и обстреляли грузовики. Я лежал на земле, парализованный ужасом. Я знал, что в открытом поле не спастись.
Когда свист бомб, жужжанье моторов и лающий пулеметный огонь умолкли, я поднял голову. Паровоз и два первых вагона сошли с рельс и горели. Но танки на платформах были целы. Ноги у меня задрожали: по крайней мере полсотни солдат остались на поле. Двое, ближе ко мне, лежали лицом вниз с пулевыми ранами в спинах.
Я подошел к тем, что бежали впереди меня. Все семеро были неподвижны, среди них инструктор. Те, кто успел скрыться в лесу до начала обстрела, почти все выжили, а бежавших по полю настигла смерть. Я спасся, но не чувствовал ни облегчения, ни радости. Я был потрясен, угнетен и полон ужаса - ведь в следующий раз могла настать моя очередь.
Майор Полторак был среди тех, что выбрались из леска последними, за ним шли два младших офицера. Он направился к поезду, взобрался на платформу и скомандовал построиться поближе.
- Слушайте все! - проорал он. Голос у него был напряженный, сердитый, прерывистый. - Я принимаю командование танковым батальоном и бойцами. Приказываю всем танкистам вернуться к танкам, проверить состояние машин и уровень горючего. Запустите моторы. Мы установим аппарели на каждой платформе и спустим танки на землю. Водителям немедленно увести танки в лес и замаскировать их. Пехоте отнести раненых в поезд, снять медальоны с мертвых, зарыть тела.
Ближе к вечеру Полторак отдал приказ - всем двигаться на Бобруйск, который, по его расчетам, находился в 150 километрах. Полторак считал, что именно Бобруйск и есть пункт сбора нашей танковой дивизии.
Двигаясь без остановок двое суток, мы оказались у легкого моста, неспособного выдержать танки. Майор Полторак приказал, чтобы я на своем танке попытался определить место для переправы. Команда перешла мост пешком, а я аккуратно свел танк с пологого берега к воде.
Я разделся, прыгнул в реку и поискал мель. По песчаной косе в самом широком месте небольшой, но бурной речки я перешел на другую сторону. Это место показалось мне подходящим, поэтому я отметил отмель палками и ветками и снова вскарабкался в танк.
Я медленно прибавил газу. Гусеницы погрузились в ил, и танк пополз вперед. Я продолжал медленно жать на акселератор. На полпути танк чуть накренился влево. Метров через двадцать он накренился еще больше, и я увеличил скорость. Тут только я понял, что оставил люк открытым. Но было уже поздно: вода начала заливаться внутрь.
Берег был всего в пяти метрах, я выжал акселератор до отказа, но тут в воду ушла левая сторона танка, а правая гусеница задралась вверх. В люк хлынула вода. Я выбрался наружу и поплыл к берегу.
Почти час пытались вытащить увязший танк, но он намертво застрял в грязи. Остальные танки прошли с задраенными люками по отмеченной отмели и благополучно переправились на другой берег. Полторак велел мне и Никитину оставаться, а сам повел батальон на соединение с дивизией.
++++++++++++++++
День и две ночи мы с Никитиным провели возле танка. Мы прятались в высоких камышах и, взяв пулемет и гранаты из танка, не сводили глаз с дороги в 500 метрах от нас.
Мы были довольно близко от старой польской границы, и мне хотелось убежать домой. Я поделился этой мыслью с Никитиным, но тот промолчал.
К вечеру первого дня мы страшно проголодались. Наш армейский рацион, побывав в реке, был безнадежно испорчен. Мы боялись стрелять, чтобы нас не обнаружили, и безуспешно пытались камнями убить утку.
Поздним вечером, когда движение на дороге прекратилось, я бросил в воду фанату. На полчаса мы затаились, но потом, когда никто не появился, выловили десятка два разной рыбы, очистили и испекли.
+++++++++++++++++
Следующей ночью нас растолкали два советских офицера.
- Вот как вы охраняете танк? Если бы пришли немцы, вам не жить. Кто на карауле?
- Товарищ командир, мы пришли к этой реке после двухдневного перегона, три ночи не спали, почти не отдыхали и ничего не ели. В пути мы сражались с фашистами. Я очень устал и растерялся во время переправы.
- Все мы устали, но ты один такой! Небось ждешь фашистов, чтобы отдать им свой танк?
Я остолбенел.
- Я еврей. Я ненавижу нацистов. Моя семья в немецкой оккупации. Я хочу воевать с ними. Хочу доказать свою преданность советскому государству.
Офицер пристально смотрел на меня.
- Так. Это ты рассказываешь. - Он повернулся к Никитину. - Посмотрим, что скажет твой приятель. Фамилия?
Высокий, белесый, веснушчатый Никитин стоял по стойке смирно. Заметно было, до чего он напуган.
- Никитин Владимир Алексеевич. Наводчик этого танка. Я тут ни при чем. Бардах заварил всю эту кашу. Я его караулю.
Я потерял дар речи. Все это время мы были вместе, он держался по-дружески. Рассказывал о своих родителях, рабочих ленинградской фабрики, которые с трудом вырастили его и других детей. Он рассказывал, что часто крал продукты на рынках. Теперь я понял, что он прикидывался.
- Володя, - сказал я. - Что такое ты говоришь? Мы же знаем друг друга почти год. Семь месяцев мы были в одном танке. Я думал, мы товарищи.
Тихий, застенчивый Никитин глянул на меня:
- Сибирский волк тебе товарищ. Не был я твоим другом. Вчера ты уговаривал меня бросить танк и бежать на оккупированную территорию, к себе в Западную Украину. Ты поляк. Ты не наш. Предатель!
Он сплюнул на землю.
Командир покачал головой, достал пачку папирос и предложил одну своему спутнику. Он раскурил папиросу, заслоняя ладонью огонек.
- Картина ясна. Через два часа придут два трактора вытаскивать танк, а ты, - он ткнул в меня указательным пальцем, - отвечаешь за возвращение танка в рабочее состояние. - Он положил руку на плечо Никитина. - С Бардахом останется лейтенант Седов. Ты, Никитин, пойдешь со мной в лагерь и напишешь рапорт.
+++++++++++++++
На столе рядом со свежей пачкой бумаги лежали папки с делами. В голове вертелось: "Почему я попал под суд? Из-за танка? Из-за того, что я сомневался, вступать ли мне в комсомол? Или из-за критических замечаний о Сталине? Какое преступление я совершил?"
Четыре офицера, вершившие полевой суд, вышли из леса на сцену - мне это казалось сценой: стол, стул, поваленные деревья на поляне.
Донесся голос полковника:
"...Приговорен к смертной казни по приговору военно-полевого суда 99-й танковой дивизии 25-го механизированного корпуса. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Приказ зачитать во всех подразделениях 25-й армии как пример того, что ждет каждого, уличенного в антисоветской деятельности."
Я сидел, закрыв лицо руками: как легко и быстро выносится смертный приговор! Ожидая суда, я надеялся, что мое дело подробно рассмотрят, меня внимательно выслушают.
К полковнику подошел офицер НКВД, которого я увидел впервые. Он взглянул на меня как-то странно.
- Отведите пленного в мою палатку, - сказал он охраннику. Палатка недалеко от поляны была замаскирована кустами и березами. Меня не связали, не завязали глаза, не толкали прикладом в спину. Я мог легко убежать. Я мог бы спрятаться в лесу и вернуться во Владимир-Волынский. Я весь напрягся, готовый действовать, но в то же время меня словно паралич разбил. Я вошел в палатку.
- Садитесь. - Офицер предложил мне жесткий стул у стола и отпустил охранника. Он ходил взад-вперед по палатке, сжав пальцы за спиной. В отчаянии я соображал, почему же он заинтересовался мной.
- Не бойтесь, - сказал он. Но как я мог не бояться? Или это новый вид пытки? Я не мог вымолвить ни слова, тихо заплакали закрыл лицо руками. Я не плакал с минуты ареста. Но добрый голос офицера чуть-чуть успокоил меня: - Хотите есть?
Я кивнул, и он дал мне два печенья и кусочек сухой колбасы. Мне страшно хотелось есть, но, когда я проглотил еду, горло перехватило и меня чуть не вырвало. Я попросил воды и выпил ее одним глотком.
- Меня зовут Ефим Ползун. Я офицер от НКВД для наблюдения над процедурой военно-полевого суда. Хочу задать вам дополнительные вопросы, которые не были прояснены на слушании. - Он внимательно смотрел на меня. - Еще раз повторите фамилию, имена родителей, место и дату рождения.
- Меня зовут Януш Бардах. Отца зовут Марк, мать - Оттилия. Урожденная Нойдинг. Я родился в Одессе двадцать восьмого июля тысяча девятьсот девятнадцатого года.
- У вас есть родственники в Одессе?
- Мамин брат - профессор неврологии медицинского факультета Одесского университета. Его зовут Марсель Нойдинг. Его жена - Розалия Нойдинг, известная художница. Родственники моего отца тоже живут в Одессе.
- Назовите имена родственников отца, чем занимаются, где живут.
На меня снова напала паника. НКВД часто арестовывал родственников изменников Родины, и я понимал, что могу навлечь на них страшную опасность.
- Отцовские родственники живут на улице Алексея Толстого, шестнадцать. Его дядя Бардах организовал станцию "Скорой помощи" при университетской больнице в Одессе. Эта станция названа его именем. У него три сына. Старший, Александр, микробиолог, работает в Пастеровском институте в Париже. Средний, Миша, закончил юридический факультет Одесского университета, адвокат. Младший, Сема, учился в университете, когда началась война.
Офицер встал и улыбнулся мне.
- Я знаю, что вы говорите правду. Я жил на улице Алексея Толстого в Одессе. Я знал всю семью Бардахов - вырос рядом с ними. Ваш кузен Миша учился со мной на юридическом.
Я сделаю все возможное, чтобы спасти вас от расстрела, но не знаю, как избавить вас от тюрьмы. Я буду настаивать на небольшом сроке, не больше десяти лет. Я знаю, это долго, но больше сделать не смогу.
Может быть, тюрьма спасет вашу жизнь. Не думаю, что здесь, на фронте, я проживу дольше. Запомните мою фамилию и адрес, может, после войны встретимся. По крайней мере, попытаемся.
Он сунул мне денег в карман гимнастерки, отломил большой кусок черного шоколада и отдал все печенье из пакета. Он обнял меня и сказал подождать в палатке. Через десять минут вернулся.
- Принимая во внимание вашу молодость и правдивость, расстрел заменен десятью годами принудработ в лагере. Все подписано. Вас отвезут в Гомель.
Караульный отвел меня к другим пленным бойцам. Душа моя пела. Счастливая звезда послала мне этого человека из Одессы, друга моего кузена - и он спас меня! Только потом я понял, какую цену он мог заплатить за изменение приговора.
+++++++++++++++
Днем нашу группу отвезли в гомельскую тюрьму. Охранник выкрикивал наши фамилии и требовал называть имена-отчества, даты и место рождения, а также статью и срок.
- Бардах! - крикнул он.
- Януш Маркович, - отрапортовал я. - Одесса, 28 июля 1919 года, 193. 15, пункт Д. Десять лет.
По окончании проверки нас быстро повели в тюрьму и стали распихивать по камерам. Отперев дверь, охранник втолкнул меня вместе с двумя пленными.
- Фашисты близко? - спросили несколько голосов. - Какие дела на фронте?
Новость об отступлении Красной Армии вызвала ожесточенные споры. Одни ждали прихода немцев в расчете, что охрана разбежится и появится шанс освободиться. Другие утверждали, что энкавэдэшники перед бегством всех перестреляют. Лично я был уверен в одном: фашисты наступают и у меня нет ни единого шанса.
Заключенные, прибывшие вместе со мной, устроились на полу, но я остался возле параши. К параше стояла неубывающая очередь заключенных, страдающих поносом. Я клял себя за то, что не убежал домой, когда оставался один у танка. Я знал и местность, и дорогу, и людей, и язык. Надо было бежать." - из воспоминий Я.М.Бардаха
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]