Преемственность поколений.
---
Недавно в российских СМИ появилась информация о том, как живет будучи в заключении один из фигурантов дела о массовом убийстве в станице Кущевская, некий Цапок. Вместо сцен из жизни обычного заключенного, народу показали шашлык и омаров, которыми питается убийца, и прочие радости жизни. Руководство ФСИН вяло отбрехивалось, хотя в народе чувствовалось некоторое возмущение. Отчего же так получилось, что некоторые осужденные живут в неволе так хорошо и безбедно? Отчего так, в чем причина? Ответ есть и на этот вопрос: преемственность поколений тех, кто по долгу службы, должен был поддерживать порядок в местах лишения свободы. Такие порядки были заведены еще задолго до этого случая, в СССР, в котором по некоторому убеждению все люди жили по принципу: "человек человеку - друг, товарищ и брат".
Генерал Вермахта Отто Ляш, последний комендант города Кенигсберг. После взятия города советскими войсками в апреле 1945 года сдался в плен. Был осужден, получил 25 лет лагерей. Впоследствии, после смерти Сталина, был отправлен в Германию, где и написал воспоминания о своей жизни в советском ГУЛАГе. Нижеприведенный отрывок касается Карагандинского лагеря, который он называет "Карабас". Небольшой отрывок о порядке в лагере.
генерал О. Ляш после сдачи в плен. Апрель 1945 г.
Господствовали в лагере около 30 русских отпетых уголовников. Это были люди, которые совершили по много – как мне говорили, до десяти убийств и которые ничего не боялись. Так же, как и мы, русский персонал охраны относился к этим людям с дьявольским почтением. И в самом деле, когда однажды одного такого бандита назначили для отправки на этап, явились по меньшей мере 5…6 хорошо вооруженных солдат НКВД. Однако они сопроводили его лишь до лагерных ворот. Там дежурный офицер определенно установил, что этот человек не подлежит пересылке и приказал вернуть его назад. Вещи, принадлежащие этому бандиту, в это самое время хранились у его товарища.
Эти преступники не были заинтересованы в том, чтобы их отправляли в колхоз или в лагерь-шахту, так как им там, наверное, пришлось бы заниматься тяжелым трудом, в то время как здесь их дела шли отлично и без работы. Прежде всего по той причине, что они делали то, что хотели, и им это позволялось.
В моем бараке жили, например, пять таких бандитов. У всех у них на груди были вытатуированы большие орлы, чтобы сделать их заметными среди преступников. На нарах они получали место на 4…5 человек, в то время как мы в количестве 600 человек должны были довольствоваться частью барака, предназначенной обычно на 200 человек. К тому же эти бандиты владели вещами, о которых наш брат мог лишь мечтать: стегаными одеялами, матрасами, хорошими гражданскими костюмами, а также хлебом, сахаром и папиросами в достаточном количестве. Конечно все это было отнято у пленных. Защитить себя от подобного террора не было никакой возможности. Одним убийством больше или меньше не имело для этих людей никакого значения, тем более что наказания за подобные преступления в России были относительно низкими. Наиболее строго в России наказываются политические преступники, к которым мы были отнесены.
Мне известен случай, когда старого чеченца, отказавшегося отдать такому опасному преступнику свои последние сто рублей, на следующее утро нашли повешенным в отхожем месте. В то время как мы, подобно политическим заключенным, даже при 55 градусах мороза должны были выходить на ежедневную поверку на открытое место перед бараками, бандиты даже и не думали о том, чтобы для этой поверки покидать свои нагретые лагерные места. Офицеру, производившему поверку, приходилось отправляться в барак, чтобы проверить их наличие.
Лучшим в Карабасе для меня был период времени, в течении которого я пользовался покровительством одного из таких убийц. К этому меня привел чистый случай. Так как в этом лагере процветали меновые сделки, я попытался выменять на хлеб несколько папирос для себя. Поскольку я недостаточно понимал по-русски, мне помогал немецкий унтер-офицер, который будучи уроженцем Верхней Силезии, знал польский и поэтому мог договориться с ними. Когда этот унтер-офицер стал менять хлеб у одного из бандитов, тот спросил его, не мой ли это хлеб. Я обратил на себя его внимание своей форменной шинелью на меху, в то время еще у меня сохранившейся. Когда он услышал, что я немецкий генерал, то разразился потоком ругательств в адрес Сталина, поместившего столь высокопоставленное лицо в исправительно-трудовой лагерь. И мне не пришлось ему ничего платить за эти папиросы. Позднее мне довелось использовать знакомство с ним, чтобы добывать себе все необходимое. Конечно, все это носило зловещий характер, однако против этого трудно было что-либо предпринять.
О. Ляш "Кнут и пряник. Рассказ о русском военном плене", Калининград, 2016 г.
Немецкого генерала трудно обвинить во лжи. Он лицо не заинтересованное. Отсидел и уехал в свою Германию. Вопрос здесь в другом. В том, что порядка в системе исполнения наказаний как не было, так и нет. В государствах, где закон ставят ниже властных устремлений ее верхушки, это будет повторяться. Оттого и удивляться не приходится. Ибо закона как не было в советские годы, так и нет. Такая вот преемственность поколений.
Рисунок бывшего работника исполнительной системы СССР Д. Балдаева.
Генерал Вермахта Отто Ляш, последний комендант города Кенигсберг. После взятия города советскими войсками в апреле 1945 года сдался в плен. Был осужден, получил 25 лет лагерей. Впоследствии, после смерти Сталина, был отправлен в Германию, где и написал воспоминания о своей жизни в советском ГУЛАГе. Нижеприведенный отрывок касается Карагандинского лагеря, который он называет "Карабас". Небольшой отрывок о порядке в лагере.
генерал О. Ляш после сдачи в плен. Апрель 1945 г.
Господствовали в лагере около 30 русских отпетых уголовников. Это были люди, которые совершили по много – как мне говорили, до десяти убийств и которые ничего не боялись. Так же, как и мы, русский персонал охраны относился к этим людям с дьявольским почтением. И в самом деле, когда однажды одного такого бандита назначили для отправки на этап, явились по меньшей мере 5…6 хорошо вооруженных солдат НКВД. Однако они сопроводили его лишь до лагерных ворот. Там дежурный офицер определенно установил, что этот человек не подлежит пересылке и приказал вернуть его назад. Вещи, принадлежащие этому бандиту, в это самое время хранились у его товарища.
Эти преступники не были заинтересованы в том, чтобы их отправляли в колхоз или в лагерь-шахту, так как им там, наверное, пришлось бы заниматься тяжелым трудом, в то время как здесь их дела шли отлично и без работы. Прежде всего по той причине, что они делали то, что хотели, и им это позволялось.
В моем бараке жили, например, пять таких бандитов. У всех у них на груди были вытатуированы большие орлы, чтобы сделать их заметными среди преступников. На нарах они получали место на 4…5 человек, в то время как мы в количестве 600 человек должны были довольствоваться частью барака, предназначенной обычно на 200 человек. К тому же эти бандиты владели вещами, о которых наш брат мог лишь мечтать: стегаными одеялами, матрасами, хорошими гражданскими костюмами, а также хлебом, сахаром и папиросами в достаточном количестве. Конечно все это было отнято у пленных. Защитить себя от подобного террора не было никакой возможности. Одним убийством больше или меньше не имело для этих людей никакого значения, тем более что наказания за подобные преступления в России были относительно низкими. Наиболее строго в России наказываются политические преступники, к которым мы были отнесены.
Мне известен случай, когда старого чеченца, отказавшегося отдать такому опасному преступнику свои последние сто рублей, на следующее утро нашли повешенным в отхожем месте. В то время как мы, подобно политическим заключенным, даже при 55 градусах мороза должны были выходить на ежедневную поверку на открытое место перед бараками, бандиты даже и не думали о том, чтобы для этой поверки покидать свои нагретые лагерные места. Офицеру, производившему поверку, приходилось отправляться в барак, чтобы проверить их наличие.
Лучшим в Карабасе для меня был период времени, в течении которого я пользовался покровительством одного из таких убийц. К этому меня привел чистый случай. Так как в этом лагере процветали меновые сделки, я попытался выменять на хлеб несколько папирос для себя. Поскольку я недостаточно понимал по-русски, мне помогал немецкий унтер-офицер, который будучи уроженцем Верхней Силезии, знал польский и поэтому мог договориться с ними. Когда этот унтер-офицер стал менять хлеб у одного из бандитов, тот спросил его, не мой ли это хлеб. Я обратил на себя его внимание своей форменной шинелью на меху, в то время еще у меня сохранившейся. Когда он услышал, что я немецкий генерал, то разразился потоком ругательств в адрес Сталина, поместившего столь высокопоставленное лицо в исправительно-трудовой лагерь. И мне не пришлось ему ничего платить за эти папиросы. Позднее мне довелось использовать знакомство с ним, чтобы добывать себе все необходимое. Конечно, все это носило зловещий характер, однако против этого трудно было что-либо предпринять.
О. Ляш "Кнут и пряник. Рассказ о русском военном плене", Калининград, 2016 г.
Немецкого генерала трудно обвинить во лжи. Он лицо не заинтересованное. Отсидел и уехал в свою Германию. Вопрос здесь в другом. В том, что порядка в системе исполнения наказаний как не было, так и нет. В государствах, где закон ставят ниже властных устремлений ее верхушки, это будет повторяться. Оттого и удивляться не приходится. Ибо закона как не было в советские годы, так и нет. Такая вот преемственность поколений.
Рисунок бывшего работника исполнительной системы СССР Д. Балдаева.
Взято: foto-history.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]