Сергей Параджанов: "Меня интересует — как должен происходить процесс превращения формы в пепел"
---
Оригинал взят у 
philologist в Сергей Параджанов: "Меня интересует — как должен происходить процесс превращения формы в пепел"
Сергей Иосифович Параджанов (1924-1990) — советский кинорежиссёр, сценарист и художник. Лауреат множества кинопремий, народный артист Украинской ССР (1990) и Армянской ССР (1990). Мировая известность пришла к Сергею Параджанову после съемки культовых фильмов «Тени забытых предков» (1965) и «Цвет граната» (1968), благодаря которым режиссёр считается одним из основателей «новой советской волны» и «поэтического кинематографа». Не будучи классическим диссидентом, Сергей Параджанов, однако, открыто критиковал советскую культурную политику, выступал против цензуры и судебных расправ над украинской интеллигенцией. В результате режиссёр был по политическим мотивам осужден по обвинению в однополых отношениях (1974). Пробыв в тюрьме 4 года, Параджанов был освобождён под давлением советской творческой интеллигенции и международной кампании.
Ниже размещен текст выступления Сергея Параджанова перед творческой и научной молодежью Белоруссии 1 декабря 1971 г. Текст приводится по изданию: "Континент", 1994. №82.
Из личного архива Юрия Мечитова
Запись из архива ЦК КПСС.
«ЕСЛИ ХУДОЖНИКУ НЕ ВЕРЯТ ПОСЛЕ СОРОКА, ТО ЕМУ НЕ ПОВЕРЯТ И НА ТОМ СВЕТЕ...»
Имя Сергея Параджанова — одно из самых знаменитых в истории современного отечественного кинематографа. Сергей Иосифович Параджанов родился в 1924 году в Тбилиси. В 1943 году поступил одновременно в два училища — хореографическое и вокальное. В обоих учился успешно. В это же время пережил и первое свое искушение, которое заставило его осмыслить самого себя. В 1945 году — Параджанов в Москве, поступает в консерваторию в класс профессора Нины Дорлиак. Обучение и здесь было вполне успешным, однако учеба в консерватории отрезвила его, и он задумался о собственном предназначении. В 1945 году он поступил во ВГИК, по окончании которого его распределили в Киев — на киностудию им. Довженко, где он выпускает фильм «Андриеш» по своему ВГИКовскому диплому.
Начальству фильм не понравился, но был «засчитан» и принят; Параджанов же чувствует себя нереализованным. Однако новые фильмы ему снимать не дают. Тогда он пишет «наверх» и добивается разрешения сделать три новых фильма подряд. Фильмы получились абсолютно безликими (что примирило с ним коллег), но затем следует фильм «Тени забытых предков», который приносит ему мировую славу. О Параджанове начинают говорить, а он начинает жить так, как он хочет. Его «дурная» слава ширится. Однако после своего второго бессюжетного и бессловесного фильма «Цвет граната» Параджанов снова оказывается в длительном простое, и тут его настигает судебный процесс по делу, связанному с нестандартной сексуальной ориентацией. Параджанов попадает в тюрьму и с 1973-го по 1984-ый оказывается как художник вычеркнут из жизни. Вернувшись на волю в 1984 году, он приступает к съемкам фильма «Легенда о Сурамской крепости», а в 1988 году заканчивает фильм «Ашик-Кериб». К этому времени его взгляд на мир достигает «совершенной» декоративности. Он не воспринимает назначения вещей — он воспринимает их цветовую и эмоциональную оболочку. Его мир становится чрезвычайно пестрым и практически теряет логическую направленность, которая подменяется стихийной мощью эмоциональных порывов автора.
Достигнув опасной близости с подсознанием, 20-го июля 1990 года в Ереване Параджанов уходит из жизни, навсегда перемещаясь для нас в то измерение, где сила человеческого таланта полновластна, а все «только человеческое», слабое и смертное — подвержено уже суду не человеческому, а Божественному.
* * *
Речь Параджанова, запись которой мы предлагаем вашему вниманию, была произнесена режиссером, уже познавшим вкус славы, 1 декабря 1971 году в минском Доме Искусств. Уникальную запись сделали сотрудники Комитета Госбезопасности, которые следили за высказываниями опального режиссера. То, о чем мечтали его друзья — записывать и стенографировать за мастером, — делали его враги. Единственное их упущение: они, как правило, ошибались в записи имен собственных — как живых людей, так и вымышленных персонажей, употребляемых Параджановым в речи. Они же внесли струю «подпольности» в ту речь, которая могла бы украсить выступление любого уникального человека. Имейте свое лицо, удивляйте им — это было кредо Параджанова. В своем одиноком естестве он воплощал чуть ли не противоположные ипостаси мира.
XX век скупится на людей с полифоническим даром. «Многотиражно» распространенны «узкие» специалисты. Своей жизнью Параджанов дал ответ на вопрос: кем становились люди, рождавшиеся с талантом кинорежиссера до открытия кинематографа. Наверное, они были «Параджановыми». Они были художниками, модельерами, артистами, циркачами. Они исповедовали пластическое видение мира, в котором все течет и переливается. Они не принимали категорию времени, которая заставляет человека помнить, когда и в какое время можно делать одно и не делать другого. Параджанов был очень сложным человеком, поэтому его боялись. Его ках режиссера достаточно полно раскрывает его собственная речь с соответствующими комментариями.
Выступления Параджанова всегда отличались крайней степенью свободы. Ему нужна была аудитория, которая вдохновляла бы и окрыляла его. Параджанов был великолепный актер и никогда ни перед чем не останавливался, в том числе и в эксцентрике, чтобы не обмануть ожидания людей, пришедших посмотреть на него и послушать. Он не знал преград в своих высказываниях, и мог запросто эпатировать какую угодно аудиторию, даже уголовную. Иными словами — он был вечный нарушитель уготованного нам — правом коллектива — штампа. Эта речь раскрывает его и как человека. Она дает представление о творческой «детскости» ума взрослого человека. Естественно, многие высказывания Параджанова, особенно о живущих ныне людях, могут показаться предельно субъективными. Но это — лраво нашего героя, которого именно таким выбрало себе время и который заплатил за это своей жизнью.
Дм. Минченок
__________________
СЕКРЕТНО
ЦК КПСС
По сообщению КГБ при СМ Белорусской ССР, 1 декабря 1971 года перед творческой и научной молодежью республики выступил приглашенный ЦК ЛКСМ Белоруссии режиссер Киевской киностудии имени Довженко ПАРАДЖАНОВ С.И.
Выступление ПАРАДЖАНОВА (запись прилагается), носившее явно демагогический характер, вызвало возмущение большинства присутствующих.
ЦК Компартии Белоруссии информирован.
ПРИЛОЖЕНИЕ: на 23 листах.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ
АНДРОПОВ
ЗАПИСЬ ВЫСТУПЛЕНИЯ РЕЖИССЕРА КИЕВСКОЙ КИНОСТУДИИ ИМ. ДОВЖЕНКО С.И. ПАРАДЖАНОВА 1 ДЕКАБРЯ 1971 ГОДА ПЕРЕД ТВОРЧЕСКОЙ И НАУЧНОЙ МОЛОДЕЖЬЮ БЕЛОРУССИИ
Друзья, я вам благодарен за внимание, за приглашение. Я абсолютно не волнуюсь: в зале много бородачей, значит, все будет понятно. Я считаю Белоруссию очень любимой своей республикой, хотя я здесь второй раз. Отсюда, со студии, разбегаются мои друзья. Но это ничего не значит. Они придут, вернуться в каком-то качестве. Не дай бог, если Фигуровский вернется сюда актером, как он это показал нам. Стоит чему-то появиться, как сразу пытаемся мы классифицировать: куда и какое это направление, пишутся ярлыки. Если «Саят-Нова» — это поэтический кинематограф, меня ущемляют в великой профессии режиссера. Я получил за два дня до приезда сюда личное письмо от Феллини, которое мне неудобно было цитировать и везти его сюда.
Куда же классифицировать «Войну и мир», «Таньку Каренину» (как я говорю), «Преступление без наказания» или «Дворянское гнездо»? Полная девальвация качеств кинематографического искусства. Абсолютная трагедия во всем мире и, в частности, в советской кинематографии. Я считаю, что удивительный застой, нет ярких художников. Великомученик Тарковский не может нас ежегодно поражать своим талантом, своей глубиной, а все остальное мне кажется просто никаким. И да простит мне наше руководство, я ехал сюда в вагоне, что-то мне не спалось, дорога была длинная, и член ЦК, как он представился, очень долго мне объяснял, почему это происходит. Я считаю, происходит это потому, что художникам, наиболее интересным художникам, оказано недоверие. Недоверие — удивительная обида, с недоверием связана целая судьба и невероятно короткая жизнь художника. Потому так классически была провалена в Советском Союзе одна из знаменательных дат — ленинский юбилей.
Вспомните, самые бездарные люди делали ленинские фильмы. И на экране просто плохие произведения, километры пленки — киномакулатура, к которой никто из нас не вернется ни как зритель, ни как искусствовед, ни как киновед. Появление моей картины удивительно сложно. Мне пришлось наконец-то на сей раз обмануть своих земляков армян, которые великодушно хотели, чтобы я сделал «Тени забытых предков» по-карски. Они думали, что я приеду и сразу притащу им медали. Этого не произошло. Армения — великая страна, с потрясающей культурой, это моя родина. Я впервые посетил ее. Абсолютно захлебнулся от красоты и поэзии своего народа, потому что я — армянин грузинского разлива, тифлисского. Я родился в Тбилиси. Я впервые увидел Армению. Это безумная античность, чистота, это величие. И прошу не судить по джазу, который параллельно со мной сейчас выступает. Там Орбелян, и южные мальчики наводнили город.
Дело в том, что правительство Армении не поняло картину, за что великодушно спустя три года предлагали мне делать и «Давида Сасунского» (просто их вынудило вмешательство в судьбу этого фильма ЮНЕСКО и ООН и лично крупных мастеров мира). Картина выходит на экраны в редакции моего друга Сергея Иосифовича Юткевича, который не понял картину и даже сказал: «Что вы так торопились, что два дубля стоят. подряд?», Он не понял, что это метод. Он говорит: «Странная у вас смерть католикоса. Католикос умер, а у него открытые глаза, и он дышит. Вот когда облака поют, что католикос бессмертен.» Он дословно воспринимает смерть: значит, надо закрыть глаза и подвязать подбородок. Поэтому он реставрировал картину; в таком-то качестве картина попала в минимум московских кинотеатров и я, в общем, получил те рупии, на которые я живу. Получил опять чье-то недоверие — не работать и не делать фильмов.
Но дело не в том. Это не потому, что я сейчас гарцую, а просто благодаря жестокой правде, которая связана с моими коллегами, художниками-кинематографистами. Потому Армения первая. Человек, который высказывался о картине, — это один из секретарей ЦК по культуре, который в прошлом был полотером и был выдвинут на руководящую должность в связи с определенным талантом. Он, посмотрев эту картину, сказал о том, что это удивительная картина, но что в ней очень много мастики. Я долго не понимал, почему именно мастики. Потом мне перевели его переводчики, которые все время его сопровождают и редактируют, что это мистика.
Что связано сейчас с судьбой картины? Армения показывала этот фильм, посылала людей. Народ-то, я не сказал бы, что понимает картину, я и сам ее не совсем понимаю. Но народ идет на эту картину, идет как на праздник. Понимаете, идут все слои населения, они в картине чувствуют свои гены. Ни тот сюжет, ни те установившиеся каноны судьбы поэта (конфликты с царем, придворный конфликт, изгнание поэта из дворца, светская жизнь, монастырь) — это все не стало смыслом моего сценария, а краски, аксессуары, быт, который сопровождал поэзию. И вот я постарался искусство изобразить в жизни, а не жизнь изобразить в искусстве. Наоборот, чтобы искусство отобразилось в жизни. Тот мир, который сопровождал поэта. В картине, во-первых, поэт не разговаривает. В картине фактически две драматургические реплики, я буду их переводить. В картине нет дословно точных географических сведений. Мне кажется, картина очень примитивна по структуре своей: было детство, была юность, была любовь, был монастырь, были камни. Возлюбленный был камень, келья была возлюбленной, любимая, грудь ее воспета, воспета роза. Потом была мысль, что горло мое пересохло, я болен. Поэт умер. Все так просто, ясно, как в судьбе великого поэта, ашуга, менестреля.
Картина сложно снималась, в полном недоверии. Мне удалось ее спасти от дамочек из главка, от кокаревых, зусевых. Там много есть элегантных дам, в прошлом танцюристок, як кажуть на Украйни, кордебалеток. Я спас ее и от Романова, несмотря на то, что он высоко оценил картину, сказав, что это интеллектуальный шантаж. Самое высшее, что можно было получить в оценке. Ну, картину всяко оценивают. Например, Курьянов, мой друг и земляк, сказал, что это идеальный комиссионный магазин. Это тоже очень интересно в нашем веке, когда идеальный комиссионный магазин мы не можем представить сегодня. Идеальный комиссионный магазин, я считаю, в «Комиссионном гнезде», в «Дворянском гнезде», іде выставили все, что было в арбатских комиссионных, миниатюры, и Кончаловские, дворяне, пытались показать аксессуарный мир Арбата и Парижа, лишая Париж цвета, а цвет переносили в помещичьи усадьбы.
Сейчас ко мне ворвался обезумевший Бондарчук, после того, как я ему послал телеграмму, что мне очень нравится его картина «Ватерлоо» после исключительного провала «Войны и мира», который уже делается государственной трагедией: затрачены удивительные деньги, а результата никакого. Я не видел в Советском Союзе (я хожу, ищу) человека, который дважды посмотрел бы хоть одну серию, даже ошибочно; этого не произошло. Понимаете, третью и четвертую серии вообще никто не посещал. А «Ватерлоо» — интересная картина. Вот он приехал ко мне и говорит, что Сан-Франциско потрясено было тем, что совершенно неожиданно русская делегация принимала поздравления от мэра города и муниципалитета в том, что они поздравляли с уникальным фильмом «Саят-Нова», и комиссия вылетела в Москву, чтобы узнать, почему среди совсем других московских фильмов была картина «Саят-Нова». Как туда попала картина, через какие источники, мне не известно, но она начинает интересовать общественность.
Для меня она уже пройденный этап, сейчас я готовлюсь к работе над другими темами, надеюсь, живу, старею и даже слепну в преддверии ожидания. Шесть лет Украина почти не дает мне делать картину, вот уже три года, как вернулся после «Саят-Новы». Картина с трудом где-то появляется на экранах. Зритель не понимает фильма, а мне не хочется перед ним извиняться, мне кажется, что время уже зрителю извиняться иногда перед художником. Потому что совсем другое что-то хвалится, чего-то ждут. Сейчас я задумал фильм, работаю с Виктором Шкловским, делаю «Демона» по Лермонтову. Экспериментальная студия, опять-таки испуганный Чухрай, пытающийся делать коммерческий эксперимент, а не творческий. Он не знает, куда деться. Будто бы есть приказ Романова заключить договор со Шкловским, иначе боятся, что если не заключат, то Шкловский не выдержит этого, и убийцей будут Романовы.
Шкловскому много лет, он сделал сценарий сложный, странный, непонятный, но я счастлив тем, что есть мой вариант сценария, что еще раз, может, придется кого-то обмануть, если не Шкловского, то Чухрая. Шкловский возложил на меня надежды, очень хочет делать эту ленту. Ну, о фильме, вероятно, много можно говорить, а мне кажется, что после фильма вообще надо просто молча разойтись. Этого требует лента. Понимаете, поэт Бажан, один из великих моих друзей, сказал, что «Тени забытых предков» пять лет нуждались в признании, лента, которую я не люблю, и для меня она просто... Картина нравится Юрию Ильенко,* поэтому он изредка мне напоминает, что существует эта лента.
Я ушел абсолютно в сторону от этого этнографического, такого колониального фильма, и считаю, что это колоссальное заболевание юноши, что если этому подражает такой мастер, как Юрий Ильенко, или напоминает картину хотя бы даже аксессуаром, обрядом, танцами, динамикой. Картина «Саят-Нова» снята с одной точки: просто назло Юрию Ильенко, не меняя свет, цвет, не меняя оптику, с одной точки. Если мне удалось сделать динамику пластическую, я считаю, что даже если мне это не полностью удалось, то картина статична, безумно статична, и этим она мне очень дорога. Сценарий был написан в стихах, он был абсолютно непонятен никому и поэтому не был утвержден. Никто не понимал, на что надо наводить фокус. Оператором «Саят-Новы» был Сурен Шахбазян, с которым Параджанов учился в одно и то же время во ВГИКе. После института оба оказались на киностудии им. Довженко в Киеве. С Шахбазяном Параджанов снимал свой первый фильм «Андриеш». Операторская съемка «Саят-Новы» велась с намеренно статичных позиций. Параджанов добился живописного эффекта восприятия, будто речь шла о цикле картин, писанных на холсте, или фресок, писанных на камне, а не созданных при помощи кинокамеры. Все говорили: «на постановочные». Постановочных тоже не оказалось. Постановочные — это вознаграждение, которое мы получаем после картины.
Ну, что я могу сказать о фильме? Фильм мне безумно дорог. Я просил Юткевича не трогать последнюю часть, потому что, может быть, это и последняя моя лента, к сожалению. Потому что я... Мне запретили уезжать в Минск, потому что со мной должен говорить первый секретарь ЦК Украины. Он очень хочет, чтобы я делал фильм о хлеборобах. Значит, земля, еще раз земля. Такая маленькая отписка, которая произошла для того, чтобы получить (фильм) [ред. 1 по Коцюбинскому «Интермеццо». Такое произведение, очень сложное, о судьбе интеллигента в начале века. Это такой авторский монолог, очень интересное произведение, не изученное в определенное время. 50 лет оно было изъято из украинской литературы. Потом вернулось для того, чтобы снова был изъятым. Но я готовлюсь к этому фильму, сценарий готов.
Но сейчас я представляю вот фильм «Саят-Нова». Ну, как и что мне удалось реализовать? Во-первых, роль молодого поэта играет Софико Чиаурели — девушка. Она же играет Идеал любви, царевну Анну и все призраки, которые потом появляются в судьбе поэта: монашка в белых кружевах, ангел при вознесении — и пантомимы, это мусульманский театр при дворе царя Ираклия. XVIII век, Армения, Грузия, Азербайджан, Закавказье, царь Грузии, он же царь Армении, придворный поэт — армянин. Видите, все элементы дружбы народов, никакого конфликта между возлюбленными — сестрой царя и поэтом. Просто уход поэта в монастырь от светской жизни, что являлось как бы высшим вознаграждением поэтов и поэзии Ренессанса, Армении средневековья.
Сценарий был написан в определенной форме. Я постараюсь вам прочесть один эпизод. Представьте, как же я мог реализовать его потом на экране. Вот поэт пришел в монастырь. Нужна была плащаница. Умирает католикос Казар, ** и великий поэт, который был ключарем и хозяйственником монастыря, идет в женский монастырь, чтобы принести лучшую из лучших плащаниц. Поэту доверяют избрать ее. Он встречает там монашку с лицом царевны. Ну, примерно так для присутствующих здесь литераторов и киноведов:
«Эпиграф:
Тебя одел небесный снег,
Тебя одел небесный снег...
Рипсеме — монастырь в степи.
Сами по себе звенели колокола. Саят-Нова сам по себе шея в гору и сам по себе сходил с нее, пока дорогу не пересек ему монастырь. Сами по себе монашки выносили на руках расшитые золотом плащаницы для тела Казара и клали к ногам Арутина, на камни притвора свою золотую печаль. Саят-Нова избегал смотрящих на него глаз, а монашки в упор смотрели в лицо Арутина и сами по себе обладали (им) [ред.] какое-то мгновение. Саят-Нова взял плащаницу и примерил ее с головы до ног. И все монашки в черном резко отвернулись, пропуская к Саят-Нове монашку в белых кружевах.
Тебя одел небесный снег,
Тебя одел небесный снег...
Саят-Нова взял плащаницу и примерил ее с головы до ног. Все монашки в черном резко отвернулись, пропуская к Саят-Нове монашку в белых кружевах. Монашка в белых кружевах улыбалась и в упор приложилась к плащанице, и через золото Христа поцеловала Саят-Нову. И все монашки в черном резко отвернулись. И сам по себе отступил Саят-Нова. Саят-Нова шел по кладбищу монашек. Сами по себе звенели колокола и с криком бежала за Арутином монашка в белых кружевах, и сама по себе возникла ограда, и ударилась о красные камни. Рипсеме — монашка в белых кружевах. И сама по себе наступила тишина. Саят-Нова вошел в кафедральный собор Ах- пата и покрыл тело католикоса Казара золотом, принесенным из Ринсиме. Ринсиме — женский монастырь в степях Армении».
Вот, получив таких 12 новелл, растерянный министр, растерянная общественность города все-таки разрешили мне снять фильм. Вы не дословно увидите экранизированные вот эти кадры, но общий лад и настроение фильма примерно в том ритме, в каком я вам прочел. Фильм снимал удивительный оператор, необыкновенно скромный, понявший смысл моего замысла — это Сурен Шахбазян. Он работает на Киевской киностудии, принял приглашение мое, вы его знаете по «Закону Антарктиды», по «Павлу Корчагину». Картина снята на советской пленке, копия, которую вы сейчас увидите, бракованная, она украдена, иначе никто не дал бы мне эту копию, она просто похищена мной со студии и представляет сейчас мою частную собственность. Пока.
Я очень хотел бы, чтобы вы посмотрели картину, и мне больше нечего добавить в картину. Я так и говорю, что многое придется переводить, потому что... Бажан сказал, что фильм не армянский, напрасно вы обольщаетесь, что он армянский, он скорее украинский. Когда мы начали расшифровывать его мысль, то выяснилось, что просто истоки культуры Армении и Украины идут от Византии, и стилистика построения кадров света напоминала и киевские фрески в Софии Киевской, и миниатюры — уникальные вещи IV — XV века. Нет античнеє земли на Советской территории чем Армения. Памятники I века и палеолита стоят в сочетании с удивительной архитектурой X и XVIII веков. Армения — очень красивая страна, ее типаж, обряды здесь впервые представлены, потому что я считаю, что был великий фильм в Армении сделан — это «Тепло» режиссера Бек-Назарова. Но, к сожалению, «Тепло» — фильм тифлисских армян, понимаете, об Армении сделан такой атлас, удивительные сочетания типажа, обрядовой поэзии, пластики, диалекта, обрядов и кинематографически расшифровать, компонуя это, — это была удивительно трудная задача.
Картина снималась долго. Боюсь, что она покажется вам не простой. Я хотел бы обратить ваше внимание на удивительную актрису Софико Чиаурели. Что такое Чиаурели? Жалко, что это исчезла эстафета Веры Стрепетовой. Неизвестно, кому принадлежит сейчас Вера Стрепетова. Софико Чиаурели единственная трагическая актриса. Она изображает роль вот молодого Саят- Новы, и мне она необыкновенна, удивительна своей византийской красотой; так вот — как-то ее судьба тоже неизвестна грузинам. Они не понимают, как она безумно красива. Как это и я делаю — второй день cnoçio, что меня восхищает удивительный мастер, такой как Азгур. Я понимаю, что многих удивит мое такое признание, но я думаю, что через сто лет Азгур будет обмерен, изучен, покажет удивительную галерею истины, може± быть, даже патологии удивительного времени, которому мы все современники. То же Софико Чиаурели представляет. Сверхкрасота. Она больше, чем Византия, она удивительная актриса, несмотря на то, что она глухая и немая, она не произносит ни одного слова, все говорит жестом.
Я вот тут ЦК комсомола Белоруссии приношу свою благодарность, как и те дары, которые передали мои друзья. Во-первых, вот Митуса, автора «Слова о полку Игореве». «Первый актер и скоморох» — работа керамика Орлова. ФФ Вот несколько книг из истории — это в назидание белорусской печати, как украинцы идеально издали свое искусство. Эта книга продается на доллары. Вот и судьба этого портрета. Знаете, однажды на выставке было... Однажды, когда я был в моде на Украине, то на выставке одновременно появилось несколько бюстов, сделанных моими друзьями, и графика, живопись. И министр, значит, прошел и спросил: «Кто этот бородач? Почему его так много? Примитивное название. Какой Параджанов?»
Ну, там назвали: «Мой далекий друг». После третьего тура исчезли все портреты и все бюсты. Исчезли, и остался вот этот, который я привез сюда. Председателем выставки была Яблонская. Она все время мучается, что у нее широкие бедра. Она все время хочет похудеть, но это ей никак не удается. И вот я говорю: «Как вам удалось спасти этот портрет?» А она говорит: «Знаете, первый раз в жизни меня выручили бедра. Когда проходил министр и хотел снять портрет, я его прикрыла своим задом».
Вот этот портрет нашего удивительного художника-графика Якутовича.* Я передаю его на память обо мне и о Яблонской. Я постараюсь переводить вам фильм.
Пауза
Вы знаете, когда Бондарчук у меня спросил: «Сергей, почему ты считаешь, что я провалился? — я говорю, вот давай мне любую склейку, и я тебе докажу, что ты не режиссер. Вот, пожалуйста, вот там, перед дуэлью Пьера с Долоховым, идет этот банкет, с бокалами, где он висит. Вот, говорит, нормальная склейка, значит, вот — конфликт возник. Нет, говорю, баня! Маленькая баня на Арбатских переулках, іде у Пьера потеют очки. Он моет в холодной воде их и снова одевает, и кто-то выливает воду, и снова потеют очки, и Пьер снова их моет в холодной воде и снова одевает, а потом отмыл и выстрелил. Этого нет у Толстого. Ну и что ж! А ведь был бы живой Толстой, он, может быть, оставил бы эту сцену, вместо твоей склейки, сам бы вписал бы, на свой манер, кинематографическую сцену, чтобы передать состояние, может быть, внешнее, может быть, естественно идущее, потому что Пьер готовился к дуэли. Дуэль сама иллюстративна, и потому я лично считаю, что Софико...
Говорят, почему-то, есть какая-то система Станиславского. Вот я не понимаю, что это такое. Понимаете, надо глубоко дышать, какой-то текст говорить, а может быть, можно молчать, и это больше, чем... И есть другое. Есть античный театр, который построен на диалогах. Есть Шекспир. Есть вообще пантомима. Есть киноязык. Значит, все равно мы в плену каких-то киноканонов. Почему должен быть объявлен вне закона режиссер, который говорит, что актер не главный, а может быть, главный сегодня я! Почему сегодня мой «Гамлет» или «Исповедь», которая опубликована сейчас во всем мире, сценарий, который я написал, его опубликовали поляки, испанцы, «Кросспресспарк» — вечнозеленое ревю абсурдной литературы. Я взял просто маленькую тему. Мне говорят, что это нетипично. Нетипично.
В Тбилиси кладбище рушат и превращают в парк культуры имени Кирова. Точно притом, имени Кирова. Там работают бульдозеры, теодолиты, нивелиры, а я там организовал 12 могил. Я провожал своих предков, понимаете, я провожал белошвеек, провожал терщиков. Возникли могилы, а я еще живой, а там парк, понимаете? Я написал этот сценарий, говорят, он нетипичен. Для меня он типичен, потому что это произошло и в Киеве, и, вероятно, во всех городах, потому что кладбища живут 20 лет. Потом, это не потому, что это какое-то кощунство. Или это нетипично в мире. Может, другие страны и другие народы сохраняют кладбища дольше. Пока мне 46 лет и я жив, я прихожу и вижу разрушенное кладбище, а в часовнях скульпторы делают модные чеканки, и валяющиеся чрева роялей я воспринимаю как арфы для того, чтобы самому умереть в своем детище. Уясняю себе, что это просто скульптор покупает старомодные рояли, вынимает эту бронзу, чтобы сделать модные вот эти чеканки для модного кладбища. Сабуртало. Это тоже ведь сложности: как точно удержаться, если я художник.
Чем может быть объединено «Андриеш» и «Саят-Нова”? Я считаю, что если есть художник, который может синтезировать удивительное, прекрасное, то его надо немедленно эксплуатировать, это должен быть приказ ЦК, понимаете, выкачать из него и делать фильмы, например... Кстати говоря, прислали бы меня в Белоруссию, ще я мог бы сделать фильм о Белоруссии, потому что, кроме вас.. Вы, белорусы, вы что, думаете, что декада в Москве — представлять «Лен» в пляске и «Бульбу»? Вы не правы. Есть другой какой-то круг, другой круг, удивительный круг, понимаете, на уровне мистики какой-то, для того, чтобы воскресить и «Слово о полку Игореве», воскресить сейчас, понимаете, и вашу обрядовую поэзию, или Грузию, которая не может делать «Витязь в тигровой шкуре». И почему армяне обратились сейчас ко мне делать «Давида Сасунского»? Вероятно, есть клинические какие-то симпатии у художника на определенном языке, на определенном материале развивать свой талант, свой мир.
Кстати, литература. Что такое литература для меня сегодня? Неужели вы думаете, я нажимаю кнопки, и будет взлетать Демон в шифоновом, простроченном на «Зингере» тюлем или газом? Это ведь смешно сегодня иллюстрировать так, как иллюстрируют классиков русских русские режиссеры. Это ведь смешно сегодня! Это дойдет до патологии, вы понимаете?
Ведь посмотрите, всю русскую литературу экранизировали. Что осталось? Что осталось в русской литературе? Назовите одно весомое произведение, которое не иллюстрировалось! Ведь все провал! Кроме «Бесприданницы», кроме «Попрыгуньи». Ну что еще осталось! Вот я выделяю два фильма. Из прочтения режиссерского. Вот, пожалуйста, на Украине. Значит, не хватает, вероятно, того отношения у художников, вероятно, того, что в кино сегодня называется гениальностью. Ведь ищется кииогений, который может. Это был Эйзенштейн, который умел удивительно открыть мир Александра Невского, он тоже статуарен, может быть, излишне, бутафорски. Есть целая ода пластике того времени, где она эстетический факт.
Ну, посмотрите, что происходит в мире? Что поляки сделали с «Паном Володыевским»? Что может быть страшнее, что может быть ужаснее, примитивнее и более фашистский фильм, чем «Пан Володыевский”? Что это такое? Огнем и мечом размахивают поляки и вызывают, понимаете ли, призрак пана Володыевского. Это ведь смешно. Посмотрите все картины на исторические темы. И «Крестоносцы», вот будут делать еще много фильмов; провалился же Экзюпери «Маленький принц». Вероятно, нет, художники не несут в себе креста поэтического, не несут мира своего, они пусты, декоративны, и сыты. В особенности вот московские художники. Они сыты. Понимаете, потому у них все время провал за провалом. Если я не прав, назовите мне произведение за последнее время, кроме «Начала», где молодой, трепетный, провинциальный Панфилов, с трепетом тюзовского зрителя, еще увлечен Жанной д’Арк и пытается что-то делать и сочетает одно с другим.
Это ведь очень сложная проблема. Мы здесь это не решим. Это должно стать на повестку ЦК, для того чтобы самую великую русскую кинематографию, советскую кинематографию, в особенности довоенного периода, воскресить и продолжить. Потому что в общем — трагедия. Я с этого начал и могут этим кончить. Я лично предчувствую удивительный кризис в советском кинематографе.
Пауза
...Он официальный композитор картины. Он начал со мной делать картину, но его любовь к Армении, он турист, и он ушел в горы и не вернулся к нам, а нам надо было делать картину. Это Андрей Волконский. Вот он тут, сидит в конце. Он начинал со мной картину, я очень рад, что он увидел последние два кадра этой картины, потому что мы его разыскивали, и из Кафаиа и Зангезура нам сообщили, что такого Волконского на учете композитора не имеет ни милиция, ни КГБ. Он ушел, мы думали, что он перешел границу на чужую сторону, должно, перешел через границу. Но он появился наконец спустя три года здесь, в Белоруссии.
Ну, вы знаете, на счет того, что я художник, у меня сейчас очень большие радости, меня Флоренция пригласила выставить свои работы живописные, керамику, коллажи, в общем все, что где-то что-то такое появляется, а оно иногда появляется у меня тоже. В последнее время у меня стали исчезать работы, и потому, что самые любимые работы исчезают, я не могу их восстановить. Я не знаю, это делают друзья или делают просто случайно. Вот здесь вы видели коллажи к фильму «Исповедь». И вот Любимов сейчас смотрел, приезжал специально, мои коллажи к «Гамлету», спектакль, который я хотел ставить, но я не нашел продюсера.
Ведь мир, который окружал и влиял на поэзию «Саят-Новы», ведь может, здесь и нет поэзии, как таковой, поэт здесь не сидит, не мучается, не вскакивает ночью, не ударяет для смеха в спину ампирного кресла, вскакивает и радиатор включает, значит, музыку Чайковского. Чайковский так писал музыку и звал почему-то уродливого напарника. Понимаете, вместо красивого. Почему-то странно, вот этот «Чайковский». Один из провалов. Меня должны понять композиторы. Неужели надо стучать в полированное красное дерево, понимаете, с пламенем и вскакивать ночью под гром, бегать босым. Это же чудовищно! Это чудовищно! Это нам не нужно. Это есть такой сейчас, послевоенный, биографический фильм, вот такие политические фильмы на уровне «Красных листьев», певичек каких-то из варьете, где революция чуть ли не была опереттой.
Сергей Иосифович Параджанов (1924-1990) — советский кинорежиссёр, сценарист и художник. Лауреат множества кинопремий, народный артист Украинской ССР (1990) и Армянской ССР (1990). Мировая известность пришла к Сергею Параджанову после съемки культовых фильмов «Тени забытых предков» (1965) и «Цвет граната» (1968), благодаря которым режиссёр считается одним из основателей «новой советской волны» и «поэтического кинематографа». Не будучи классическим диссидентом, Сергей Параджанов, однако, открыто критиковал советскую культурную политику, выступал против цензуры и судебных расправ над украинской интеллигенцией. В результате режиссёр был по политическим мотивам осужден по обвинению в однополых отношениях (1974). Пробыв в тюрьме 4 года, Параджанов был освобождён под давлением советской творческой интеллигенции и международной кампании.
Ниже размещен текст выступления Сергея Параджанова перед творческой и научной молодежью Белоруссии 1 декабря 1971 г. Текст приводится по изданию: "Континент", 1994. №82.
Из личного архива Юрия Мечитова
Запись из архива ЦК КПСС.
«ЕСЛИ ХУДОЖНИКУ НЕ ВЕРЯТ ПОСЛЕ СОРОКА, ТО ЕМУ НЕ ПОВЕРЯТ И НА ТОМ СВЕТЕ...»
Имя Сергея Параджанова — одно из самых знаменитых в истории современного отечественного кинематографа. Сергей Иосифович Параджанов родился в 1924 году в Тбилиси. В 1943 году поступил одновременно в два училища — хореографическое и вокальное. В обоих учился успешно. В это же время пережил и первое свое искушение, которое заставило его осмыслить самого себя. В 1945 году — Параджанов в Москве, поступает в консерваторию в класс профессора Нины Дорлиак. Обучение и здесь было вполне успешным, однако учеба в консерватории отрезвила его, и он задумался о собственном предназначении. В 1945 году он поступил во ВГИК, по окончании которого его распределили в Киев — на киностудию им. Довженко, где он выпускает фильм «Андриеш» по своему ВГИКовскому диплому.
Начальству фильм не понравился, но был «засчитан» и принят; Параджанов же чувствует себя нереализованным. Однако новые фильмы ему снимать не дают. Тогда он пишет «наверх» и добивается разрешения сделать три новых фильма подряд. Фильмы получились абсолютно безликими (что примирило с ним коллег), но затем следует фильм «Тени забытых предков», который приносит ему мировую славу. О Параджанове начинают говорить, а он начинает жить так, как он хочет. Его «дурная» слава ширится. Однако после своего второго бессюжетного и бессловесного фильма «Цвет граната» Параджанов снова оказывается в длительном простое, и тут его настигает судебный процесс по делу, связанному с нестандартной сексуальной ориентацией. Параджанов попадает в тюрьму и с 1973-го по 1984-ый оказывается как художник вычеркнут из жизни. Вернувшись на волю в 1984 году, он приступает к съемкам фильма «Легенда о Сурамской крепости», а в 1988 году заканчивает фильм «Ашик-Кериб». К этому времени его взгляд на мир достигает «совершенной» декоративности. Он не воспринимает назначения вещей — он воспринимает их цветовую и эмоциональную оболочку. Его мир становится чрезвычайно пестрым и практически теряет логическую направленность, которая подменяется стихийной мощью эмоциональных порывов автора.
Достигнув опасной близости с подсознанием, 20-го июля 1990 года в Ереване Параджанов уходит из жизни, навсегда перемещаясь для нас в то измерение, где сила человеческого таланта полновластна, а все «только человеческое», слабое и смертное — подвержено уже суду не человеческому, а Божественному.
* * *
Речь Параджанова, запись которой мы предлагаем вашему вниманию, была произнесена режиссером, уже познавшим вкус славы, 1 декабря 1971 году в минском Доме Искусств. Уникальную запись сделали сотрудники Комитета Госбезопасности, которые следили за высказываниями опального режиссера. То, о чем мечтали его друзья — записывать и стенографировать за мастером, — делали его враги. Единственное их упущение: они, как правило, ошибались в записи имен собственных — как живых людей, так и вымышленных персонажей, употребляемых Параджановым в речи. Они же внесли струю «подпольности» в ту речь, которая могла бы украсить выступление любого уникального человека. Имейте свое лицо, удивляйте им — это было кредо Параджанова. В своем одиноком естестве он воплощал чуть ли не противоположные ипостаси мира.
XX век скупится на людей с полифоническим даром. «Многотиражно» распространенны «узкие» специалисты. Своей жизнью Параджанов дал ответ на вопрос: кем становились люди, рождавшиеся с талантом кинорежиссера до открытия кинематографа. Наверное, они были «Параджановыми». Они были художниками, модельерами, артистами, циркачами. Они исповедовали пластическое видение мира, в котором все течет и переливается. Они не принимали категорию времени, которая заставляет человека помнить, когда и в какое время можно делать одно и не делать другого. Параджанов был очень сложным человеком, поэтому его боялись. Его ках режиссера достаточно полно раскрывает его собственная речь с соответствующими комментариями.
Выступления Параджанова всегда отличались крайней степенью свободы. Ему нужна была аудитория, которая вдохновляла бы и окрыляла его. Параджанов был великолепный актер и никогда ни перед чем не останавливался, в том числе и в эксцентрике, чтобы не обмануть ожидания людей, пришедших посмотреть на него и послушать. Он не знал преград в своих высказываниях, и мог запросто эпатировать какую угодно аудиторию, даже уголовную. Иными словами — он был вечный нарушитель уготованного нам — правом коллектива — штампа. Эта речь раскрывает его и как человека. Она дает представление о творческой «детскости» ума взрослого человека. Естественно, многие высказывания Параджанова, особенно о живущих ныне людях, могут показаться предельно субъективными. Но это — лраво нашего героя, которого именно таким выбрало себе время и который заплатил за это своей жизнью.
Дм. Минченок
__________________
СЕКРЕТНО
ЦК КПСС
По сообщению КГБ при СМ Белорусской ССР, 1 декабря 1971 года перед творческой и научной молодежью республики выступил приглашенный ЦК ЛКСМ Белоруссии режиссер Киевской киностудии имени Довженко ПАРАДЖАНОВ С.И.
Выступление ПАРАДЖАНОВА (запись прилагается), носившее явно демагогический характер, вызвало возмущение большинства присутствующих.
ЦК Компартии Белоруссии информирован.
ПРИЛОЖЕНИЕ: на 23 листах.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ
АНДРОПОВ
ЗАПИСЬ ВЫСТУПЛЕНИЯ РЕЖИССЕРА КИЕВСКОЙ КИНОСТУДИИ ИМ. ДОВЖЕНКО С.И. ПАРАДЖАНОВА 1 ДЕКАБРЯ 1971 ГОДА ПЕРЕД ТВОРЧЕСКОЙ И НАУЧНОЙ МОЛОДЕЖЬЮ БЕЛОРУССИИ
Друзья, я вам благодарен за внимание, за приглашение. Я абсолютно не волнуюсь: в зале много бородачей, значит, все будет понятно. Я считаю Белоруссию очень любимой своей республикой, хотя я здесь второй раз. Отсюда, со студии, разбегаются мои друзья. Но это ничего не значит. Они придут, вернуться в каком-то качестве. Не дай бог, если Фигуровский вернется сюда актером, как он это показал нам. Стоит чему-то появиться, как сразу пытаемся мы классифицировать: куда и какое это направление, пишутся ярлыки. Если «Саят-Нова» — это поэтический кинематограф, меня ущемляют в великой профессии режиссера. Я получил за два дня до приезда сюда личное письмо от Феллини, которое мне неудобно было цитировать и везти его сюда.
Куда же классифицировать «Войну и мир», «Таньку Каренину» (как я говорю), «Преступление без наказания» или «Дворянское гнездо»? Полная девальвация качеств кинематографического искусства. Абсолютная трагедия во всем мире и, в частности, в советской кинематографии. Я считаю, что удивительный застой, нет ярких художников. Великомученик Тарковский не может нас ежегодно поражать своим талантом, своей глубиной, а все остальное мне кажется просто никаким. И да простит мне наше руководство, я ехал сюда в вагоне, что-то мне не спалось, дорога была длинная, и член ЦК, как он представился, очень долго мне объяснял, почему это происходит. Я считаю, происходит это потому, что художникам, наиболее интересным художникам, оказано недоверие. Недоверие — удивительная обида, с недоверием связана целая судьба и невероятно короткая жизнь художника. Потому так классически была провалена в Советском Союзе одна из знаменательных дат — ленинский юбилей.
Вспомните, самые бездарные люди делали ленинские фильмы. И на экране просто плохие произведения, километры пленки — киномакулатура, к которой никто из нас не вернется ни как зритель, ни как искусствовед, ни как киновед. Появление моей картины удивительно сложно. Мне пришлось наконец-то на сей раз обмануть своих земляков армян, которые великодушно хотели, чтобы я сделал «Тени забытых предков» по-карски. Они думали, что я приеду и сразу притащу им медали. Этого не произошло. Армения — великая страна, с потрясающей культурой, это моя родина. Я впервые посетил ее. Абсолютно захлебнулся от красоты и поэзии своего народа, потому что я — армянин грузинского разлива, тифлисского. Я родился в Тбилиси. Я впервые увидел Армению. Это безумная античность, чистота, это величие. И прошу не судить по джазу, который параллельно со мной сейчас выступает. Там Орбелян, и южные мальчики наводнили город.
Дело в том, что правительство Армении не поняло картину, за что великодушно спустя три года предлагали мне делать и «Давида Сасунского» (просто их вынудило вмешательство в судьбу этого фильма ЮНЕСКО и ООН и лично крупных мастеров мира). Картина выходит на экраны в редакции моего друга Сергея Иосифовича Юткевича, который не понял картину и даже сказал: «Что вы так торопились, что два дубля стоят. подряд?», Он не понял, что это метод. Он говорит: «Странная у вас смерть католикоса. Католикос умер, а у него открытые глаза, и он дышит. Вот когда облака поют, что католикос бессмертен.» Он дословно воспринимает смерть: значит, надо закрыть глаза и подвязать подбородок. Поэтому он реставрировал картину; в таком-то качестве картина попала в минимум московских кинотеатров и я, в общем, получил те рупии, на которые я живу. Получил опять чье-то недоверие — не работать и не делать фильмов.
Но дело не в том. Это не потому, что я сейчас гарцую, а просто благодаря жестокой правде, которая связана с моими коллегами, художниками-кинематографистами. Потому Армения первая. Человек, который высказывался о картине, — это один из секретарей ЦК по культуре, который в прошлом был полотером и был выдвинут на руководящую должность в связи с определенным талантом. Он, посмотрев эту картину, сказал о том, что это удивительная картина, но что в ней очень много мастики. Я долго не понимал, почему именно мастики. Потом мне перевели его переводчики, которые все время его сопровождают и редактируют, что это мистика.
Что связано сейчас с судьбой картины? Армения показывала этот фильм, посылала людей. Народ-то, я не сказал бы, что понимает картину, я и сам ее не совсем понимаю. Но народ идет на эту картину, идет как на праздник. Понимаете, идут все слои населения, они в картине чувствуют свои гены. Ни тот сюжет, ни те установившиеся каноны судьбы поэта (конфликты с царем, придворный конфликт, изгнание поэта из дворца, светская жизнь, монастырь) — это все не стало смыслом моего сценария, а краски, аксессуары, быт, который сопровождал поэзию. И вот я постарался искусство изобразить в жизни, а не жизнь изобразить в искусстве. Наоборот, чтобы искусство отобразилось в жизни. Тот мир, который сопровождал поэта. В картине, во-первых, поэт не разговаривает. В картине фактически две драматургические реплики, я буду их переводить. В картине нет дословно точных географических сведений. Мне кажется, картина очень примитивна по структуре своей: было детство, была юность, была любовь, был монастырь, были камни. Возлюбленный был камень, келья была возлюбленной, любимая, грудь ее воспета, воспета роза. Потом была мысль, что горло мое пересохло, я болен. Поэт умер. Все так просто, ясно, как в судьбе великого поэта, ашуга, менестреля.
Картина сложно снималась, в полном недоверии. Мне удалось ее спасти от дамочек из главка, от кокаревых, зусевых. Там много есть элегантных дам, в прошлом танцюристок, як кажуть на Украйни, кордебалеток. Я спас ее и от Романова, несмотря на то, что он высоко оценил картину, сказав, что это интеллектуальный шантаж. Самое высшее, что можно было получить в оценке. Ну, картину всяко оценивают. Например, Курьянов, мой друг и земляк, сказал, что это идеальный комиссионный магазин. Это тоже очень интересно в нашем веке, когда идеальный комиссионный магазин мы не можем представить сегодня. Идеальный комиссионный магазин, я считаю, в «Комиссионном гнезде», в «Дворянском гнезде», іде выставили все, что было в арбатских комиссионных, миниатюры, и Кончаловские, дворяне, пытались показать аксессуарный мир Арбата и Парижа, лишая Париж цвета, а цвет переносили в помещичьи усадьбы.
Сейчас ко мне ворвался обезумевший Бондарчук, после того, как я ему послал телеграмму, что мне очень нравится его картина «Ватерлоо» после исключительного провала «Войны и мира», который уже делается государственной трагедией: затрачены удивительные деньги, а результата никакого. Я не видел в Советском Союзе (я хожу, ищу) человека, который дважды посмотрел бы хоть одну серию, даже ошибочно; этого не произошло. Понимаете, третью и четвертую серии вообще никто не посещал. А «Ватерлоо» — интересная картина. Вот он приехал ко мне и говорит, что Сан-Франциско потрясено было тем, что совершенно неожиданно русская делегация принимала поздравления от мэра города и муниципалитета в том, что они поздравляли с уникальным фильмом «Саят-Нова», и комиссия вылетела в Москву, чтобы узнать, почему среди совсем других московских фильмов была картина «Саят-Нова». Как туда попала картина, через какие источники, мне не известно, но она начинает интересовать общественность.
Для меня она уже пройденный этап, сейчас я готовлюсь к работе над другими темами, надеюсь, живу, старею и даже слепну в преддверии ожидания. Шесть лет Украина почти не дает мне делать картину, вот уже три года, как вернулся после «Саят-Новы». Картина с трудом где-то появляется на экранах. Зритель не понимает фильма, а мне не хочется перед ним извиняться, мне кажется, что время уже зрителю извиняться иногда перед художником. Потому что совсем другое что-то хвалится, чего-то ждут. Сейчас я задумал фильм, работаю с Виктором Шкловским, делаю «Демона» по Лермонтову. Экспериментальная студия, опять-таки испуганный Чухрай, пытающийся делать коммерческий эксперимент, а не творческий. Он не знает, куда деться. Будто бы есть приказ Романова заключить договор со Шкловским, иначе боятся, что если не заключат, то Шкловский не выдержит этого, и убийцей будут Романовы.
Шкловскому много лет, он сделал сценарий сложный, странный, непонятный, но я счастлив тем, что есть мой вариант сценария, что еще раз, может, придется кого-то обмануть, если не Шкловского, то Чухрая. Шкловский возложил на меня надежды, очень хочет делать эту ленту. Ну, о фильме, вероятно, много можно говорить, а мне кажется, что после фильма вообще надо просто молча разойтись. Этого требует лента. Понимаете, поэт Бажан, один из великих моих друзей, сказал, что «Тени забытых предков» пять лет нуждались в признании, лента, которую я не люблю, и для меня она просто... Картина нравится Юрию Ильенко,* поэтому он изредка мне напоминает, что существует эта лента.
Я ушел абсолютно в сторону от этого этнографического, такого колониального фильма, и считаю, что это колоссальное заболевание юноши, что если этому подражает такой мастер, как Юрий Ильенко, или напоминает картину хотя бы даже аксессуаром, обрядом, танцами, динамикой. Картина «Саят-Нова» снята с одной точки: просто назло Юрию Ильенко, не меняя свет, цвет, не меняя оптику, с одной точки. Если мне удалось сделать динамику пластическую, я считаю, что даже если мне это не полностью удалось, то картина статична, безумно статична, и этим она мне очень дорога. Сценарий был написан в стихах, он был абсолютно непонятен никому и поэтому не был утвержден. Никто не понимал, на что надо наводить фокус. Оператором «Саят-Новы» был Сурен Шахбазян, с которым Параджанов учился в одно и то же время во ВГИКе. После института оба оказались на киностудии им. Довженко в Киеве. С Шахбазяном Параджанов снимал свой первый фильм «Андриеш». Операторская съемка «Саят-Новы» велась с намеренно статичных позиций. Параджанов добился живописного эффекта восприятия, будто речь шла о цикле картин, писанных на холсте, или фресок, писанных на камне, а не созданных при помощи кинокамеры. Все говорили: «на постановочные». Постановочных тоже не оказалось. Постановочные — это вознаграждение, которое мы получаем после картины.
Ну, что я могу сказать о фильме? Фильм мне безумно дорог. Я просил Юткевича не трогать последнюю часть, потому что, может быть, это и последняя моя лента, к сожалению. Потому что я... Мне запретили уезжать в Минск, потому что со мной должен говорить первый секретарь ЦК Украины. Он очень хочет, чтобы я делал фильм о хлеборобах. Значит, земля, еще раз земля. Такая маленькая отписка, которая произошла для того, чтобы получить (фильм) [ред. 1 по Коцюбинскому «Интермеццо». Такое произведение, очень сложное, о судьбе интеллигента в начале века. Это такой авторский монолог, очень интересное произведение, не изученное в определенное время. 50 лет оно было изъято из украинской литературы. Потом вернулось для того, чтобы снова был изъятым. Но я готовлюсь к этому фильму, сценарий готов.
Но сейчас я представляю вот фильм «Саят-Нова». Ну, как и что мне удалось реализовать? Во-первых, роль молодого поэта играет Софико Чиаурели — девушка. Она же играет Идеал любви, царевну Анну и все призраки, которые потом появляются в судьбе поэта: монашка в белых кружевах, ангел при вознесении — и пантомимы, это мусульманский театр при дворе царя Ираклия. XVIII век, Армения, Грузия, Азербайджан, Закавказье, царь Грузии, он же царь Армении, придворный поэт — армянин. Видите, все элементы дружбы народов, никакого конфликта между возлюбленными — сестрой царя и поэтом. Просто уход поэта в монастырь от светской жизни, что являлось как бы высшим вознаграждением поэтов и поэзии Ренессанса, Армении средневековья.
Сценарий был написан в определенной форме. Я постараюсь вам прочесть один эпизод. Представьте, как же я мог реализовать его потом на экране. Вот поэт пришел в монастырь. Нужна была плащаница. Умирает католикос Казар, ** и великий поэт, который был ключарем и хозяйственником монастыря, идет в женский монастырь, чтобы принести лучшую из лучших плащаниц. Поэту доверяют избрать ее. Он встречает там монашку с лицом царевны. Ну, примерно так для присутствующих здесь литераторов и киноведов:
«Эпиграф:
Тебя одел небесный снег,
Тебя одел небесный снег...
Рипсеме — монастырь в степи.
Сами по себе звенели колокола. Саят-Нова сам по себе шея в гору и сам по себе сходил с нее, пока дорогу не пересек ему монастырь. Сами по себе монашки выносили на руках расшитые золотом плащаницы для тела Казара и клали к ногам Арутина, на камни притвора свою золотую печаль. Саят-Нова избегал смотрящих на него глаз, а монашки в упор смотрели в лицо Арутина и сами по себе обладали (им) [ред.] какое-то мгновение. Саят-Нова взял плащаницу и примерил ее с головы до ног. И все монашки в черном резко отвернулись, пропуская к Саят-Нове монашку в белых кружевах.
Тебя одел небесный снег,
Тебя одел небесный снег...
Саят-Нова взял плащаницу и примерил ее с головы до ног. Все монашки в черном резко отвернулись, пропуская к Саят-Нове монашку в белых кружевах. Монашка в белых кружевах улыбалась и в упор приложилась к плащанице, и через золото Христа поцеловала Саят-Нову. И все монашки в черном резко отвернулись. И сам по себе отступил Саят-Нова. Саят-Нова шел по кладбищу монашек. Сами по себе звенели колокола и с криком бежала за Арутином монашка в белых кружевах, и сама по себе возникла ограда, и ударилась о красные камни. Рипсеме — монашка в белых кружевах. И сама по себе наступила тишина. Саят-Нова вошел в кафедральный собор Ах- пата и покрыл тело католикоса Казара золотом, принесенным из Ринсиме. Ринсиме — женский монастырь в степях Армении».
Вот, получив таких 12 новелл, растерянный министр, растерянная общественность города все-таки разрешили мне снять фильм. Вы не дословно увидите экранизированные вот эти кадры, но общий лад и настроение фильма примерно в том ритме, в каком я вам прочел. Фильм снимал удивительный оператор, необыкновенно скромный, понявший смысл моего замысла — это Сурен Шахбазян. Он работает на Киевской киностудии, принял приглашение мое, вы его знаете по «Закону Антарктиды», по «Павлу Корчагину». Картина снята на советской пленке, копия, которую вы сейчас увидите, бракованная, она украдена, иначе никто не дал бы мне эту копию, она просто похищена мной со студии и представляет сейчас мою частную собственность. Пока.
Я очень хотел бы, чтобы вы посмотрели картину, и мне больше нечего добавить в картину. Я так и говорю, что многое придется переводить, потому что... Бажан сказал, что фильм не армянский, напрасно вы обольщаетесь, что он армянский, он скорее украинский. Когда мы начали расшифровывать его мысль, то выяснилось, что просто истоки культуры Армении и Украины идут от Византии, и стилистика построения кадров света напоминала и киевские фрески в Софии Киевской, и миниатюры — уникальные вещи IV — XV века. Нет античнеє земли на Советской территории чем Армения. Памятники I века и палеолита стоят в сочетании с удивительной архитектурой X и XVIII веков. Армения — очень красивая страна, ее типаж, обряды здесь впервые представлены, потому что я считаю, что был великий фильм в Армении сделан — это «Тепло» режиссера Бек-Назарова. Но, к сожалению, «Тепло» — фильм тифлисских армян, понимаете, об Армении сделан такой атлас, удивительные сочетания типажа, обрядовой поэзии, пластики, диалекта, обрядов и кинематографически расшифровать, компонуя это, — это была удивительно трудная задача.
Картина снималась долго. Боюсь, что она покажется вам не простой. Я хотел бы обратить ваше внимание на удивительную актрису Софико Чиаурели. Что такое Чиаурели? Жалко, что это исчезла эстафета Веры Стрепетовой. Неизвестно, кому принадлежит сейчас Вера Стрепетова. Софико Чиаурели единственная трагическая актриса. Она изображает роль вот молодого Саят- Новы, и мне она необыкновенна, удивительна своей византийской красотой; так вот — как-то ее судьба тоже неизвестна грузинам. Они не понимают, как она безумно красива. Как это и я делаю — второй день cnoçio, что меня восхищает удивительный мастер, такой как Азгур. Я понимаю, что многих удивит мое такое признание, но я думаю, что через сто лет Азгур будет обмерен, изучен, покажет удивительную галерею истины, може± быть, даже патологии удивительного времени, которому мы все современники. То же Софико Чиаурели представляет. Сверхкрасота. Она больше, чем Византия, она удивительная актриса, несмотря на то, что она глухая и немая, она не произносит ни одного слова, все говорит жестом.
Я вот тут ЦК комсомола Белоруссии приношу свою благодарность, как и те дары, которые передали мои друзья. Во-первых, вот Митуса, автора «Слова о полку Игореве». «Первый актер и скоморох» — работа керамика Орлова. ФФ Вот несколько книг из истории — это в назидание белорусской печати, как украинцы идеально издали свое искусство. Эта книга продается на доллары. Вот и судьба этого портрета. Знаете, однажды на выставке было... Однажды, когда я был в моде на Украине, то на выставке одновременно появилось несколько бюстов, сделанных моими друзьями, и графика, живопись. И министр, значит, прошел и спросил: «Кто этот бородач? Почему его так много? Примитивное название. Какой Параджанов?»
Ну, там назвали: «Мой далекий друг». После третьего тура исчезли все портреты и все бюсты. Исчезли, и остался вот этот, который я привез сюда. Председателем выставки была Яблонская. Она все время мучается, что у нее широкие бедра. Она все время хочет похудеть, но это ей никак не удается. И вот я говорю: «Как вам удалось спасти этот портрет?» А она говорит: «Знаете, первый раз в жизни меня выручили бедра. Когда проходил министр и хотел снять портрет, я его прикрыла своим задом».
Вот этот портрет нашего удивительного художника-графика Якутовича.* Я передаю его на память обо мне и о Яблонской. Я постараюсь переводить вам фильм.
Пауза
Вы знаете, когда Бондарчук у меня спросил: «Сергей, почему ты считаешь, что я провалился? — я говорю, вот давай мне любую склейку, и я тебе докажу, что ты не режиссер. Вот, пожалуйста, вот там, перед дуэлью Пьера с Долоховым, идет этот банкет, с бокалами, где он висит. Вот, говорит, нормальная склейка, значит, вот — конфликт возник. Нет, говорю, баня! Маленькая баня на Арбатских переулках, іде у Пьера потеют очки. Он моет в холодной воде их и снова одевает, и кто-то выливает воду, и снова потеют очки, и Пьер снова их моет в холодной воде и снова одевает, а потом отмыл и выстрелил. Этого нет у Толстого. Ну и что ж! А ведь был бы живой Толстой, он, может быть, оставил бы эту сцену, вместо твоей склейки, сам бы вписал бы, на свой манер, кинематографическую сцену, чтобы передать состояние, может быть, внешнее, может быть, естественно идущее, потому что Пьер готовился к дуэли. Дуэль сама иллюстративна, и потому я лично считаю, что Софико...
Говорят, почему-то, есть какая-то система Станиславского. Вот я не понимаю, что это такое. Понимаете, надо глубоко дышать, какой-то текст говорить, а может быть, можно молчать, и это больше, чем... И есть другое. Есть античный театр, который построен на диалогах. Есть Шекспир. Есть вообще пантомима. Есть киноязык. Значит, все равно мы в плену каких-то киноканонов. Почему должен быть объявлен вне закона режиссер, который говорит, что актер не главный, а может быть, главный сегодня я! Почему сегодня мой «Гамлет» или «Исповедь», которая опубликована сейчас во всем мире, сценарий, который я написал, его опубликовали поляки, испанцы, «Кросспресспарк» — вечнозеленое ревю абсурдной литературы. Я взял просто маленькую тему. Мне говорят, что это нетипично. Нетипично.
В Тбилиси кладбище рушат и превращают в парк культуры имени Кирова. Точно притом, имени Кирова. Там работают бульдозеры, теодолиты, нивелиры, а я там организовал 12 могил. Я провожал своих предков, понимаете, я провожал белошвеек, провожал терщиков. Возникли могилы, а я еще живой, а там парк, понимаете? Я написал этот сценарий, говорят, он нетипичен. Для меня он типичен, потому что это произошло и в Киеве, и, вероятно, во всех городах, потому что кладбища живут 20 лет. Потом, это не потому, что это какое-то кощунство. Или это нетипично в мире. Может, другие страны и другие народы сохраняют кладбища дольше. Пока мне 46 лет и я жив, я прихожу и вижу разрушенное кладбище, а в часовнях скульпторы делают модные чеканки, и валяющиеся чрева роялей я воспринимаю как арфы для того, чтобы самому умереть в своем детище. Уясняю себе, что это просто скульптор покупает старомодные рояли, вынимает эту бронзу, чтобы сделать модные вот эти чеканки для модного кладбища. Сабуртало. Это тоже ведь сложности: как точно удержаться, если я художник.
Чем может быть объединено «Андриеш» и «Саят-Нова”? Я считаю, что если есть художник, который может синтезировать удивительное, прекрасное, то его надо немедленно эксплуатировать, это должен быть приказ ЦК, понимаете, выкачать из него и делать фильмы, например... Кстати говоря, прислали бы меня в Белоруссию, ще я мог бы сделать фильм о Белоруссии, потому что, кроме вас.. Вы, белорусы, вы что, думаете, что декада в Москве — представлять «Лен» в пляске и «Бульбу»? Вы не правы. Есть другой какой-то круг, другой круг, удивительный круг, понимаете, на уровне мистики какой-то, для того, чтобы воскресить и «Слово о полку Игореве», воскресить сейчас, понимаете, и вашу обрядовую поэзию, или Грузию, которая не может делать «Витязь в тигровой шкуре». И почему армяне обратились сейчас ко мне делать «Давида Сасунского»? Вероятно, есть клинические какие-то симпатии у художника на определенном языке, на определенном материале развивать свой талант, свой мир.
Кстати, литература. Что такое литература для меня сегодня? Неужели вы думаете, я нажимаю кнопки, и будет взлетать Демон в шифоновом, простроченном на «Зингере» тюлем или газом? Это ведь смешно сегодня иллюстрировать так, как иллюстрируют классиков русских русские режиссеры. Это ведь смешно сегодня! Это дойдет до патологии, вы понимаете?
Ведь посмотрите, всю русскую литературу экранизировали. Что осталось? Что осталось в русской литературе? Назовите одно весомое произведение, которое не иллюстрировалось! Ведь все провал! Кроме «Бесприданницы», кроме «Попрыгуньи». Ну что еще осталось! Вот я выделяю два фильма. Из прочтения режиссерского. Вот, пожалуйста, на Украине. Значит, не хватает, вероятно, того отношения у художников, вероятно, того, что в кино сегодня называется гениальностью. Ведь ищется кииогений, который может. Это был Эйзенштейн, который умел удивительно открыть мир Александра Невского, он тоже статуарен, может быть, излишне, бутафорски. Есть целая ода пластике того времени, где она эстетический факт.
Ну, посмотрите, что происходит в мире? Что поляки сделали с «Паном Володыевским»? Что может быть страшнее, что может быть ужаснее, примитивнее и более фашистский фильм, чем «Пан Володыевский”? Что это такое? Огнем и мечом размахивают поляки и вызывают, понимаете ли, призрак пана Володыевского. Это ведь смешно. Посмотрите все картины на исторические темы. И «Крестоносцы», вот будут делать еще много фильмов; провалился же Экзюпери «Маленький принц». Вероятно, нет, художники не несут в себе креста поэтического, не несут мира своего, они пусты, декоративны, и сыты. В особенности вот московские художники. Они сыты. Понимаете, потому у них все время провал за провалом. Если я не прав, назовите мне произведение за последнее время, кроме «Начала», где молодой, трепетный, провинциальный Панфилов, с трепетом тюзовского зрителя, еще увлечен Жанной д’Арк и пытается что-то делать и сочетает одно с другим.
Это ведь очень сложная проблема. Мы здесь это не решим. Это должно стать на повестку ЦК, для того чтобы самую великую русскую кинематографию, советскую кинематографию, в особенности довоенного периода, воскресить и продолжить. Потому что в общем — трагедия. Я с этого начал и могут этим кончить. Я лично предчувствую удивительный кризис в советском кинематографе.
Пауза
...Он официальный композитор картины. Он начал со мной делать картину, но его любовь к Армении, он турист, и он ушел в горы и не вернулся к нам, а нам надо было делать картину. Это Андрей Волконский. Вот он тут, сидит в конце. Он начинал со мной картину, я очень рад, что он увидел последние два кадра этой картины, потому что мы его разыскивали, и из Кафаиа и Зангезура нам сообщили, что такого Волконского на учете композитора не имеет ни милиция, ни КГБ. Он ушел, мы думали, что он перешел границу на чужую сторону, должно, перешел через границу. Но он появился наконец спустя три года здесь, в Белоруссии.
Ну, вы знаете, на счет того, что я художник, у меня сейчас очень большие радости, меня Флоренция пригласила выставить свои работы живописные, керамику, коллажи, в общем все, что где-то что-то такое появляется, а оно иногда появляется у меня тоже. В последнее время у меня стали исчезать работы, и потому, что самые любимые работы исчезают, я не могу их восстановить. Я не знаю, это делают друзья или делают просто случайно. Вот здесь вы видели коллажи к фильму «Исповедь». И вот Любимов сейчас смотрел, приезжал специально, мои коллажи к «Гамлету», спектакль, который я хотел ставить, но я не нашел продюсера.
Ведь мир, который окружал и влиял на поэзию «Саят-Новы», ведь может, здесь и нет поэзии, как таковой, поэт здесь не сидит, не мучается, не вскакивает ночью, не ударяет для смеха в спину ампирного кресла, вскакивает и радиатор включает, значит, музыку Чайковского. Чайковский так писал музыку и звал почему-то уродливого напарника. Понимаете, вместо красивого. Почему-то странно, вот этот «Чайковский». Один из провалов. Меня должны понять композиторы. Неужели надо стучать в полированное красное дерево, понимаете, с пламенем и вскакивать ночью под гром, бегать босым. Это же чудовищно! Это чудовищно! Это нам не нужно. Это есть такой сейчас, послевоенный, биографический фильм, вот такие политические фильмы на уровне «Красных листьев», певичек каких-то из варьете, где революция чуть ли не была опереттой.
Взято: vakin.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]