Паны поляки попали в свинарник.
---
"В то время мы, конечно, не владели точной информацией, а пользовались исключительно слухами. Нам все еще хотелось думать, что Англия и Франция не оставят нас в беде. 26 сентября мои радисты поймали радиосообщение. Оно велось на плохом польском языке, с сильным акцентом. В нем говорилось:
"Польские крестьяне и рабочие! Победоносная Советская армия, которая принесла свободу на советскую землю, идет освобождать вас от капиталистов и помещиков, под чьим игом вы находились в течение многих лет. Мы идем как освободители и друзья. Мы идем дать вам свободу! Мы - ваши друзья! Мы - ваши освободители! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Советские самолеты сбросили на город миллионы листовок с текстом, переданным по радио, рискованно пролетая на уровне крыш.
Происходящее привело нас в полное замешательство. У нас не было связи с Варшавой и другими армейскими группами, раскиданными по стране. Немцы по собственной инициативе отошли от Львова. С военной точки зрения Польша потерпела поражение; мы узнали об этом из радиосообщений, полученных из-за границы. А теперь пришли русские.
Они пришли как друзья? Нам не верилось в это; мы слишком хорошо их знали. Но почему они не напали на нас? Что происходит? Кое-кто решил, что русские пришли, чтобы помочь нам в борьбе против немцев, но я категорически не соглашался с подобной версией. И все-таки зачем они пришли?
В два часа ночи в моей палатке зазвонил телефон, и дежурный офицер из штаба передал мне короткий приказ: - Город сдается русским. Весь личный состав - офицеры и рядовые - могут свободно возвращаться домой. Уничтожьте всю аппаратуру. Уничтожьте все оборудование.
Я попытался добиться от него более полной информации, но он только добавил:
- Времени мало. Действуйте.
Сержант сильно побледнел, когда я зачитал ему полученный приказ.
- Все кончено, сержант, все кончено.
Мы собрали людей и объяснили им ситуацию. Все были ошеломлены. Но приказ есть приказ. Мы распределили оставшееся продовольствие и приступили к уничтожению передатчиков, грузовиков и фургонов - в общем, всей имевшейся в наличие техники. Мы почти закончили, когда на грузовике приехало первое подразделение русских. С оружием наперевес, но с улыбками на лицах, они приказали нам собраться в одном месте. Нам ничего не оставалось, как повиноваться.
- Где ваши офицеры? - спросил русский командир.
Я выступил вперед.
- Кто отдал приказ уничтожить оборудование?
- Я.
В полном молчании он подошел ко мне и потянулся к моему револьверу, в то время как двое его людей встали по обе стороны от меня. Я вынул револьвер из кобуры и отдал ему.
- Вы получите его... позже. А теперь следуйте за мной.
- Куда?
- В штаб. Не волнуйтесь, - добавил он с широкой улыбкой, - скоро вы будете свободны и сможете спокойно уйти. Простая формальность.
- А что будет с моими людьми? - с тревогой спросил я.
- Они тоже отправятся в штаб, только позже. Он подвел меня к грузовику. Все произошло так быстро, что я успел только помахать рукой на прощание.
- До свидания, пан поручик! - закричали мне вслед. - Удачи!
По пути в город и на улицах Львова мы встречали патрули, которые подсаживали в наш грузовик польских офицеров. Но вместо того чтобы направиться в центр Львова, мы выехали из города по одной из дорог, ведущих в восточном направлении.
- Куда вы нас везете? - спросили мы русского офицера.
- Скоро узнаете, - ответил он на этот раз без улыбки. - Не волнуйтесь.
Но как мы могли не волноваться. За нами ехал грузовик, на крыше которого был установлен пулемет. В скором времени мы догнали другие грузовики, в которых тоже ехали польские офицеры.
- Не нравится мне все это, - сказал сидящий рядом со мной капитан. - Не доверяю я этим азиатам.
Однако мой сосед слева был настроен более оптимистично.
- Вероятно, они будут нас агитировать, а потом отпустят, - заметил он.
- Пусть агитируют, против этого я не возражаю. Я больше боюсь их пуль, - откликнулся другой.
- Поживем - увидим. Возможно, они действительно пришли как друзья.
Но нам не пришлось долго ждать ответов на свои вопросы. Проехав несколько километров, мы были вынуждены остановиться из-за поломки одного из грузовиков. Наши охранники тут же спрыгнули на землю, держа оружие на изготовку.
- Любой, кто попытается бежать, будет расстрелян на месте! - объявил советский офицер. Все стало ясно. Мы были заключенными.
Автоколонна остановилась в Винниках, в деревне, находившейся примерно в шестнадцати километрах к востоку от Львова. Восемь человек, и я в их числе, сошли с грузовика и в сопровождении охраны зашли на скотный двор.
Мы наблюдали, как из свинарника выгоняли свиней, чтобы освободить место для нас. Один из польских офицеров попытался выразить протест, но удар прикладом заставил его замолчать. Делать нечего.
Мы вползли в свинарник и попытались отыскать сухое место, и тут снаружи загремели выстрелы. Боже милостивый! Они уже принялись расстреливать кого-то! Все оказалось не так. Они стреляли по свиньям.
В свинарнике жутко воняло навозом. Нам не удалось найти ни одного сухого места, чтобы сесть, но и встать в полный рост мы тоже не могли, не позволяла высота свинарника. В щели между бревнами мы наблюдали за охраной. Солдаты резали свиней и были в прекрасном расположении духа.
Прошел примерно час. Мы уже не могли сидеть на корточках и сели на пол, в навоз. Через минуту не только брюки, но и нижнее белье полностью промокло. Первым не выдержал капитан.
- Часовой! Часовой! - крикнул он.
Один из солдат подошел к свинарнику.
- Что надо?
- Вызовите командира! Немедленно вызовите вашего командира! - приказал капитан.
Часовой рассмеялся и отошел.
- Ты, чертов большевистский ублюдок! - заорал капитан.
Часовой развернулся, наставил винтовку на свинарник и прорычал:
- Ах ты, сукин сын! Проклятый капиталист!
Капитан прямо-таки рвался в бой, но мы все навалились на него, заставляя замолчать.
Мне трудно сказать, что больше причиняло страданий - жуткая вонь, которой пропитался каждый дюйм одежды, каждая клетка кожи, или унизительность положения, в котором мы оказались. Думаю, что и то и другое. Ночью кому-то удалось даже подремать, кто-то молился, а были и те, кто ругался до хрипоты.
Мы слышали, как ночью сменилась охрана. Рассвет, заглянувший в щели сарая, высветил восемь измученных, грязных, с красными от бессонницы глазами людей. Мы смотрели, как советские солдаты завтракали, отрезая огромные ломти хлеба, и вдыхали запах кофе, который умудрился перебить даже зловоние свинарника.
Затем появилась машина, на которой приехал советский офицер, подтянутый, в великолепно сидящей на нем форме. Он вошел дом, ответив на приветствия присутствующих. - Теперь, по крайней мере, дело сдвинется с места, - заметил один из нас.
Советский сержант в сопровождении двух солдат подошел к свинарнику и, сняв замок, открыл дверь. - Каждый из вас должен назвать имя, ранг и подразделение, в котором служит, - объявил он.
Я был ближе всех к двери, и мое имя возглавило список. Когда все сообщили требуемые данные, сержант выкрикнул мое имя и скомандовал: - Выходи! Выходи наружу!
Я был под охраной препровожден в дом. В комнате за столом с разложенными бумагами сидел советский офицер, недавно приехавший на машине. - Какая от вас вонь! - Этими словами он встретил мое появление, скользнув равнодушным взглядом. Говорил он на хорошем польском языке.
- А чем я, черт возьми, могу пахнуть, если провел ночь в свинарнике? - взорвался я. - Духами?
- Но разве я вас туда поместил? - вежливо улыбаясь, спросил он.
- Тогда, по крайней мере, скажите своим людям, чтобы они разместили нас в нормальном помещении.
- Это не в моей власти, но я могу передать ваши пожелания начальнику караула, - вежливо ответил он.
- Нам не дают ни есть, ни пить.
- О, надо же. Об этом я ему тоже скажу, - пообещал офицер.
И только тут я понял, что он просто издевается надо мной.
- Не возражаете, если я приоткрою окно? От вас идет такой запах, сил нет терпеть, - брезгливо поморщился офицер и продолжил, повернувшись к охране: - Дайте лейтенанту стул.
Я с хлюпаньем (виной тому насквозь промокшие брюки) опустился на стул.
- Теперь давайте перейдем к делу. Кто вы по профессии, чем занимались до армии?
- Я был офицером торгового флота, - ответил я.
- А до этого?
- Государственным служащим.
- А еще раньше?
- Студентом, юношей, ребенком и младенцем! Вы удовлетворены? - проорал я.
- Вполне, - ответил он, все еще вежливо улыбаясь. - Но зачем же так сердиться? Ведь вы прекрасно понимаете, что это пустая формальность.
- Когда меня освободят?
- Когда будет покончено с формальностями. Это не займет много времени, - спокойно ответил он.
В сопровождении конвоя я вернулся в свинарник, и на допрос был взят другой офицер. Я передал собратьям по несчастью весь разговор с советским офицером, и они засыпали меня вопросами.
- Он говорит по-польски?
- Да, причем почти без акцента, - ответил я.
- Вы высказали жалобы?
- Конечно, я все ему высказал.
- И что он ответил?
- Я уже говорил вам. Он сказал, что мы тут не задержимся.
После того как всех допросили, мы попытались проанализировать сложившуюся ситуацию. Как будут развиваться дальнейшие события? По этому вопросу нам не удалось прийти к общему мнению. Среди нас был майор, который довольно хорошо знал русских; он был в русском плену в 1920 году. Однако и он не отважился дать точный прогноз.
- Насколько мне известно, они или сразу же расстреливают, или пытаются склонить на свою сторону, - сказал он. - Они нас не расстреляли, и это внушает надежду. - Не понимаю, почему они должны нас расстрелять? Мы же не воюем против них! - раздался удивленный голос.
- Вам никогда их не понять. Они могут расстрелять вас за то, что вы офицер, или помещик, или капиталист, или просто за то, что вы поляк. Они называли нас "контрреволюционерами" в прошлую войну, - ответил майор. Воцарилась тишина. - Интересно, как долго мы просидим в этой грязи? - разорвал тишину чей-то недовольный голос.
Мы вытерпели четыре дня, а потом нашему терпению пришел конец. Когда советский комиссар (теперь мы знали, кем был офицер, беседовавший с нами) приехал утром, чтобы продолжить допросы, мы подняли бунт. Он позволил нам вычистить свинарник и настелить сухой соломы. Какое это было блаженство!
Шесть дней продолжались допросы. Утром комиссар приезжал на машине, нас по очереди под охраной проводили к нему в комнату, мы отвечали на вопросы о прошлой жизни, а он сверял их с ответами, которые мы давали на предыдущем допросе.
Он вел себя вежливо и иногда даже предлагал покурить. Нас ежедневно кормили и давали горячий кофе. Но на все наши требования относительно освобождения он неизменно давал ответ: "После того как будет покончено с формальностями. Это не займет много времени".
На шестой день, когда меня привели на допрос, комиссар повел себя несколько иначе. - Ваш случай рассматривался в штабе. Читайте, - сказал он, бросив мне несколько машинописных листов.
Это было обвинительное заключение, в котором говорилось, что я действовал вопреки интересам "дружеской Советской армии", подстрекал своих подчиненных уничтожать военную аппаратуру, которая должна была быть передана в целости и сохранности в руки советских военных представителей. Далее следовало, что я действовал как "реакционер", осуществляя враждебные действия против Советского Союза.
- Вы признаете себя виновным? - спросил он, когда я закончил читать документ.
- Конечно нет! Что касается аппаратуры...
- Даю вам день на размышления, - прервал он меня. - В противном случае мы примем свои меры.
Мы обсудили новые обстоятельства, и впервые была высказана мысль о побеге. Однако майор был категорически против подобной идеи. - Они, вероятно, хотят сделать нам предложение и таким способом пытаются оказать на нас давление, - предположил он.
- Какое предложение?
- Работать на них. Вероятно, они уже подумывают о формировании польской армии, армии польских коммунистов. Если все так, как я думаю, то я первым приму их предложение, - заявил майор.
- Вы, пан майор? - удивленно вскричал один из нас.
- Ну да, я, - спокойно ответил майор. - Оттуда будет намного проще сбежать, чем отсюда." - из воспоминаний командира отдельной роты связи польской армии подпоручика Ф.Газела.
"Польские крестьяне и рабочие! Победоносная Советская армия, которая принесла свободу на советскую землю, идет освобождать вас от капиталистов и помещиков, под чьим игом вы находились в течение многих лет. Мы идем как освободители и друзья. Мы идем дать вам свободу! Мы - ваши друзья! Мы - ваши освободители! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Советские самолеты сбросили на город миллионы листовок с текстом, переданным по радио, рискованно пролетая на уровне крыш.
Происходящее привело нас в полное замешательство. У нас не было связи с Варшавой и другими армейскими группами, раскиданными по стране. Немцы по собственной инициативе отошли от Львова. С военной точки зрения Польша потерпела поражение; мы узнали об этом из радиосообщений, полученных из-за границы. А теперь пришли русские.
Они пришли как друзья? Нам не верилось в это; мы слишком хорошо их знали. Но почему они не напали на нас? Что происходит? Кое-кто решил, что русские пришли, чтобы помочь нам в борьбе против немцев, но я категорически не соглашался с подобной версией. И все-таки зачем они пришли?
В два часа ночи в моей палатке зазвонил телефон, и дежурный офицер из штаба передал мне короткий приказ: - Город сдается русским. Весь личный состав - офицеры и рядовые - могут свободно возвращаться домой. Уничтожьте всю аппаратуру. Уничтожьте все оборудование.
Я попытался добиться от него более полной информации, но он только добавил:
- Времени мало. Действуйте.
Сержант сильно побледнел, когда я зачитал ему полученный приказ.
- Все кончено, сержант, все кончено.
Мы собрали людей и объяснили им ситуацию. Все были ошеломлены. Но приказ есть приказ. Мы распределили оставшееся продовольствие и приступили к уничтожению передатчиков, грузовиков и фургонов - в общем, всей имевшейся в наличие техники. Мы почти закончили, когда на грузовике приехало первое подразделение русских. С оружием наперевес, но с улыбками на лицах, они приказали нам собраться в одном месте. Нам ничего не оставалось, как повиноваться.
- Где ваши офицеры? - спросил русский командир.
Я выступил вперед.
- Кто отдал приказ уничтожить оборудование?
- Я.
В полном молчании он подошел ко мне и потянулся к моему револьверу, в то время как двое его людей встали по обе стороны от меня. Я вынул револьвер из кобуры и отдал ему.
- Вы получите его... позже. А теперь следуйте за мной.
- Куда?
- В штаб. Не волнуйтесь, - добавил он с широкой улыбкой, - скоро вы будете свободны и сможете спокойно уйти. Простая формальность.
- А что будет с моими людьми? - с тревогой спросил я.
- Они тоже отправятся в штаб, только позже. Он подвел меня к грузовику. Все произошло так быстро, что я успел только помахать рукой на прощание.
- До свидания, пан поручик! - закричали мне вслед. - Удачи!
По пути в город и на улицах Львова мы встречали патрули, которые подсаживали в наш грузовик польских офицеров. Но вместо того чтобы направиться в центр Львова, мы выехали из города по одной из дорог, ведущих в восточном направлении.
- Куда вы нас везете? - спросили мы русского офицера.
- Скоро узнаете, - ответил он на этот раз без улыбки. - Не волнуйтесь.
Но как мы могли не волноваться. За нами ехал грузовик, на крыше которого был установлен пулемет. В скором времени мы догнали другие грузовики, в которых тоже ехали польские офицеры.
- Не нравится мне все это, - сказал сидящий рядом со мной капитан. - Не доверяю я этим азиатам.
Однако мой сосед слева был настроен более оптимистично.
- Вероятно, они будут нас агитировать, а потом отпустят, - заметил он.
- Пусть агитируют, против этого я не возражаю. Я больше боюсь их пуль, - откликнулся другой.
- Поживем - увидим. Возможно, они действительно пришли как друзья.
Но нам не пришлось долго ждать ответов на свои вопросы. Проехав несколько километров, мы были вынуждены остановиться из-за поломки одного из грузовиков. Наши охранники тут же спрыгнули на землю, держа оружие на изготовку.
- Любой, кто попытается бежать, будет расстрелян на месте! - объявил советский офицер. Все стало ясно. Мы были заключенными.
Автоколонна остановилась в Винниках, в деревне, находившейся примерно в шестнадцати километрах к востоку от Львова. Восемь человек, и я в их числе, сошли с грузовика и в сопровождении охраны зашли на скотный двор.
Мы наблюдали, как из свинарника выгоняли свиней, чтобы освободить место для нас. Один из польских офицеров попытался выразить протест, но удар прикладом заставил его замолчать. Делать нечего.
Мы вползли в свинарник и попытались отыскать сухое место, и тут снаружи загремели выстрелы. Боже милостивый! Они уже принялись расстреливать кого-то! Все оказалось не так. Они стреляли по свиньям.
В свинарнике жутко воняло навозом. Нам не удалось найти ни одного сухого места, чтобы сесть, но и встать в полный рост мы тоже не могли, не позволяла высота свинарника. В щели между бревнами мы наблюдали за охраной. Солдаты резали свиней и были в прекрасном расположении духа.
Прошел примерно час. Мы уже не могли сидеть на корточках и сели на пол, в навоз. Через минуту не только брюки, но и нижнее белье полностью промокло. Первым не выдержал капитан.
- Часовой! Часовой! - крикнул он.
Один из солдат подошел к свинарнику.
- Что надо?
- Вызовите командира! Немедленно вызовите вашего командира! - приказал капитан.
Часовой рассмеялся и отошел.
- Ты, чертов большевистский ублюдок! - заорал капитан.
Часовой развернулся, наставил винтовку на свинарник и прорычал:
- Ах ты, сукин сын! Проклятый капиталист!
Капитан прямо-таки рвался в бой, но мы все навалились на него, заставляя замолчать.
Мне трудно сказать, что больше причиняло страданий - жуткая вонь, которой пропитался каждый дюйм одежды, каждая клетка кожи, или унизительность положения, в котором мы оказались. Думаю, что и то и другое. Ночью кому-то удалось даже подремать, кто-то молился, а были и те, кто ругался до хрипоты.
Мы слышали, как ночью сменилась охрана. Рассвет, заглянувший в щели сарая, высветил восемь измученных, грязных, с красными от бессонницы глазами людей. Мы смотрели, как советские солдаты завтракали, отрезая огромные ломти хлеба, и вдыхали запах кофе, который умудрился перебить даже зловоние свинарника.
Затем появилась машина, на которой приехал советский офицер, подтянутый, в великолепно сидящей на нем форме. Он вошел дом, ответив на приветствия присутствующих. - Теперь, по крайней мере, дело сдвинется с места, - заметил один из нас.
Советский сержант в сопровождении двух солдат подошел к свинарнику и, сняв замок, открыл дверь. - Каждый из вас должен назвать имя, ранг и подразделение, в котором служит, - объявил он.
Я был ближе всех к двери, и мое имя возглавило список. Когда все сообщили требуемые данные, сержант выкрикнул мое имя и скомандовал: - Выходи! Выходи наружу!
Я был под охраной препровожден в дом. В комнате за столом с разложенными бумагами сидел советский офицер, недавно приехавший на машине. - Какая от вас вонь! - Этими словами он встретил мое появление, скользнув равнодушным взглядом. Говорил он на хорошем польском языке.
- А чем я, черт возьми, могу пахнуть, если провел ночь в свинарнике? - взорвался я. - Духами?
- Но разве я вас туда поместил? - вежливо улыбаясь, спросил он.
- Тогда, по крайней мере, скажите своим людям, чтобы они разместили нас в нормальном помещении.
- Это не в моей власти, но я могу передать ваши пожелания начальнику караула, - вежливо ответил он.
- Нам не дают ни есть, ни пить.
- О, надо же. Об этом я ему тоже скажу, - пообещал офицер.
И только тут я понял, что он просто издевается надо мной.
- Не возражаете, если я приоткрою окно? От вас идет такой запах, сил нет терпеть, - брезгливо поморщился офицер и продолжил, повернувшись к охране: - Дайте лейтенанту стул.
Я с хлюпаньем (виной тому насквозь промокшие брюки) опустился на стул.
- Теперь давайте перейдем к делу. Кто вы по профессии, чем занимались до армии?
- Я был офицером торгового флота, - ответил я.
- А до этого?
- Государственным служащим.
- А еще раньше?
- Студентом, юношей, ребенком и младенцем! Вы удовлетворены? - проорал я.
- Вполне, - ответил он, все еще вежливо улыбаясь. - Но зачем же так сердиться? Ведь вы прекрасно понимаете, что это пустая формальность.
- Когда меня освободят?
- Когда будет покончено с формальностями. Это не займет много времени, - спокойно ответил он.
В сопровождении конвоя я вернулся в свинарник, и на допрос был взят другой офицер. Я передал собратьям по несчастью весь разговор с советским офицером, и они засыпали меня вопросами.
- Он говорит по-польски?
- Да, причем почти без акцента, - ответил я.
- Вы высказали жалобы?
- Конечно, я все ему высказал.
- И что он ответил?
- Я уже говорил вам. Он сказал, что мы тут не задержимся.
После того как всех допросили, мы попытались проанализировать сложившуюся ситуацию. Как будут развиваться дальнейшие события? По этому вопросу нам не удалось прийти к общему мнению. Среди нас был майор, который довольно хорошо знал русских; он был в русском плену в 1920 году. Однако и он не отважился дать точный прогноз.
- Насколько мне известно, они или сразу же расстреливают, или пытаются склонить на свою сторону, - сказал он. - Они нас не расстреляли, и это внушает надежду. - Не понимаю, почему они должны нас расстрелять? Мы же не воюем против них! - раздался удивленный голос.
- Вам никогда их не понять. Они могут расстрелять вас за то, что вы офицер, или помещик, или капиталист, или просто за то, что вы поляк. Они называли нас "контрреволюционерами" в прошлую войну, - ответил майор. Воцарилась тишина. - Интересно, как долго мы просидим в этой грязи? - разорвал тишину чей-то недовольный голос.
Мы вытерпели четыре дня, а потом нашему терпению пришел конец. Когда советский комиссар (теперь мы знали, кем был офицер, беседовавший с нами) приехал утром, чтобы продолжить допросы, мы подняли бунт. Он позволил нам вычистить свинарник и настелить сухой соломы. Какое это было блаженство!
Шесть дней продолжались допросы. Утром комиссар приезжал на машине, нас по очереди под охраной проводили к нему в комнату, мы отвечали на вопросы о прошлой жизни, а он сверял их с ответами, которые мы давали на предыдущем допросе.
Он вел себя вежливо и иногда даже предлагал покурить. Нас ежедневно кормили и давали горячий кофе. Но на все наши требования относительно освобождения он неизменно давал ответ: "После того как будет покончено с формальностями. Это не займет много времени".
На шестой день, когда меня привели на допрос, комиссар повел себя несколько иначе. - Ваш случай рассматривался в штабе. Читайте, - сказал он, бросив мне несколько машинописных листов.
Это было обвинительное заключение, в котором говорилось, что я действовал вопреки интересам "дружеской Советской армии", подстрекал своих подчиненных уничтожать военную аппаратуру, которая должна была быть передана в целости и сохранности в руки советских военных представителей. Далее следовало, что я действовал как "реакционер", осуществляя враждебные действия против Советского Союза.
- Вы признаете себя виновным? - спросил он, когда я закончил читать документ.
- Конечно нет! Что касается аппаратуры...
- Даю вам день на размышления, - прервал он меня. - В противном случае мы примем свои меры.
Мы обсудили новые обстоятельства, и впервые была высказана мысль о побеге. Однако майор был категорически против подобной идеи. - Они, вероятно, хотят сделать нам предложение и таким способом пытаются оказать на нас давление, - предположил он.
- Какое предложение?
- Работать на них. Вероятно, они уже подумывают о формировании польской армии, армии польских коммунистов. Если все так, как я думаю, то я первым приму их предложение, - заявил майор.
- Вы, пан майор? - удивленно вскричал один из нас.
- Ну да, я, - спокойно ответил майор. - Оттуда будет намного проще сбежать, чем отсюда." - из воспоминаний командира отдельной роты связи польской армии подпоручика Ф.Газела.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]