Весело было служить в одесской ЧК.
---
"Вечером мы были привлечены необыкновенным шумом и криками во дворе. Все бросились к окнам. Глазам нашим представилась следующая картина. Посередине двора стоял мертвецки пьяный Абаш. Хотя в трезвом состоянии нам и редко приходилось наблюдать его, но сегодня он, видимо, накачался до зеленого змия.
Абаш размахивал револьвером и грозил пристрелить каждого, кто к нему подойдет. Его окружала толпа сотрудников чрезвычайки - матросы, караульные и даже следователи. Вся эта публика, видимо побаиваясь буяна, для успокоения его применяла всяческие способы. Ему грозили приходом Калениченко, просили его, обнимали и даже целовали. Угроза именем Калениченко привела его лишь в еще большую ярость.
- Я сотни и тысячи разменял, - кричал Абаш. - И фашего Калениченко застрелю и вас фсех, я никофо не поюсь... Пусть, пусть только явится сюда сам Троцкий!
Ласка и поцелуи подействовали на пьяного смягчающим образом. Он начал жаловаться на свою судьбу и плакать пьяными слезами, в голос, широко раздвинув рот. Рыдания, похожие на рычание, далеко разносились по двору. Однако пойти лечь спать упрямый латыш отказывался. В конце концов, с большим трудом его удалось водворить в одно из свободных помещений и запереть на ключ.
Но вскоре вся чрезвычайка стала сотрясаться от ударов кулаками и ногами, которыми Абаш осыпал дверь своего узилища. Видя, что это не помогает, Абаш начал палить из револьвера в окно. Тогда с ним опять вошли в переговоры. Ему передали, что Калениченко велел его арестовать впредь и до протрезвления и что завтра утром его выпустят. Абаш, с которого после физических упражнений над дверью немного спал хмель, пошел на компромиссы. Он согласился сидеть до утра, но только не в одиночке, а в общей камере.
- Если я, товарищи, финовен... пашалуйста! - говорил Абаш. - Я котоф ситеть... Я ничефо не имею…...только пез компаньи я не могу... А в компаньи - пошалуйста.
Абаша поместили в нашу комнату. Он сел на нары, осклабивши свое плоское лицо в хищную улыбку, и заговорил: - Не пойсь, тофарищи... Не трону. Хоть ви и смертники, а фсе ж люди... А езели кто финовен, примерно, контррефолюционер он или еще что - я разменяю... У меня рука ферная: раз и катово!.. Не пойсь. Сефодня Абаш кутит. Я челофек московский и фам фсем пудет праздник. Потому все же - люти. А на теньги мне наплевать! Что теньги...это ничто.
Абаш вытащил из кармана толстую пачку украинских пятидесятирублевок. - Вот они, теньги. А не станет - еще тостану. Караульный, тофарищ! - заорал Абаш.
С подошедшим караульным Абаш вступил в пространные переговоры о покупке коньяку и продуктов. - Турак, я тебя коньяком угощу. А фот как кофо разменяю - пиншак сниму и тепе подарю. Самый фартофый, упей меня пог, если фру, - уговаривал Абаш караульного.
В результате этих переговоров один из красноармейцев взялся доставить вина и закусок. Через час он принес на все 8 абашиных тысяч три бутылки коньяку и гору хлеба, консервов, сала и огурцов. Абаш пришел окончательно в умиление.
- Ити фсе сюта, смертнички фи милые. Пейте и ешьте. Не сумлефайтесь ... потому Апаш кутит! Фи тоже сепе люди. Кажтому феть хотиться. Ну, конечно, которые контррефолюционер - тем шабаш. Рука не трогнет!.. А так фообще... я человек прафильный... Отчего не укостить. Ити, ити сюта, тофарищи!
Видя нерешительность арестованных, Абаш рассвирепел. - Что?! Презкаете, сукины сыны... кофорю - укощаю. Многие подошли к столу. Зашло и несколько красноармейцев. Абаш отпил из горлышка бутылки коньяку и передал бутылку соседям. Абаш вскоре совсем размяк.
На своем ломаном русском языке латыша, смешанным с московским говором (в Москве Абаш прожил много лет) он, присюсюкивая и заикаясь, нескладно и неладно, в отрывистых фразах раскрыл перед нами много тайн знаменитого подвала ждановского дома. Не буду дословно передавать его рассказы. Их цинизм не поддается описанию. В общих чертах из них мы узнали следующее.
В расстрелах принимали участие и "любители" - сотрудники ЧК. Среди них Абаш упоминал какую-то девицу, сотрудницу чрезвычайки, лет 17. Она отличалась страшной жестокостью и издевательством над своими жертвами. Расстреливали известный нам Гадис, Володька и даже заведующий хозяйственной частью Е-ов.
Из уст последнего впоследствии я сам услыхал, что им был собственноручно расстрелян доктор Т-м. Но из всех этих отщепенцев особенной, непостижимой жестокостью отличался один из членов президиума В-н. Я не раз видел этого человека. Московский студент с бледным продолговатым худым лицом, острым носом и красивыми темными, совершенно матовыми, пронизывающими насквозь глазами.
В-н, по словам Абаша, "разменивал человека по частям". Он обыкновенно садился перед своей жертвой и начинал его расспрашивать. - Офицер? - прищуривался В-н и, прицелившись из револьвера, пробивал кисть руки. - Может быть, полковник? - И пуля раздробляла локоть... - К этому в руки лучше не попадаться, - говорил Абаш. - Полчаса "менял"... Меняет, меняет, а сам кокаин нюхает, курит...
Этот В-н впоследствии был назначен начальником военной чрезвычайки на фронте. Его секретарь с упоением рассказывал о нем: - Это талантливейший человек. Он сам судит, сам выносит приговор и сам его сейчас же исполняет на месте! За-амечательный человек! Человек ли он вообще - Бог!" - из воспоминаний А.Калинина. "Чека". Личные воспоминания об Одесской чрезвычайке.
Абаш размахивал револьвером и грозил пристрелить каждого, кто к нему подойдет. Его окружала толпа сотрудников чрезвычайки - матросы, караульные и даже следователи. Вся эта публика, видимо побаиваясь буяна, для успокоения его применяла всяческие способы. Ему грозили приходом Калениченко, просили его, обнимали и даже целовали. Угроза именем Калениченко привела его лишь в еще большую ярость.
- Я сотни и тысячи разменял, - кричал Абаш. - И фашего Калениченко застрелю и вас фсех, я никофо не поюсь... Пусть, пусть только явится сюда сам Троцкий!
Ласка и поцелуи подействовали на пьяного смягчающим образом. Он начал жаловаться на свою судьбу и плакать пьяными слезами, в голос, широко раздвинув рот. Рыдания, похожие на рычание, далеко разносились по двору. Однако пойти лечь спать упрямый латыш отказывался. В конце концов, с большим трудом его удалось водворить в одно из свободных помещений и запереть на ключ.
Но вскоре вся чрезвычайка стала сотрясаться от ударов кулаками и ногами, которыми Абаш осыпал дверь своего узилища. Видя, что это не помогает, Абаш начал палить из револьвера в окно. Тогда с ним опять вошли в переговоры. Ему передали, что Калениченко велел его арестовать впредь и до протрезвления и что завтра утром его выпустят. Абаш, с которого после физических упражнений над дверью немного спал хмель, пошел на компромиссы. Он согласился сидеть до утра, но только не в одиночке, а в общей камере.
- Если я, товарищи, финовен... пашалуйста! - говорил Абаш. - Я котоф ситеть... Я ничефо не имею…...только пез компаньи я не могу... А в компаньи - пошалуйста.
Абаша поместили в нашу комнату. Он сел на нары, осклабивши свое плоское лицо в хищную улыбку, и заговорил: - Не пойсь, тофарищи... Не трону. Хоть ви и смертники, а фсе ж люди... А езели кто финовен, примерно, контррефолюционер он или еще что - я разменяю... У меня рука ферная: раз и катово!.. Не пойсь. Сефодня Абаш кутит. Я челофек московский и фам фсем пудет праздник. Потому все же - люти. А на теньги мне наплевать! Что теньги...это ничто.
Абаш вытащил из кармана толстую пачку украинских пятидесятирублевок. - Вот они, теньги. А не станет - еще тостану. Караульный, тофарищ! - заорал Абаш.
С подошедшим караульным Абаш вступил в пространные переговоры о покупке коньяку и продуктов. - Турак, я тебя коньяком угощу. А фот как кофо разменяю - пиншак сниму и тепе подарю. Самый фартофый, упей меня пог, если фру, - уговаривал Абаш караульного.
В результате этих переговоров один из красноармейцев взялся доставить вина и закусок. Через час он принес на все 8 абашиных тысяч три бутылки коньяку и гору хлеба, консервов, сала и огурцов. Абаш пришел окончательно в умиление.
- Ити фсе сюта, смертнички фи милые. Пейте и ешьте. Не сумлефайтесь ... потому Апаш кутит! Фи тоже сепе люди. Кажтому феть хотиться. Ну, конечно, которые контррефолюционер - тем шабаш. Рука не трогнет!.. А так фообще... я человек прафильный... Отчего не укостить. Ити, ити сюта, тофарищи!
Видя нерешительность арестованных, Абаш рассвирепел. - Что?! Презкаете, сукины сыны... кофорю - укощаю. Многие подошли к столу. Зашло и несколько красноармейцев. Абаш отпил из горлышка бутылки коньяку и передал бутылку соседям. Абаш вскоре совсем размяк.
На своем ломаном русском языке латыша, смешанным с московским говором (в Москве Абаш прожил много лет) он, присюсюкивая и заикаясь, нескладно и неладно, в отрывистых фразах раскрыл перед нами много тайн знаменитого подвала ждановского дома. Не буду дословно передавать его рассказы. Их цинизм не поддается описанию. В общих чертах из них мы узнали следующее.
В расстрелах принимали участие и "любители" - сотрудники ЧК. Среди них Абаш упоминал какую-то девицу, сотрудницу чрезвычайки, лет 17. Она отличалась страшной жестокостью и издевательством над своими жертвами. Расстреливали известный нам Гадис, Володька и даже заведующий хозяйственной частью Е-ов.
Из уст последнего впоследствии я сам услыхал, что им был собственноручно расстрелян доктор Т-м. Но из всех этих отщепенцев особенной, непостижимой жестокостью отличался один из членов президиума В-н. Я не раз видел этого человека. Московский студент с бледным продолговатым худым лицом, острым носом и красивыми темными, совершенно матовыми, пронизывающими насквозь глазами.
В-н, по словам Абаша, "разменивал человека по частям". Он обыкновенно садился перед своей жертвой и начинал его расспрашивать. - Офицер? - прищуривался В-н и, прицелившись из револьвера, пробивал кисть руки. - Может быть, полковник? - И пуля раздробляла локоть... - К этому в руки лучше не попадаться, - говорил Абаш. - Полчаса "менял"... Меняет, меняет, а сам кокаин нюхает, курит...
Этот В-н впоследствии был назначен начальником военной чрезвычайки на фронте. Его секретарь с упоением рассказывал о нем: - Это талантливейший человек. Он сам судит, сам выносит приговор и сам его сейчас же исполняет на месте! За-амечательный человек! Человек ли он вообще - Бог!" - из воспоминаний А.Калинина. "Чека". Личные воспоминания об Одесской чрезвычайке.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]