Пацан и хорошо на ЗОНе сидел и вышел тоже хорошо - красавчик.
---
За почти сто лет существования «Московского комсомольца» кто только не работал в нашей газете! Трудились (и трудятся, кстати) химики, геологи, художники, в конце концов, вообще люди без высшего образования…
Были даже те, кто в силу особенностей государственного строя прямо из редакции отправлялся под арест, а потом в места не столь отдаленные. Есть и такие, кого, когда власть стала полиберальнее, приговаривали к обязательным работам по месту службы.
И это неудивительно - двери «МК» всегда открыты для тех, у кого есть талант и желание рассказывать людям все самое важное и интересное. А судимость - при наших-то законах и законниках - понятие относительное.
Поэтому, когда автор сегодняшнего материала год назад пришел к нам и сказал: «Хочу у вас работать, но честно признаюсь: я осужден, по приговору суда» (за сбыт наркоты), - мы не замахали руками в ужасе и не послали его туда, откуда он, собственно, и прибыл. А предложили попробовать.
"Я пишу эти строки 13 сентября. Сегодня 1 год и 4 месяца моему старшему ребенку — сыну Климу.
И сегодня ровно неделя, как я свободный человек.
Для кого-то свобода — это позволить себе коктейль в пятничном баре, кто-то посчитает себя свободным, вырвавшись зимой туда, где тепло и солнечно. А для меня свобода — это возможность быть с теми, кто дорог, делать то, что нравится.
Совсем недавно я был лишен этого.
Мне было суждено родиться в Средней Азии и попасть в Россию в статусе беженца. Моя семья — мама и ее брат с родными — обосновались в Саратовской области. Промышленный городок радушно принял в свои объятия моего дядьку, ученого-физика, и недавно освоившую профессию корректора мать. Мама вычитывала газету в местном медиахолдинге, что и послужило ориентиром для меня при выборе профессии.
Далекий 2008 год. Стоп-кадр из сюжета на местном телевидении в Балакове.
С раннего детства я наблюдал, как верстаются полосы и монтируются сюжеты. Стал редактором школьной газеты, победил в нескольких детских конкурсах, а на лето устроился на телевидение. Вполне сносно сдав экзамены, в 2009 году я отправился покорять столицу. Параллельно работал где только мог: курьером, продавцом сим-карт и суши, даже угораздило попасть к гадалке в помощники.
Летом 2011 года я встретил свою любовь в оздоровительном лагере в Подмосковье. Меня поставили на сложный отряд — детей из интерната из Архангельской области, в котором самые старшие ребята уже имели судимости, хотя были всего на год младше меня. Там же, но в совершенно контрастном отряде, где дети из Москвы обучались английскому языку, работала вожатой моя будущая жена Маша.
Маша поступила в университет, мы встречались и все больше влюблялись друг в друга. Мы задумали вместе оставить учебу в Москве и улететь в Китай. Хотели учиться в Харбинском университете и уже даже получили оттуда приглашения, но свершиться всему этому было не суждено. Меня арестовали.
Все началось с того, что одного из моих старших товарищей-земляков «приняли» за распространение наркотиков в Калужской области. Этот парень — творческий человек, в нашем городе играл в популярной группе. К слову, даже сейчас, находясь за решеткой, он стал финалистом конкурса для заключенных со всей страны «Калина красная», главным призом которого является освобождение.
О его пагубных увлечениях я знал, даже видел, как приятель вместе со своей девушкой, наркоманкой со стажем (она сама хвасталась, что почти все зубы у нее во рту вставные, выпали от «химии»), курили гашиш. Мне было совершенно без разницы, я считал, что это их жизнь и их здоровье. Так что арест приятеля не был неожиданностью — его схватили при сбыте нескольких сот граммов дури.
Через некоторое время его девушка попросила меня съездить к следователю и забрать его машину и личные вещи. Я отправился в соседнюю область: в конце концов это и мой друг тоже. Под расписку мне выдали его «Жигули» и пакет с изъятыми у него гаджетами и личными вещами.
По пути авто несколько раз ломалось и приходилось его ремонтировать. Вечером я приехал на встречу с девушкой друга в здание кинотеатра на северо-востоке Москвы. Она сразу протянула мне деньги, сказав, что это оплата расходов на ремонт машины, и я сунул их в карман, передав ключи и пакет с вещами. И отправился на выход.
Откуда ни возьмись у меня на пути возникли двое мужчин с корочками. Все вместе мы прошли в подсобку, где при двух понятых сомнительного вида мне заявили, что я подозреваюсь в сбыте наркотиков, а в переданных мною вещах обнаружены запрещенные вещества. Из кармана вытащили меченые купюры.
После суток в «обезьяннике» меня арестовали на два месяца и на воронке доставили в СИЗО.
Как известно, первое впечатление самое яркое. Наверное, поэтому многие, кто попадает за решетку, после 1–2 суток выдавят из себя: «Жить можно». Ведь сначала вы оказываетесь на карантине, во вполне приемлемых условиях.
Трехдневный карантин я провел в одной камере с таджиком-взяткодателем. Азиат работал таксистом и хотел дать «на лапу» гаишнику 300 рублей, а дорожный полицейский его задержал. Сокамерник вел себя очень тихо и почти все время судорожно вспоминал, как делать намаз. Вообще в МЛС (места лишения свободы) существует много шуток на тему, как люди, далекие от веры, сразу начинают тянуться к Богу.
Первые сутки в камере мне не давали покоя постоянные стуки, крики вокруг. Галлюцинации? Но вскоре я и мой товарищ по несчастью поняли, что достучаться пытаются до нас. Начали отвечать.
Нам было велено открыть окна. Одну форточку мы отворили без проблем, а до второй дотянуться руками было невозможно — мешала решетка. Но коллективный разум — великая вещь: ближе к концу второго дня мы додумались расплавить свои зубные щетки и сварить из них «удочку». Этим приспособлением удалось распахнуть второе окно. Голос откуда-то сверху горячо поприветствовал нас: «АУЕ, родня, жизнь ворам!».
Наверное, тогда-то я и понял, что попал сюда всерьез и надолго.
Спустя три дня меня вызвали на допрос. Старший «кум» (так в МЛС называют оперуполномоченных) задал пару общих вопросов и один обязательный: есть ли мне что скрывать. Я уверенно ответил, что врагов у меня нет, ориентация у меня нормальная, да и вообще рассчитываю освободиться через пару месяцев. Сотрудник беззлобно посмеялся над моим оптимизмом, но распределил меня в одну из самых приличных камер.
Существует практика не содержать коммерсантов и чиновников с убийцами и разбойниками. Поэтому обвиняемые в мошенничестве, взяточничестве обычно сидят друг с другом, и к ним подсаживают наиболее безопасный с точки зрения членовредительства спецконтингент — наркоманов и наркоторговцев.
И правда, на меня никто не нападал. Даже полотенце под ноги не бросили. Да, раньше существовал такой способ проверки (сейчас его используют разве что малолетки): новенькому бросают под ноги чистое полотенце, и если он поднимает его, к нему начинают цепляться. Единственно верное решение — вытереть об него ноги.
Мошенники, коммерсанты и чиновники держались сплоченно и особняком. Большинство из них сидели вместе уже около года и явно обжились в СИЗО. В камере были большие запасы различной еды, была связь, сотрудники редко приходили с обысками, устоявшийся состав никто не тасовал и особого перегруза никогда не было (максимум 16 человек на 12 шконок).
Днем жизнь в изоляторе скучна и однообразна. Но если вы полагаете, что ночью в СИЗО все спят, — это глубокое заблуждение. После отбоя начинается оживленная беседа «на дороге».
При помощи самодельных удочек заключенные затаскивают в свои камеры через окна «коней» (канаты, сплетенные из простыней), к которым привязаны карманы (обычно носки). В них и кладут малявы, запреты и воровские прогоны (указания). Вот такая связь между заключенными.
Стоять «на дороге» — дело очень ответственное, ведь помимо технического поддержания связи (плетения «коней», своевременной наладки) нужно знать все закодированные сигналы. Например, определенная последовательность постукиваний по батарее означает, что идет обыск, и если вовремя не среагировать и не передать другим, то можно подставить людей, которые звонят в это время родным или адвокату. Ведь пришедшие неожиданно сотрудники отберут мобильник, а он в СИЗО стоит где-то в 4 раза дороже, чем на воле.
«Дорога» — это обычно первая ступень, лифт в воровской мир. Но с точки зрения моих сокамерников, это занятие было абсолютно бессмысленное. Кому из взрослых, состоявшихся мужчин охота не спать ночью и плести канаты?
Со мной сидели высокопоставленные сотрудники транспортных компаний, различных министерств и департаментов, бизнесмены и банкиры. Многие из сокамерников имели юридическое образование. Один из этих людей, взявший шефство надо мной, был известен на весь СИЗО тем, что очень успешно составлял жалобы и консультировал арестантов в юридических вопросах. Примерно как герой Тима Роббинса в «Побеге из Шоушенка».
Фото на память. Со «смотрящим» на его нижней «шконке».
Суд
Второй колоссальный шок для любого заключенного — начало судебного процесса. Честно говоря, я не поверил, что можно так ужасно организовать процесс доставки в храм правосудия.
Процедура выезда на судебное заседание выглядит примерно так. Около 6.00 тебя выводят из камеры и отводят на сборку — в камеру площадью около 25 «квадратов» на первом этаже, куда сводят всех участников процессов.
Впервые оказавшись там в час пик, я невольно вспомнил исторические фильмы о работорговле — впечатление, будто ты в трюме на галере. Таких сборок всего несколько штук, одна из которых занята обычно теми, кого нельзя перемешивать с общей массой, а другие набиваются до отказа. Так, в одной комнате можно было насчитать до 50 человек, 45 из которых курят.
Чадящая гогочащая масса стоит на ногах около трех часов. Потом всех набивают до отказа в тесные автозаки и развозят по судам. День заканчивается в таком же порядке, и приехавшие с судов, где в лучшем случае им удалось поспать на узкой лавке, поднимаются в свои камеры так же организованно около часа ночи. А ведь многие ездят на заседания ежедневно!
Защитница на пальцах мне разложила, что если я не признаю вину, то получу минимум восемь лет. Вероятность, что я докажу свою невиновность потом, очень мала, и это будет зависеть больше от процессуальных моментов, а не от материалов.
Она предложила мне сознаться в преступлении и уповать на милость судьи, на то, что он принял во внимание все наши доказательства, на то, что, в конце концов, на дворе конец декабря и незакрытое дело никто не хочет переносить на следующий год. И она была права! Я доверился и скрепя сердце выдавил из себя, что признаю свою вину. Прокурор запросил 8 лет, а приговор — 4 года строгого режима. Половина от низшего предела наказания!
Я до сих пор благодарен этому судье — его фамилия Половников, и, будучи в суде уже по заданию редакции, я хотел найти его, но выяснилось, что он там уже не работает. Благодаря его человечности надо мной не возобладала слепая ненависть к системе, как это случилось у многих других, попавших в беду. Когда я счастливый (да, именно счастливый, потому что был настроен на восьмерку) вернулся в СИЗО, весть о приговоре распространилась по всем камерам — это была сенсация.
Через пару недель меня отправили на этап. Через некоторых арестантов я слышал, что вопрос с направлением в конкретный лагерь решался за 200 тысяч рублей.
Замечу, в СИЗО продается и покупается абсолютно все. Кластер адвокатов, правозащитников, экспертов, общественных организаций, сотрудников ФСИН, зэков представляет собой механизм, способный в самые кратчайшие сроки обобрать до нитки самого обеспеченного арестанта вместе со всеми его родственниками и друзьями. Но для меня запрошенная сумма оказалась неподъемной.
По прописке меня направили отбывать наказание в Саратовскую область. Самый запомнившийся момент из поездки в колонию — погрузка и выгрузка. Автозак доставляет осужденных на вокзал, где их под конвоем, в наручниках ведут к «столыпинскому» вагону, «пристегнутому» к рейсовому составу с обычными пассажирами.
Шагая по платформе после месяцев существования на одном «квадрате» с ротой мужиков, ловишь себя на мысли, что ощущения эти непередаваемые. А встреча «столыпинского» вагона — о, это совсем другое кино. Зэков в телогрейках (без одежды установленного образца никого не отправляют) ставят на перроне под автоматы и травят собаками, а из вагона до перрона нужно бежать бегом и садиться на корточки в рядок перед автоматчиками. Все потому, что это самый опасный промежуток пути — по статистике, во время этапа при выгрузке из вагонов происходит самое большое количество попыток бегства.
Досмотр в пути, на пересылке — шок похлеще дороги в суд. Всех заставляли приседать, непонравившиеся вещи резали, ломали сигареты, вскрывали даже прозрачные упаковки с пищей и просто бросали на пол. Тех, кто пытался как-то отстоять свое, отводили в каптерку, избивали деревянными киянками, которые есть «на вооружении» у всех сотрудников отдела безопасности. С помощью них обээшники во время проверок проверяют целостность решеток. Подпиленные прутья под ударами деревянных молотков ломаются. Профилактика побегов, ничего не попишешь!
Многие, кто томится годами под следствием и судами, очень ждут своего этапа, ведь колония — это как минимум возможность видеть небо не в клеточку. Не скрою, и я ждал, когда покину СИЗО. Но, переступив порог зоны, я задумался: а может, в изоляторе было не так плохо?
В первую очередь всех вновь прибывших ведут в карантинный туалет, где заставляют надеть красную повязку: осужденный фотографирует тебя «на память». Это делается для того, чтобы, если зэк все-таки решится строить карьеру в воровской среде, можно было его поставить на место этим снимком, так как ношение повязки несовместимо со стремлением к криминальному миру.
Особо упертых заставляют взять в руки тряпку и хотя бы раз дотронуться до туалета. С гигиенической точки зрения это совершенно безопасно — чище, чем в карантине, бывает не в каждой больнице. Смысл в другом: подавить морально и на корню отрезать осужденному путь к воровским традициям.
Из моего этапа все три человека, включая меня, требования выполнили и оказались в кубрике (комнате), где с нами продолжили работать осужденные — завхоз и дневальные карантина.
Они подряд подсовывали нам психологические тесты с готовыми ответами, анкеты, заявления на вступления в различные секции (например, СДП — секция дисциплины и порядка, в криминальном мире категорически не рекомендуется состоять в таких организациях и уж тем более потворствовать администрации в установлении режима), различные расписки на подпись, а когда кто-то из нас начинал вчитываться, поднимали голос и всячески торопили нас.
Был среди этих бумажек и самый страшный документ — что я предупрежден о том, что в случае попытки побега в мою сторону будет открыт огонь на поражение.
Дрожащей рукой я поставил закорючку и отправился чистить во двор снег. И так две недели — безостановочные уборки в бараке и на территории, чистка на кухне картошки и сон без задних ног. Ах да, еще за это время нужно было выучить гимн России, который спустя 14 дней принимал, как экзамен, офицер, который выпустил нас в зону.
Покинув карантин, мы почувствовали облегчение — нас направили в переходный барак. Этот барак также был во власти завхоза и дневальных — активистов лагеря. В нем жили те, кто провинился и был на время переслан в этот отряд, те, кто не нашел себе места в зоне, и такие, как мы, — те, кто прибыл недавно.
Что касается тех, кто работает в этих двух отрядах, то в большинстве своем это совершенно пропащие люди. Только при мне одного из них резали, многие из предшественников погибли на воле, а тем, кто работал одновременно со мной, с воли в качестве посылок присылали похоронные венки. Эти люди, имея власть в отряде, стараются усложнить жизнь другим, морально давят окружающих, а тех, с кем не могут справиться, сдают администрации.
Нам, новичкам, несколько раз объясняли, как попасть в актив, куда идти работать, чтобы остаться нормальными мужиками. Тут-то я и вспоминал слова своих первых сокамерников: в тюрьме ты никому ничего не должен. Не будешь следовать этому завету — пропадешь.
За день до того, как всех распределили на швейное производство, ко мне пришел начальник оперативного отдела. Для беседы нам любезно предоставил свой личный кабинет с DVD-плеером и обогревателем завхоз переходного барака.
Я внимательно выслушал опера, который предложил пойти работать к нему. Моим единственным условием было то, что я не буду ни на кого стучать, а вот технические задания (в отдел требовался дневальный для работы на компьютере) я выполнять готов, и мне безразлично, что скажут другие зэки.
Так я оказался в самом секретном и самом страшном месте колонии. Когда кого-то из зэков вызывали в кабинет моего начальника, то они обычно ходили перед этим в туалет, так как визит мог закончиться попаданием на больничную койку. В мои обязанности входила подготовка отчетов — месячных, квартальных и годовых, — ведение документации по зэкам, состоящим на профилактических учетах, и многое-многое другое. Работы было очень много, но в свободное время я мог смотреть кино на компьютере. А главное — все сотрудники меня знали, я был за своего.
Еще одним, самым приятным бонусом было то, что я регулярно получал поощрения за свою работу и моя Маша могла приезжать ко мне на длительные свидания (3 суток) чаще: вместо 4 раз в год — 6 раз. В первую же встречу — это было короткое четырехчасовое свидание — я сделал ей предложение, и она согласилась.
На длительном свидании мы сыграли свадьбу. Приехала сотрудница местного загса, Маша привезла мне пиджак, рубашку, брюки и туфли. И под заранее подготовленную запись марша Мендельсона на DVD-плеере мы обменялись кольцами.
14.03.2014. Свадьба в колонии строгого режима.
Однажды случилось ЧП: я отдал свой лимит на посылку одному из блатных и, когда ему привезли ящик банок с тушенкой, их вскрыли при получении, чтобы проверить на наличие запрещенных предметов. Причем вскрыли все банки, желая насолить получателю. Тот отказался забирать по сути испорченную посылку и позвонил адвокату, чтобы тот готовил жалобу. Но формально за получение посылки должен был расписываться я, и сотрудники принесли мне карточку на подпись. Есть автограф — всё, посылка получена, претензии не принимаются. Так поступить я не мог. Из-за этого меня выгнали из оперотдела, и завхоз одного из бараков забрал меня к себе в отряд.
И снова привычная картинка поменялась. Вокруг меня ходили зэки в спортивной одежде, а не в форме установленного образца, как я привык. У многих были телефоны и Интернет, в бараке был дневной сон.
Но были здесь и те, у кого жизнь превратилась в один сплошной ад. Те, кто словно провалился на сотни лет назад, в рабовладельческий строй или каменный век. Эта низшая каста состоит в основном из насильников и педофилов.
Они настолько опустились, что едят из мусорных куч, голыми руками протирают туалеты, которыми пользуется по 50–100 мужчин, содержащихся в отряде. Их не признают за людей, и большую часть времени эти люди проводят именно в туалете. Никто не спорит, преступления, совершенные ими, чудовищны. И наверное, смерть была бы для них избавлением.
Следующий год прошел легче. Я приобщился к спорту и стал заниматься тяжелой атлетикой, я стал много читать и даже научился играть пару песен на гитаре. Мне удалось бросить курить и полностью исключить из своего лексикона матерные слова.
В колонии я научился играть на гитаре.
А еще через некоторое время, когда я уже отсидел 2 года и 11 месяцев, суд заменил мне неотбытый год 14 месяцами исправительных работ, но уже на воле. Радости не было предела, так как на такое смягчение суды идут крайне редко. Обычно единственная поблажка — это условно-досрочное освобождение, а мне, как осужденному по «наркотической» статье, еще не подошел срок подачи прошения об УДО. Получить положительную характеристику помогли сотрудники колонии. Кстати, через несколько месяцев после моего освобождения их арестовали и посадили за те самые жестокие приемы этапов.
Так, вырвавшись из этого ужасного места, я попал к тем, с кем хочу быть, и начал заниматься тем, что мне по душе. Я остался в родном Балакове, жена приехала ко мне. Я сразу же начал писать в местную газету, встал на учет в уголовно-исполнительной инспекции. Осуществил несколько успешных проектов для своего издания, вступил в ряды Союза журналистов России.
А потом мы с женой решили ехать в Москву. 13 мая 2017 года у меня родился сын. Я устроился рекламным агентом в фирму, где проходил исправительные работы, ежемесячно отчисляя 15% в доход государства.
Однажды в соцсетях я набрел на страницу правозащитницы Евы Меркачёвой. Именно о ней в местах лишения свободы слагают легенды, говоря, что она одна из немногих, кто читает и отвечает на обращения из тюрьмы и прислушивается к человеку вне зависимости от его статуса. А еще через некоторое время увидел пост Евы о том, что в «МК» требуется репортер криминальной хроники. Так все и сложилось. Раз вы читаете эти строки, значит, «Московский комсомолец» меня принял, и, надеюсь, не пожалел.
В конце июля супруга родила мне дочь. А неделю назад у меня истек основной срок, и теперь я буду подавать ходатайство на досрочное погашение судимости, как законопослушный гражданин, который старается приносить пользу обществу. Очень хочется сказать всем тем, кто остался по ту сторону тюремной решетки: все зависит только от вас самих. Обстоятельства и предрассудки расступятся перед желанием и упорством, а клеймо сотрется временем и добрыми делам.
https://www.mk.ru/social/2018/09/17/nizshaya-kasta-na-zone-sostoit-iz-nasilnikov-ispoved-osuzhdennogo-zhurnalista.html?from=article_ntrstng
Были даже те, кто в силу особенностей государственного строя прямо из редакции отправлялся под арест, а потом в места не столь отдаленные. Есть и такие, кого, когда власть стала полиберальнее, приговаривали к обязательным работам по месту службы.
И это неудивительно - двери «МК» всегда открыты для тех, у кого есть талант и желание рассказывать людям все самое важное и интересное. А судимость - при наших-то законах и законниках - понятие относительное.
Поэтому, когда автор сегодняшнего материала год назад пришел к нам и сказал: «Хочу у вас работать, но честно признаюсь: я осужден, по приговору суда» (за сбыт наркоты), - мы не замахали руками в ужасе и не послали его туда, откуда он, собственно, и прибыл. А предложили попробовать.
"Я пишу эти строки 13 сентября. Сегодня 1 год и 4 месяца моему старшему ребенку — сыну Климу.
И сегодня ровно неделя, как я свободный человек.
Для кого-то свобода — это позволить себе коктейль в пятничном баре, кто-то посчитает себя свободным, вырвавшись зимой туда, где тепло и солнечно. А для меня свобода — это возможность быть с теми, кто дорог, делать то, что нравится.
Совсем недавно я был лишен этого.
Мне было суждено родиться в Средней Азии и попасть в Россию в статусе беженца. Моя семья — мама и ее брат с родными — обосновались в Саратовской области. Промышленный городок радушно принял в свои объятия моего дядьку, ученого-физика, и недавно освоившую профессию корректора мать. Мама вычитывала газету в местном медиахолдинге, что и послужило ориентиром для меня при выборе профессии.
Далекий 2008 год. Стоп-кадр из сюжета на местном телевидении в Балакове.
С раннего детства я наблюдал, как верстаются полосы и монтируются сюжеты. Стал редактором школьной газеты, победил в нескольких детских конкурсах, а на лето устроился на телевидение. Вполне сносно сдав экзамены, в 2009 году я отправился покорять столицу. Параллельно работал где только мог: курьером, продавцом сим-карт и суши, даже угораздило попасть к гадалке в помощники.
Летом 2011 года я встретил свою любовь в оздоровительном лагере в Подмосковье. Меня поставили на сложный отряд — детей из интерната из Архангельской области, в котором самые старшие ребята уже имели судимости, хотя были всего на год младше меня. Там же, но в совершенно контрастном отряде, где дети из Москвы обучались английскому языку, работала вожатой моя будущая жена Маша.
Маша поступила в университет, мы встречались и все больше влюблялись друг в друга. Мы задумали вместе оставить учебу в Москве и улететь в Китай. Хотели учиться в Харбинском университете и уже даже получили оттуда приглашения, но свершиться всему этому было не суждено. Меня арестовали.
Все началось с того, что одного из моих старших товарищей-земляков «приняли» за распространение наркотиков в Калужской области. Этот парень — творческий человек, в нашем городе играл в популярной группе. К слову, даже сейчас, находясь за решеткой, он стал финалистом конкурса для заключенных со всей страны «Калина красная», главным призом которого является освобождение.
О его пагубных увлечениях я знал, даже видел, как приятель вместе со своей девушкой, наркоманкой со стажем (она сама хвасталась, что почти все зубы у нее во рту вставные, выпали от «химии»), курили гашиш. Мне было совершенно без разницы, я считал, что это их жизнь и их здоровье. Так что арест приятеля не был неожиданностью — его схватили при сбыте нескольких сот граммов дури.
Через некоторое время его девушка попросила меня съездить к следователю и забрать его машину и личные вещи. Я отправился в соседнюю область: в конце концов это и мой друг тоже. Под расписку мне выдали его «Жигули» и пакет с изъятыми у него гаджетами и личными вещами.
По пути авто несколько раз ломалось и приходилось его ремонтировать. Вечером я приехал на встречу с девушкой друга в здание кинотеатра на северо-востоке Москвы. Она сразу протянула мне деньги, сказав, что это оплата расходов на ремонт машины, и я сунул их в карман, передав ключи и пакет с вещами. И отправился на выход.
Откуда ни возьмись у меня на пути возникли двое мужчин с корочками. Все вместе мы прошли в подсобку, где при двух понятых сомнительного вида мне заявили, что я подозреваюсь в сбыте наркотиков, а в переданных мною вещах обнаружены запрещенные вещества. Из кармана вытащили меченые купюры.
После суток в «обезьяннике» меня арестовали на два месяца и на воронке доставили в СИЗО.
Как известно, первое впечатление самое яркое. Наверное, поэтому многие, кто попадает за решетку, после 1–2 суток выдавят из себя: «Жить можно». Ведь сначала вы оказываетесь на карантине, во вполне приемлемых условиях.
Трехдневный карантин я провел в одной камере с таджиком-взяткодателем. Азиат работал таксистом и хотел дать «на лапу» гаишнику 300 рублей, а дорожный полицейский его задержал. Сокамерник вел себя очень тихо и почти все время судорожно вспоминал, как делать намаз. Вообще в МЛС (места лишения свободы) существует много шуток на тему, как люди, далекие от веры, сразу начинают тянуться к Богу.
Первые сутки в камере мне не давали покоя постоянные стуки, крики вокруг. Галлюцинации? Но вскоре я и мой товарищ по несчастью поняли, что достучаться пытаются до нас. Начали отвечать.
Нам было велено открыть окна. Одну форточку мы отворили без проблем, а до второй дотянуться руками было невозможно — мешала решетка. Но коллективный разум — великая вещь: ближе к концу второго дня мы додумались расплавить свои зубные щетки и сварить из них «удочку». Этим приспособлением удалось распахнуть второе окно. Голос откуда-то сверху горячо поприветствовал нас: «АУЕ, родня, жизнь ворам!».
Наверное, тогда-то я и понял, что попал сюда всерьез и надолго.
Спустя три дня меня вызвали на допрос. Старший «кум» (так в МЛС называют оперуполномоченных) задал пару общих вопросов и один обязательный: есть ли мне что скрывать. Я уверенно ответил, что врагов у меня нет, ориентация у меня нормальная, да и вообще рассчитываю освободиться через пару месяцев. Сотрудник беззлобно посмеялся над моим оптимизмом, но распределил меня в одну из самых приличных камер.
Существует практика не содержать коммерсантов и чиновников с убийцами и разбойниками. Поэтому обвиняемые в мошенничестве, взяточничестве обычно сидят друг с другом, и к ним подсаживают наиболее безопасный с точки зрения членовредительства спецконтингент — наркоманов и наркоторговцев.
И правда, на меня никто не нападал. Даже полотенце под ноги не бросили. Да, раньше существовал такой способ проверки (сейчас его используют разве что малолетки): новенькому бросают под ноги чистое полотенце, и если он поднимает его, к нему начинают цепляться. Единственно верное решение — вытереть об него ноги.
Мошенники, коммерсанты и чиновники держались сплоченно и особняком. Большинство из них сидели вместе уже около года и явно обжились в СИЗО. В камере были большие запасы различной еды, была связь, сотрудники редко приходили с обысками, устоявшийся состав никто не тасовал и особого перегруза никогда не было (максимум 16 человек на 12 шконок).
Днем жизнь в изоляторе скучна и однообразна. Но если вы полагаете, что ночью в СИЗО все спят, — это глубокое заблуждение. После отбоя начинается оживленная беседа «на дороге».
При помощи самодельных удочек заключенные затаскивают в свои камеры через окна «коней» (канаты, сплетенные из простыней), к которым привязаны карманы (обычно носки). В них и кладут малявы, запреты и воровские прогоны (указания). Вот такая связь между заключенными.
Стоять «на дороге» — дело очень ответственное, ведь помимо технического поддержания связи (плетения «коней», своевременной наладки) нужно знать все закодированные сигналы. Например, определенная последовательность постукиваний по батарее означает, что идет обыск, и если вовремя не среагировать и не передать другим, то можно подставить людей, которые звонят в это время родным или адвокату. Ведь пришедшие неожиданно сотрудники отберут мобильник, а он в СИЗО стоит где-то в 4 раза дороже, чем на воле.
«Дорога» — это обычно первая ступень, лифт в воровской мир. Но с точки зрения моих сокамерников, это занятие было абсолютно бессмысленное. Кому из взрослых, состоявшихся мужчин охота не спать ночью и плести канаты?
Со мной сидели высокопоставленные сотрудники транспортных компаний, различных министерств и департаментов, бизнесмены и банкиры. Многие из сокамерников имели юридическое образование. Один из этих людей, взявший шефство надо мной, был известен на весь СИЗО тем, что очень успешно составлял жалобы и консультировал арестантов в юридических вопросах. Примерно как герой Тима Роббинса в «Побеге из Шоушенка».
Фото на память. Со «смотрящим» на его нижней «шконке».
Суд
Второй колоссальный шок для любого заключенного — начало судебного процесса. Честно говоря, я не поверил, что можно так ужасно организовать процесс доставки в храм правосудия.
Процедура выезда на судебное заседание выглядит примерно так. Около 6.00 тебя выводят из камеры и отводят на сборку — в камеру площадью около 25 «квадратов» на первом этаже, куда сводят всех участников процессов.
Впервые оказавшись там в час пик, я невольно вспомнил исторические фильмы о работорговле — впечатление, будто ты в трюме на галере. Таких сборок всего несколько штук, одна из которых занята обычно теми, кого нельзя перемешивать с общей массой, а другие набиваются до отказа. Так, в одной комнате можно было насчитать до 50 человек, 45 из которых курят.
Чадящая гогочащая масса стоит на ногах около трех часов. Потом всех набивают до отказа в тесные автозаки и развозят по судам. День заканчивается в таком же порядке, и приехавшие с судов, где в лучшем случае им удалось поспать на узкой лавке, поднимаются в свои камеры так же организованно около часа ночи. А ведь многие ездят на заседания ежедневно!
Защитница на пальцах мне разложила, что если я не признаю вину, то получу минимум восемь лет. Вероятность, что я докажу свою невиновность потом, очень мала, и это будет зависеть больше от процессуальных моментов, а не от материалов.
Она предложила мне сознаться в преступлении и уповать на милость судьи, на то, что он принял во внимание все наши доказательства, на то, что, в конце концов, на дворе конец декабря и незакрытое дело никто не хочет переносить на следующий год. И она была права! Я доверился и скрепя сердце выдавил из себя, что признаю свою вину. Прокурор запросил 8 лет, а приговор — 4 года строгого режима. Половина от низшего предела наказания!
Я до сих пор благодарен этому судье — его фамилия Половников, и, будучи в суде уже по заданию редакции, я хотел найти его, но выяснилось, что он там уже не работает. Благодаря его человечности надо мной не возобладала слепая ненависть к системе, как это случилось у многих других, попавших в беду. Когда я счастливый (да, именно счастливый, потому что был настроен на восьмерку) вернулся в СИЗО, весть о приговоре распространилась по всем камерам — это была сенсация.
Через пару недель меня отправили на этап. Через некоторых арестантов я слышал, что вопрос с направлением в конкретный лагерь решался за 200 тысяч рублей.
Замечу, в СИЗО продается и покупается абсолютно все. Кластер адвокатов, правозащитников, экспертов, общественных организаций, сотрудников ФСИН, зэков представляет собой механизм, способный в самые кратчайшие сроки обобрать до нитки самого обеспеченного арестанта вместе со всеми его родственниками и друзьями. Но для меня запрошенная сумма оказалась неподъемной.
По прописке меня направили отбывать наказание в Саратовскую область. Самый запомнившийся момент из поездки в колонию — погрузка и выгрузка. Автозак доставляет осужденных на вокзал, где их под конвоем, в наручниках ведут к «столыпинскому» вагону, «пристегнутому» к рейсовому составу с обычными пассажирами.
Шагая по платформе после месяцев существования на одном «квадрате» с ротой мужиков, ловишь себя на мысли, что ощущения эти непередаваемые. А встреча «столыпинского» вагона — о, это совсем другое кино. Зэков в телогрейках (без одежды установленного образца никого не отправляют) ставят на перроне под автоматы и травят собаками, а из вагона до перрона нужно бежать бегом и садиться на корточки в рядок перед автоматчиками. Все потому, что это самый опасный промежуток пути — по статистике, во время этапа при выгрузке из вагонов происходит самое большое количество попыток бегства.
Досмотр в пути, на пересылке — шок похлеще дороги в суд. Всех заставляли приседать, непонравившиеся вещи резали, ломали сигареты, вскрывали даже прозрачные упаковки с пищей и просто бросали на пол. Тех, кто пытался как-то отстоять свое, отводили в каптерку, избивали деревянными киянками, которые есть «на вооружении» у всех сотрудников отдела безопасности. С помощью них обээшники во время проверок проверяют целостность решеток. Подпиленные прутья под ударами деревянных молотков ломаются. Профилактика побегов, ничего не попишешь!
Многие, кто томится годами под следствием и судами, очень ждут своего этапа, ведь колония — это как минимум возможность видеть небо не в клеточку. Не скрою, и я ждал, когда покину СИЗО. Но, переступив порог зоны, я задумался: а может, в изоляторе было не так плохо?
В первую очередь всех вновь прибывших ведут в карантинный туалет, где заставляют надеть красную повязку: осужденный фотографирует тебя «на память». Это делается для того, чтобы, если зэк все-таки решится строить карьеру в воровской среде, можно было его поставить на место этим снимком, так как ношение повязки несовместимо со стремлением к криминальному миру.
Особо упертых заставляют взять в руки тряпку и хотя бы раз дотронуться до туалета. С гигиенической точки зрения это совершенно безопасно — чище, чем в карантине, бывает не в каждой больнице. Смысл в другом: подавить морально и на корню отрезать осужденному путь к воровским традициям.
Из моего этапа все три человека, включая меня, требования выполнили и оказались в кубрике (комнате), где с нами продолжили работать осужденные — завхоз и дневальные карантина.
Они подряд подсовывали нам психологические тесты с готовыми ответами, анкеты, заявления на вступления в различные секции (например, СДП — секция дисциплины и порядка, в криминальном мире категорически не рекомендуется состоять в таких организациях и уж тем более потворствовать администрации в установлении режима), различные расписки на подпись, а когда кто-то из нас начинал вчитываться, поднимали голос и всячески торопили нас.
Был среди этих бумажек и самый страшный документ — что я предупрежден о том, что в случае попытки побега в мою сторону будет открыт огонь на поражение.
Дрожащей рукой я поставил закорючку и отправился чистить во двор снег. И так две недели — безостановочные уборки в бараке и на территории, чистка на кухне картошки и сон без задних ног. Ах да, еще за это время нужно было выучить гимн России, который спустя 14 дней принимал, как экзамен, офицер, который выпустил нас в зону.
Покинув карантин, мы почувствовали облегчение — нас направили в переходный барак. Этот барак также был во власти завхоза и дневальных — активистов лагеря. В нем жили те, кто провинился и был на время переслан в этот отряд, те, кто не нашел себе места в зоне, и такие, как мы, — те, кто прибыл недавно.
Что касается тех, кто работает в этих двух отрядах, то в большинстве своем это совершенно пропащие люди. Только при мне одного из них резали, многие из предшественников погибли на воле, а тем, кто работал одновременно со мной, с воли в качестве посылок присылали похоронные венки. Эти люди, имея власть в отряде, стараются усложнить жизнь другим, морально давят окружающих, а тех, с кем не могут справиться, сдают администрации.
Нам, новичкам, несколько раз объясняли, как попасть в актив, куда идти работать, чтобы остаться нормальными мужиками. Тут-то я и вспоминал слова своих первых сокамерников: в тюрьме ты никому ничего не должен. Не будешь следовать этому завету — пропадешь.
За день до того, как всех распределили на швейное производство, ко мне пришел начальник оперативного отдела. Для беседы нам любезно предоставил свой личный кабинет с DVD-плеером и обогревателем завхоз переходного барака.
Я внимательно выслушал опера, который предложил пойти работать к нему. Моим единственным условием было то, что я не буду ни на кого стучать, а вот технические задания (в отдел требовался дневальный для работы на компьютере) я выполнять готов, и мне безразлично, что скажут другие зэки.
Так я оказался в самом секретном и самом страшном месте колонии. Когда кого-то из зэков вызывали в кабинет моего начальника, то они обычно ходили перед этим в туалет, так как визит мог закончиться попаданием на больничную койку. В мои обязанности входила подготовка отчетов — месячных, квартальных и годовых, — ведение документации по зэкам, состоящим на профилактических учетах, и многое-многое другое. Работы было очень много, но в свободное время я мог смотреть кино на компьютере. А главное — все сотрудники меня знали, я был за своего.
Еще одним, самым приятным бонусом было то, что я регулярно получал поощрения за свою работу и моя Маша могла приезжать ко мне на длительные свидания (3 суток) чаще: вместо 4 раз в год — 6 раз. В первую же встречу — это было короткое четырехчасовое свидание — я сделал ей предложение, и она согласилась.
На длительном свидании мы сыграли свадьбу. Приехала сотрудница местного загса, Маша привезла мне пиджак, рубашку, брюки и туфли. И под заранее подготовленную запись марша Мендельсона на DVD-плеере мы обменялись кольцами.
14.03.2014. Свадьба в колонии строгого режима.
Однажды случилось ЧП: я отдал свой лимит на посылку одному из блатных и, когда ему привезли ящик банок с тушенкой, их вскрыли при получении, чтобы проверить на наличие запрещенных предметов. Причем вскрыли все банки, желая насолить получателю. Тот отказался забирать по сути испорченную посылку и позвонил адвокату, чтобы тот готовил жалобу. Но формально за получение посылки должен был расписываться я, и сотрудники принесли мне карточку на подпись. Есть автограф — всё, посылка получена, претензии не принимаются. Так поступить я не мог. Из-за этого меня выгнали из оперотдела, и завхоз одного из бараков забрал меня к себе в отряд.
И снова привычная картинка поменялась. Вокруг меня ходили зэки в спортивной одежде, а не в форме установленного образца, как я привык. У многих были телефоны и Интернет, в бараке был дневной сон.
Но были здесь и те, у кого жизнь превратилась в один сплошной ад. Те, кто словно провалился на сотни лет назад, в рабовладельческий строй или каменный век. Эта низшая каста состоит в основном из насильников и педофилов.
Они настолько опустились, что едят из мусорных куч, голыми руками протирают туалеты, которыми пользуется по 50–100 мужчин, содержащихся в отряде. Их не признают за людей, и большую часть времени эти люди проводят именно в туалете. Никто не спорит, преступления, совершенные ими, чудовищны. И наверное, смерть была бы для них избавлением.
Следующий год прошел легче. Я приобщился к спорту и стал заниматься тяжелой атлетикой, я стал много читать и даже научился играть пару песен на гитаре. Мне удалось бросить курить и полностью исключить из своего лексикона матерные слова.
В колонии я научился играть на гитаре.
А еще через некоторое время, когда я уже отсидел 2 года и 11 месяцев, суд заменил мне неотбытый год 14 месяцами исправительных работ, но уже на воле. Радости не было предела, так как на такое смягчение суды идут крайне редко. Обычно единственная поблажка — это условно-досрочное освобождение, а мне, как осужденному по «наркотической» статье, еще не подошел срок подачи прошения об УДО. Получить положительную характеристику помогли сотрудники колонии. Кстати, через несколько месяцев после моего освобождения их арестовали и посадили за те самые жестокие приемы этапов.
Так, вырвавшись из этого ужасного места, я попал к тем, с кем хочу быть, и начал заниматься тем, что мне по душе. Я остался в родном Балакове, жена приехала ко мне. Я сразу же начал писать в местную газету, встал на учет в уголовно-исполнительной инспекции. Осуществил несколько успешных проектов для своего издания, вступил в ряды Союза журналистов России.
А потом мы с женой решили ехать в Москву. 13 мая 2017 года у меня родился сын. Я устроился рекламным агентом в фирму, где проходил исправительные работы, ежемесячно отчисляя 15% в доход государства.
Однажды в соцсетях я набрел на страницу правозащитницы Евы Меркачёвой. Именно о ней в местах лишения свободы слагают легенды, говоря, что она одна из немногих, кто читает и отвечает на обращения из тюрьмы и прислушивается к человеку вне зависимости от его статуса. А еще через некоторое время увидел пост Евы о том, что в «МК» требуется репортер криминальной хроники. Так все и сложилось. Раз вы читаете эти строки, значит, «Московский комсомолец» меня принял, и, надеюсь, не пожалел.
В конце июля супруга родила мне дочь. А неделю назад у меня истек основной срок, и теперь я буду подавать ходатайство на досрочное погашение судимости, как законопослушный гражданин, который старается приносить пользу обществу. Очень хочется сказать всем тем, кто остался по ту сторону тюремной решетки: все зависит только от вас самих. Обстоятельства и предрассудки расступятся перед желанием и упорством, а клеймо сотрется временем и добрыми делам.
https://www.mk.ru/social/2018/09/17/nizshaya-kasta-na-zone-sostoit-iz-nasilnikov-ispoved-osuzhdennogo-zhurnalista.html?from=article_ntrstng
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]