О любви к зверушкам
---
Из мемуаров Л.Д.Зимонта:
История это совсем особенная.
У моей бабушки Веры Мартыновны была старшая сестра Амалия Мартыновна. Я помню ее тихой приветливой и очень доброжелательной старушкой. В конце девяностых годов прошлого века она с мужем и только что родившейся дочкой Алисой эмигрировала в Южную Африку. Там они неплохо устроились. Отец Алисы был, как видно, человек способный и энергичный. Жили они в Порт-Натале (теперь он, кажется, переименован в Дурбан), в Претории и в Йоханнесбурге. В конце концов, он оказался совладельцем неплохой гостиницы и стал, хотя и небогатым, но вполне обеспеченным человеком. В Африке у них родилась вторая дочь. Алиса превратилась в Элис. Родным языком для нее стал английский (няня-негритянка других языков не знала). Училась тетушка в каком-то закрытом учебном заведении, связанном с церковью (чуть ли не при каком-то монастыре), благополучно закончила его незадолго до войны 1914 года, и была помолвлена с очень приятным (я видел его фотографию) молодым человеком - инженером золотых или алмазных приисков.
Жизнь улыбалась и не сулила никаких особенных приключений, если бы не тоска по родине, которая одолевала родителей, особенно отца. И вот весной 1914 года (для Южной Африки это осень) было принято решение съездить на два-три месяца в Россию. Сперва хотели ехать только старики. Но потом старшая дочка заявила, что она родилась в России и хочет с ней познакомиться. О младшей дочке речи не было, т.к. она училась. Ее оставили на попечении старой няни и компаньона по гостинице. Короче говоря, в начале лета 1914-го они оказались в России, побывав предварительно в Англии и Германии. В Берлине для невесты было заказано все приданное, при этом деньги за него были уплачены вперед.
Уехать из России наши путешественники собирались в августе. Но 1-го августа началась Мировая война. Путь на запад и на юг (Турция была союзником Германии) был отрезан. Через Дальний Восток добираться было очень далеко, долго и дорого. Решили подождать. Тогда никто не думал, что война продлится больше двух-трех месяцев. Но месяцы шли, а война не кончалась. Снова подумали о поездке через Дальний Восток, но в это время в Индийском океане свирепствовал неуловимый немецкий крейсер "Эмден" и какой-то другой рейдер, и по этой причине решили еще немного подождать. В конечном итоге, они, вероятно, все-таки поехали бы через Владивосток и Сингапур, но тут произошло непредвиденное: внезапно умер отец. Без него они оказались совсем беспомощными.
< >
Если английские уроки с тетушкой дали мне, мягко выражаясь, немного, то разговоры с ней я хорошо запомнил, и они, безусловно, способствовали расширению моего кругозора и формированию взглядов на многие вещи. Ростов она не любила да и, вообще, от России была не в восторге. Снега она боялась. Ростовская жара и пыль ее возмущали. Ее удивляла наша неприспособленность к жаркому климату.
- У нас в Африке, - говорила она - все утопает в зелени. Вы идете по городу и никогда не выходите из тени. На всех окнах жалюзи или маркизы. Перед окнами деревья и цветущие кустарники. Улицы поливаются водой (в то время у нас в Ростове мы об этом и не слышали), и самое главное, днем никто, кроме негров (и то не всех), не работает. Магазины и учреждения работают утром и вечером. Днем все сидят по домам, принимают душ, отдыхают. Комнаты затенены. Когда жара спадает, жизнь в городе возобновляется и продолжается до поздней ночи. А какие у нас ночи! Длинные, бархатные, прохладные.
Говорили мы с ней и о неграх. Ее возмущали некоторые расистские законы. Особенно ей не нравилось то, что ночью в городе не разрешалось оставаться неграм. Ее няня-негритянка, которую она очень любила, каждый вечер уходила за город в специальный негритянский поселок, где у нее была маленькая хижина, а утром возвращалась обратно. Никаких исключений не делалось. Ни уход за тяжелым больным или умирающим, ни собственная болезнь не давали права негру остаться ночью в городе. За нарушение этого правила - тюрьма и негру и белому, укрывающему негра. Ей не нравилось и многое другое. Она не одобряла отношение многих белых к неграм и считала, что их жизнь должна быть существенно улучшена. И вместе с тем, она категорически отрицала возможность равенства между белыми и черными:
- Вы их не знаете, - говорила она с жаром мне и отцу. - Они находятся совсем на другой ступени развития и никаким образованием и воспитанием их нельзя поднять на нашу ступень.
Она считала, что есть немало хороших и честных негров, заслуживающих уважения и доброго к себе отношения, она, как я уже говорил, очень любила свою няню, которую никто не собирался увольнять, хотя обе ее воспитанницы давно стали взрослыми и уже много лет в услугах няни не нуждались, и очень по ней скучала. Но допустить, что негры такие же люди, как мы она не могла. У меня создалось впечатление, что она могла любить негра, но не как равного нам человека. И это, вероятно, относилось не только к моей тетушке, но ко многим другим белым южноафриканцам. Впрочем, это мое личное заключение, и за его правильность я ручаться не могу. Много еще было у нас интересных разговоров, но помню я, конечно, далеко не все.
В 1923 году они с матерью уехали. Тетушка уговаривала отца ехать с ними. Она обещала все устроить в английском посольстве. Обещала ему блестящую будущность в Южной Африке. Отец не согласился. Поехали они через Германию и Англию. В Берлине тетушка зашла в тот самый магазин, в котором было заказано ее приданное. Подняли старые торговые книги. Нашли заказ и подтверждение предварительной оплаты. Через несколько дней тетушка Элис, одетая с ног до головы (заказ был срочно выполнен заново), выехала в Англию, где села на пароход, идущий в Кейптаун. В Йоханнесбурге ее ждал сильно возмужавший, но такой же стройный жених. Через несколько лет отец получил любительскую фотографию тетушки с мужем и сыном, мальчиком лет шести. Некоторое время они переписывались. Потом все прекратилось. Наступали трудные времена. Переписываться с заграницей было опасно. Приближался 1937 год.
История это совсем особенная.
Жизнь улыбалась и не сулила никаких особенных приключений, если бы не тоска по родине, которая одолевала родителей, особенно отца. И вот весной 1914 года (для Южной Африки это осень) было принято решение съездить на два-три месяца в Россию. Сперва хотели ехать только старики. Но потом старшая дочка заявила, что она родилась в России и хочет с ней познакомиться. О младшей дочке речи не было, т.к. она училась. Ее оставили на попечении старой няни и компаньона по гостинице. Короче говоря, в начале лета 1914-го они оказались в России, побывав предварительно в Англии и Германии. В Берлине для невесты было заказано все приданное, при этом деньги за него были уплачены вперед.
Уехать из России наши путешественники собирались в августе. Но 1-го августа началась Мировая война. Путь на запад и на юг (Турция была союзником Германии) был отрезан. Через Дальний Восток добираться было очень далеко, долго и дорого. Решили подождать. Тогда никто не думал, что война продлится больше двух-трех месяцев. Но месяцы шли, а война не кончалась. Снова подумали о поездке через Дальний Восток, но в это время в Индийском океане свирепствовал неуловимый немецкий крейсер "Эмден" и какой-то другой рейдер, и по этой причине решили еще немного подождать. В конечном итоге, они, вероятно, все-таки поехали бы через Владивосток и Сингапур, но тут произошло непредвиденное: внезапно умер отец. Без него они оказались совсем беспомощными.
< >
Если английские уроки с тетушкой дали мне, мягко выражаясь, немного, то разговоры с ней я хорошо запомнил, и они, безусловно, способствовали расширению моего кругозора и формированию взглядов на многие вещи. Ростов она не любила да и, вообще, от России была не в восторге. Снега она боялась. Ростовская жара и пыль ее возмущали. Ее удивляла наша неприспособленность к жаркому климату.
- У нас в Африке, - говорила она - все утопает в зелени. Вы идете по городу и никогда не выходите из тени. На всех окнах жалюзи или маркизы. Перед окнами деревья и цветущие кустарники. Улицы поливаются водой (в то время у нас в Ростове мы об этом и не слышали), и самое главное, днем никто, кроме негров (и то не всех), не работает. Магазины и учреждения работают утром и вечером. Днем все сидят по домам, принимают душ, отдыхают. Комнаты затенены. Когда жара спадает, жизнь в городе возобновляется и продолжается до поздней ночи. А какие у нас ночи! Длинные, бархатные, прохладные.
Говорили мы с ней и о неграх. Ее возмущали некоторые расистские законы. Особенно ей не нравилось то, что ночью в городе не разрешалось оставаться неграм. Ее няня-негритянка, которую она очень любила, каждый вечер уходила за город в специальный негритянский поселок, где у нее была маленькая хижина, а утром возвращалась обратно. Никаких исключений не делалось. Ни уход за тяжелым больным или умирающим, ни собственная болезнь не давали права негру остаться ночью в городе. За нарушение этого правила - тюрьма и негру и белому, укрывающему негра. Ей не нравилось и многое другое. Она не одобряла отношение многих белых к неграм и считала, что их жизнь должна быть существенно улучшена. И вместе с тем, она категорически отрицала возможность равенства между белыми и черными:
- Вы их не знаете, - говорила она с жаром мне и отцу. - Они находятся совсем на другой ступени развития и никаким образованием и воспитанием их нельзя поднять на нашу ступень.
Она считала, что есть немало хороших и честных негров, заслуживающих уважения и доброго к себе отношения, она, как я уже говорил, очень любила свою няню, которую никто не собирался увольнять, хотя обе ее воспитанницы давно стали взрослыми и уже много лет в услугах няни не нуждались, и очень по ней скучала. Но допустить, что негры такие же люди, как мы она не могла. У меня создалось впечатление, что она могла любить негра, но не как равного нам человека. И это, вероятно, относилось не только к моей тетушке, но ко многим другим белым южноафриканцам. Впрочем, это мое личное заключение, и за его правильность я ручаться не могу. Много еще было у нас интересных разговоров, но помню я, конечно, далеко не все.
В 1923 году они с матерью уехали. Тетушка уговаривала отца ехать с ними. Она обещала все устроить в английском посольстве. Обещала ему блестящую будущность в Южной Африке. Отец не согласился. Поехали они через Германию и Англию. В Берлине тетушка зашла в тот самый магазин, в котором было заказано ее приданное. Подняли старые торговые книги. Нашли заказ и подтверждение предварительной оплаты. Через несколько дней тетушка Элис, одетая с ног до головы (заказ был срочно выполнен заново), выехала в Англию, где села на пароход, идущий в Кейптаун. В Йоханнесбурге ее ждал сильно возмужавший, но такой же стройный жених. Через несколько лет отец получил любительскую фотографию тетушки с мужем и сыном, мальчиком лет шести. Некоторое время они переписывались. Потом все прекратилось. Наступали трудные времена. Переписываться с заграницей было опасно. Приближался 1937 год.
Взято: skif-tag.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]