Четыре часа с пожизненным заключённым – 1

Много лет меня глубоко интересует тема тюремного заключения. Я прочёл огромное количество рассказов и дневниковых записей бывалых арестантов, посмотрел о тюрьмах множество документальных фильмов и репортажей и немало общался воочию с бывшими заключёнными.
Российскую пенитенциарную систему я изучил вдоль и поперёк, насколько это возможно сделать, находясь по эту сторону колючей проволоки. Этого мне оказалось мало и я погрузился в исследование западных тюрем: большей частью в США, странах Латинской Америки и немного в Европе. Информации о подобных учреждениях на Востоке в свободном доступе у нас намного меньше, и здесь мои познания довольно поверхностны.
В общей сложности я посмотрел не меньше двухсот документальных фильмов по этой тематике, прочёл несколько тысяч страниц автобиографических повествований заключённых и описаний устройства современных тюрем и исправительных колоний. Сложно однозначно сказать, почему эта тема так привлекает меня. Наверное, в первую очередь тюрьмы и зоны интересны мне своей крайне развитой внутренней системой взаимоотношений между арестантами и их нетривиальным для гражданского общества бытом. Российские учреждения службы исполнения наказаний — это отдельный мир, своим устройством во многом копирующий государственную модель и в каком-то смысле являющий собой макет современного гражданского общества. Среди арестантов существует широкий кодекс законов и правил, который должен одинаково соблюдаться во всех тюрьмах и зонах от Калининграда до Владивостока (в последние годы эта концепция стала давать сбои, но в целом она ещё очень жизнеспособна). Строгая внутренняя иерархия несёт в себе незыблемые правила движения по её лестнице. Есть установленная преступным миром система наказаний или спроса за несоблюдение неписанных внутренних законов, причём если такое нарушение будет совершено заключённым в одной тюрьме, а затем его переведут в другую за много тысяч километров, там о его проступке всё равно очень скоро узнают и обязательно спросят. Внутренняя «социальная сеть» в тюрьмах развита фантастически безо всяких гаджетов и серверов, там ничего невозможно утаить и за каждый проступок или неверно сказанное слово всегда приходится отвечать. В отличии от западной тюремной культуры российская развита намного глубже и для меня представляет наибольший интерес. У нас правят не наиболее сильные физически или принадлежащие к той или иной банде заключённые, как это принято, например, в штатах, а общий для всех воровской закон. Сильный не может обидеть слабого, если этому нет веского повода. За слабого здесь никто не заступится, но за само нарушение неписанного устава, когда с таким слабым, например, обошлись вразрез понятиям, неминуемо и очень сурово накажут. На этом держится система и позволяет уживаться сотням тысяч арестантов в стеснённых и непростых, полных множества лишений, условиях.
Голь на выдумки хитра, и российская тюрьма иллюстрирует это как нельзя краше. Человек на свободе редко способен исхитриться и найти выход из непростой бытовой ситуации так, как это может сделать матёрый зек. Одна только организация внутренней связи в тюрьме чего стоит!

...Лишь только улица погружается в сумерки, как из окон кирпичных корпусов сквозь узкие щели решёток выпускаются палки и свёрнутые в длинные тонкие трубки газеты. Арестанты готовятся к застрелу коней. Конь — это импровизированная пулька, скатанная из мокрого клочка бумаги или хлебного мякиша, к концу которой привязана длинная тонкая нейлоновая или капроновая нить из распущенного женского чулка (предмет женского гардероба загоняется в передаче с воли). В корпусе напротив другой арестант просовывает наружу две палки, объединённые по концам общей метровой веревкой, и разводит их в стороны так, чтобы образовалось подобие баскетбольного кольца, как если бы то было квадратным и большего размера. Заключённому с конём требуется направить трубку из газеты в сторону приготовленного кольца и резко дунуть в неё так, чтобы пулька, пролетев несколько десятков метров над тюремным двором, попала аккурат в приготовленное для неё кольцо. Это и называется «застрелить коня». Опытный зек справится с этой непростой, на первый взгляд, задачей за несколько минут. После того, как сиделец из соседнего корпуса примет пульку и затянет её к себе, между двумя камерами появится связь в виде нейлоновой нити. Тогда к одному её концу привяжут уже более тяжёлую, но прочную веревку, и шустро протянут взамен ненадёжной тонкой нити чулка. Верёвка позволит обменяться записками с важной информацией или передать не слишком тяжёлые предметы (например, в штрафной изолятор, где у наказанных арестантов нет ни сигарет, ни чая, ни провианта).
Меньше часа уйдёт на то, чтобы фасады тюремных корпусов оплела живая паутина, по которой зашевелятся малявы и лёгкие грузы. В каждой записке будет указан конечный адрес (номер камеры и имя получателя), и прежде чем попасть в пункт назначения, она успеет пройти ни одну камеру. Зеки хорошо знают систему дорог (всю эту сеть так и называют «дорогами») и каждая записка, не потерявшись, рано или поздно обязательно попадёт к своему адресату. Читать чужие малявы категорически нельзя, и за нарушение этого правила последует жёсткий спрос. В записках подельники могут сговориться, например, о том, какие одинаковые ложные показания давать следствию. От успеха этого сговора впоследствии могут серьёзно зависеть назначенные судом сроки лишения свободы. В этих же записках арестанты могут разнести по всем хатам тюрьмы тот или иной прогон положенца, то есть манифест главного заключённого (обычно вора в законе). Так положенец может в считанные часы поднять всю тюрьму на бунт или ввести какое-то новое правило, которое абсолютно все сидельцы станут беспрекословно выполнять.
Если в момент движения тюремной почты в камеру нагрянет администрация, отвечающий за дороги арестант будет обязан во что бы то ни стало не допустить попадание маляв в её руки. Надёжнее всего такие записки просто шустро проглотить, а налаженные дороги из канатиков как можно быстрее порвать. Все остальные сокамерники станут обязаны всячески препятствовать проникновению погонников в камеру, чтобы у сидящего на дорогах было время избавиться от записок. За это впоследствии арестанты наверняка попадут под серьёзный «дубинал» администрации или даже отправятся в штрафной изолятор, но при этом они соблюдут один из важнейших законов тюрьмы. Потому что в случае перехода хотя бы одной малявы в руки оперативников всю провинившуюся хату ждёт со стороны остальных заключённых строжайший спрос. Это серьёзнейший проступок и никто не захочет оказаться в ситуации, когда придётся нести за него ответ.

Тюремный мир многогранен и при должном пытливом отношении очень интересен. Изучать его можно долго и глубоко, но всё равно всего не узнаешь. Хоть арестантский уклад и един по всей стране, одинаковых тюрем и зон нет: каждая имеет какие-то отличительные тонкости, обусловленные множеством сторонних и внутренних факторов. Потому осуждённым на этапах (пересылках заключённых из тюрем в колонии или из одних зон в другие, когда они несколько недель перевозятся по территории страны в специализированных железнодорожных вагонах) всегда есть, о чём поговорить.
Я равнодушен к так называемой тюремной романтике, если она всерьёз существует. Мне глубоко безразлична, если не сказать неприятна, блатная музыка и вообще весь шансон как музыкальный жанр. Я не ботаю по фене и не стремлюсь научиться. Пенитенциарная система интересна мне, скорее, как энтомологу — муравейник. Учёный не стремится сунуть в жилище насекомых свою голову, но может много часов кряду зачарованно наблюдать за непрерывным движением этого автономного самодостаточного микромира, раскинувшегося на клочке земли площадью в один квадратный метр. Тюрьма занимает несколько большее место, но в пропорциях к размерам остального огромного социума это тот же метр, только изучать его много занятнее.
В окружающем мироздании меня всегда увлекали крайности.Возможно, познавая их, я вбираю в себя весь диапазон промежуточных оттенков того или иного явления. И в изучении мировых пенитенциарных систем в высшей степени меня волнует смертная казнь и пожизненное лишение свободы. Кажется, два этих чрезвычайных наказания людей за их злодеяния являют собой самую страшную кару, которая только может постичь человека, если исключить существование ада.
В России сегодня смертная казнь отменена, а пожизненное заключение отбывают около двух тысяч человек. Их содержат в семи тюрьмах, из которых наиболее известны обывателю «Чёрный дельфин», «Белый лебедь» и «Полярная сова». Реже на слуху «Вологодский пятак» и «Чёрный беркут», и совсем нечасто упоминаются ещё две специализированные тюрьмы, расположенные в Мордовии.


01.

Режим содержания осуждённого в чёрной робе с нашитой поперечной белой полосой и аббревиатурой «ПЛС» на спине круто отличается от других форм отбывания наказания — он так и называется: «особый». Если остальные заключённые живут на зоне в общих бараках по сто человек, могут свободно передвигаться в так называемых локалках, питаться в общей столовой и работать на промке в большом цеху, пожизненные содержатся в малогабаритных камерах двадцать три часа в сутки и только на один или полтора часа выводятся на прогулку в небольшой дворик площадью в двадцать квадратных метров с глухими стенами и зарешёченным потолком, сквозь который можно попытаться ухватить взглядом солнце.


02. Типичная система прогулочных дворов пожизненных заключённых.

Этих арестантов расселяют в камеры чаще по двое, но могут также содержать втроём или вчетвером (по одному крайне редко). Площадь камеры обычно такова, что на одного сидельца приходится не более трёх-четырёх квадратных метров. Мебель в ней привинчена к полу, а стена с окном зачастую отделена от остальной части помещения на расстоянии метра решёткой, точно внутренней диафрагмой, не позволяющей дотянуться до рамы рукой.


03.

Если другие заключённые, хоть и живут в графике, но имеют относительную свободу действий внутри зоны, для пожизненных расписан каждый час с момента пробуждения до отхода ко сну. Малейшее отклонение от этого режима жёстко пресекается администрацией тюрьмы. Кроме того, заключённый категории «ПЛС» совершенно не принадлежит себе. В течение всего дневного времени ему, например, запрещается не только лежать на койке, но даже садиться на неё краем зада. Единственное, что ему остаётся, если не стоять — сидеть на табуретке или металлической лавке за столом. Такой осуждённый не может предаться угодному ему занятию, например, совершить в качестве тренировки несколько физических упражнений или почитать книгу, покуда тому не настал подходящий момент, регламентированный установленным распорядком. За нарушение этого графика арестанта в лучшем случае ждёт строгое предупреждение, но чаще последует наказание и запись в личное дело.
Вот пример распорядка дня, установленного в «Полярной сове».


04.

Первые десять лет отсидки пожизненному осуждённому запрещены свидания с родственниками и близкими людьми. Обычно этого становится достаточно, чтобы о человеке забыли все, кроме матери. Этим его окончательно отрывают от социума (вернее, социум от него). Примечательно, что по словам психологов как раз спустя десять лет камерного (или «крытого» на языке сидельцев) заключения с психикой человека происходят такие метаморфозы, после которых он, по их мнению, уже неспособен вернуться к жизни в обществе. И хотя я крепко в этом сомневаюсь (по крайней мере полагаю крайне поспешным распространять такой тезис на всех арестантов), само совпадение этих цифр наводит на мысль, что установленный запрет на свидания в первые десять лет несёт в себе ничто иное, как желание службы исполнения наказаний окончательно сломать оказавшегося в её жерновах человека и натурально вытрясти из него душу.
Пожизненно лишённые свободы арестанты в отличии от остальных зеков практически лишены возможности обращаться в стоящие выше государственные инстанции с жалобами на произвол администрации тюрьмы, и это развязывает последней руки. Заключённых могут неограниченно истязать физически и духовно много лет и никто о том не узнает. Даже когда в тюрьму приходят защитники их прав, те настолько запуганы, что в основной своей массе предпочитают молчать, выбирая из двух зол, как им кажется, меньшее.
Круглосуточное наблюдение за ними сотрудников колонии и отсутствие в быту подходящих для свершения суицида предметов не дают этой категории арестантов возможности прекратить свои мучения даже таким крайним способом. Известны случаи, когда от безысходности в периоды максимальной степени отчаяния осуждённый забирался по внутренней решётке своей камеры под самый потолок, просовывал голову меж прутьев и прыгал вниз так, чтоб свернуть себе шею.
Изучая много лет реалии тюремного заключения, я невольно наблюдал и отголоски отношения гражданского общества к этому социальному институту. Абсолютное большинство свободных людей, не имеющих в своей биографии (или биографии своих близких) эпизоды отсидок, во-первых, ничего о жизни за колючей проволокой не знают, а, во-вторых, относятся при этом к зекам в крайней степени предосудительно и озлобленно. Какие бы страшные фрагменты жизни арестантов им не демонстрировали, они чаще всего только ожесточённо отмахиваются, приговаривая что-нибудь язвительно вроде: «Может, в санатории их тогда перевести?». Тем не менее, между санаториями и тюрьмами для пожизненных заключённых огромная разница, и намеренное отрицание возможных промежуточных градаций выявляет в таких мнительных выскочках людей недалёких, поверхностных и злых.
Вне всякого сомнения, наказывать необходимо, но вправе ли общество годами напролёт измываться над преступником с тем особым смаком и цинизмом, как это совершается сегодня в колониях ПЛС?
Слепым заблуждением гражданской части общества является нежелание дифференцировать преступления в тех случаях, когда мерой наказания избирается пожизненное лишение свободы. Будто бы все эти осуждённые являют собой однородную массу самых гадких подонков и маргиналов. Однако следует сказать, что этой каре могут быть одинаково подвергнуты совсем неодинаковые люди. В соседних камерах могут содержаться и педофил, расчленивший пятерых детей, и киллер, убивший по заказу одной преступной группировки лидеров другой. Получить сегодня в нашей стране пожизненный срок можно за двойное убийство, посягательство на жизнь государственного чиновника, прохождение обучения в террористическом лагере или даже за крупную контрабанду наркотиков (явление редкое, но допустимое четвёртой частью 229-ой статьи). Что касается Соединённых Штатов, там пожизненные сроки раздают и вовсе как горячие пирожки на кухне. Известно немало примеров, когда пожизненный срок в этой стране давали по пустяковым случаям. Например, одного 22-летнего парня упекли за решётку на всю жизнь только за то, что он украл сварочный аппарат и на тот момент это была уже вторая кража в его биографии, за которую он привлекался к уголовной ответственности. Судья решил, что этот бедолага конченный рецидивист, и посчитал лучшей участью для него пожизненное пребывание в тюрьме.
Не стану передёргивать и отрицать, что в нашей стране на совести большинства осуждённых на эту крайнюю меру действительно значатся серьёзные тяжкие преступления. Почти всегда это убийство двух и более лиц, либо то же убийство одного человека, но с отягчающими обстоятельствами (изнасилование, расчленение и тому подобное). Но повторюсь: убийство убийству рознь. Можно вспомнить любимый в народе фильм «Ворошиловский стрелок», где старик не убил, а покалечил трёх подонков только потому, что режиссёр картины не решился перейти здесь эту грань и хотел во что бы то ни стало обратить каждого зрителя на сторону главного героя (и натуральные убийства, по его разумению, могли бы стать тому помехой). Но если взглянуть объективно, старый мог и промахнуться, отстрелив каждому насильнику вместо яиц голову. И тогда в рамках российского правосудия благородный дед запросто мог уехать в «Чёрный дельфин». Изменилось бы после этого отношение зрителей к такому киногерою? Не думаю.
Нередки также случаи, когда убийства требует мужская честь. В ранние времена на то существовали дуэли, и стреляться на них приходили вполне благородные мужи светского общества, далёкие своим нутром от того же Битцевского маньяка. Что же поделать, если дуэль теперь отменена при том, что честь никто не отменял?
Этот и другие аспекты издавна сформировали во мне неоднозначное отношение как к самому явлению убийства, так и к арестантам, отбывающим пожизненный срок. Если одних из них я морально отвергаю (что не мешает мне, однако, проявлять к ним неподдельный интерес), то другим симпатизирую. Обычно я держу в уме, но всё-таки стараюсь абстрагироваться от личного уголовного дела осуждённого, вместо этого изучая его натуру в настоящие дни и пытаясь рассмотреть, насколько это можно, его нутро в условиях многолетней крытой отсидки. Разумеется, не будучи сотрудником исправительного учреждения или общества по защите прав заключённых, я в таких колониях не бываю и наблюдать за этими арестантами у меня нет возможности. Тем не менее, с участием некоторых из них я посмотрел далеко ни один фильм и особенно колоритных уже знаю в лицо.


05. Заключённых на особом режиме, как правило, водят в такой позе, чтобы тем было сложнее запоминать планировку тюрьмы или совершить нападение на конвой.

Так однажды мне попался выпуск телепередачи, в основе которого лежала история взаимоотношений пожизненного заключённого и молодой девушки с воли, спустя годы ставшей ему супругой. Этот нетривиальный сюжет произвёл на меня глубокое впечатление. Обычно, спустя несколько лет отбывания срока арестантом ПЛС его жена подаёт на развод. Трудно её осуждать. Одно дело ждать своего мужчину из тюрьмы шесть или даже двенадцать лет и совсем другое — отдать этому бесперспективному ожиданию всю жизнь, зная наперёд, что практически ни один такой заключённый ещё не выходил на свободу (лично мне в истории нашей страны известны лишь два случая, один из которых каким-то странным образом произошёл два месяца назад). В основе сюжета просмотренного мною документального фильма лежит история, в которой вольная девушка познакомилась с пожизненным арестантом уже спустя много лет после оглашения его приговора, но это не помешало ей не только сблизиться с ним вместо традиционного в таких ситуациях отдаления, но и выйти за него замуж. Окончательно ломает все известные шаблоны тот факт, что Настя — симпатичная стройная москвичка, для которой, наверное, не составило бы труда найти себе достойного жениха на воле.


06. Кадр из фильма.

Валерия Балина — так зовут счастливчика, если этот эпитет вообще мыслимо применить к пожизненному арестанту — я уже видел раньше в других документальных фильмах и передачах. Это нетипичный зек и режиссёры всегда это чувствуют, стремясь пригласить его к участию в съёмках. Когда на Вологодский пятак, где содержат Валерия, приезжала съёмочная группа из Финляндии, чтобы снять одну из лучших известных мне документальных картин на тему российской тюрьмы, они так увлеклись этим заключённым, что по слухам даже выпустили в своей стране спички, нанеся на коробок фотографию его прикрытых век с татуировкой «Не буди». Денег, правда, так и не дали: ни за съёмки, ни за спички.


07. Балин (эта и все остальные фотографии Валеры — кадры из фильма).


08.

В нескольких интервью Балина, которые попадались мне в сети, я всякий раз при просмотре отмечал какую-то внутреннюю крепость и развитую, вполне здравую систему ценностей этого осуждённого, которыми может отличиться далеко не всякий зек на особом режиме. По большей части это либо сломленные психологически люди, апатично влачащие своё тело к смертному одру, либо энергичные полусумасшедшие весельчаки, вроде звезды «Чёрного Дельфина» осуждённого Николаева, убившего семью с маленькими детьми и угостившего потом соседей пельменями, сваренными из мяса расчленённых им жертв. Я видел на экране десятки пожизненных заключённых и слышал множество интервью с ними, и в моих глазах Балин заметно и положительно отличается от общей массы этого непростого спецконтингента.


09.


10. Прогулочный двор.

Валера — классический рецидивист. Первый раз сел в четырнадцать лет ещё в Советском Союзе за кражу мотоцикла. Вышел через три года и спустя всего три месяца снова сел. А потом ещё раз. К двадцати пяти годам за его спиной уже было три ходки, а всё тело покрывали тюремные наколки. К тому времени советский режим рухнул и страна стремительно погружалась в криминал. Для Балина это было подобно пущенному в бассейн с акулами мощному потоку воды, где он сразу нашёл себя, сколотив вокруг небольшую бригаду и подмяв под себя коммерсантов в пригородном районе Тюмени. Неизвестно, как бы сложилась его жизнь дальше, если бы не случилась история, которую он в деталях описывает в одном из своих интервью.


11.

Если кратко передать её суть, осуждённый застрелил из обреза на квартире двух бандитов, пытавшихся взять под контроль территорию, на которой уже хозяйничал Балин. Валерий рассказывает, что, желая на него надавить и заставить работать на себя, потерпевшие запугали его жену и пытались её изнасиловать. Признаться, мне эти подробности безразличны — выдуманы они или правдивы — для меня принципиальное значение имеет лишь то, что жертвами этого убийцы стали такие же преступники. На войне как на войне. Впрочем, повторюсь, у меня никогда не возникает желание кого-то из сидельцев оправдать или, напротив, осудить. Этим занимаются другие инстанции и люди, меня же интересуют не уголовные дела, а заключённые в неволе сами по себе. Исключение составляют только насильники (и в особенности педофилы) — эту категорию я внутренне безапелляционно отвергаю.
Суд назначил Балину расстрел, которого тот ожидал потом три года, но в девяносто седьмом Ельцин подписал мораторий, и высшую меру осуждённому заменили пожизненным лишением свободы. Дату исполнения смертного приговора никогда не оглашают заранее, и ожидающий своего финала заключённый находится в глубочайшем ежедневном стрессе, потому что увести в коридор смертников его могут в любой день. Каждое утро, открыв глаза, обречённый на смерть не знает наверняка, проживёт ли он этот день до конца.
Первый фильм, в котором я увидел этого арестанта, был снят тогда, когда ему было тридцать пять. На тот момент Валерий находился в тюрьме крытого содержания почти десять лет, но несмотря на суровые условия и отсутствие объективных перспектив освобождения, оставался крепок как своим телом, так и духом. Он ежедневно тренировался в камере и дворике для прогулок, читал какие-то книги и делал всё, чтобы себя не запустить, хотя, казалось бы, какая мотивация к духовному развитию и поддержанию спортивной формы может быть у пожизненного заключённого, которому ни то, ни другое уже никогда, наверное, не пригодится? Невольно примеряя этот тюремный режим на себя, насколько позволяет мне моя фантазия, я не могу быть уверен, что не сломаюсь под давлением мрачных кирпичных стен тесной камеры и того повышенно строгого содержания, которым отличаются такие тюрьмы. Кажется, сама эта бессрочность заключения, когда к бетонному полу тебя невыносимым давлением прижимает безапелляционный приговор «пожизненно», должна лишить всякой мотивации и бодрости духа даже самого сильного человека.
Возможно, посмотрев именно этот фильм, Валерием заинтересовалась Настя, которой на тот момент было двадцать четыре. Юная симпатичная москвичка вступила с заключённым в переписку, а после стала регулярно навещать и через восемь лет свиданий вышла за Балина замуж. Расписывались прямо внутри тюрьмы, причём официально и по всем правилам: с обручальными кольцами, белым платьем и фатой. До сих пор не могу понять эту девушку, но её самоотверженность, решимость и многолетняя преданность своей любви вызвали тогда у меня большой интерес.

Решив познакомиться с ней лично, я разыскал Настю в Москве и мы стали общаться. От неё я узнал много подробностей жизни Валеры в заключении, которые не принято освещать на телевидении. А через некоторое время связался с ним посредством почты сам и скоро получил ответный конверт. Помню, было очень необычным держать в руках письмо, написанное мне в одной из самых страшных колоний России пожизненным заключённым, отбывающим свой срок уже двадцать пять лет. Мелкий убористый почерк и отсутствие привычных полей на бумаге намекали на экономию, к которой привык арестант. Помню, как меня впечатлила одна строка, где Валерий сетует, что из-за него супруге на воле пишут гадости «там в интернете». Я поймал себя на мысли, насколько далёким стал от современного общества этот осуждённый, для которого интернет — это там.
Заключённый в письмах многого не напишет — всю входящую и исходящую корреспонденцию в тюрьмах всегда скрупулёзно досматривают и читают. Неугодные администрации строки проверяющий цензор замазывает канцелярским корректором, либо вовсе бесцеремонно вырезает ножницами, не беспокоясь о повреждённом тексте с другой стороны листа. Известны случаи, когда сидельцы получали в камеры письма, из которых можно было разве что смастерить новогоднюю гирлянду, но никак не почерпнуть хоть какую-то информацию. Посему ждать от Валеры откровений не приходилось, и своей большей частью письмо носило нейтральный характер.
Я отправил ему ответ, но в следующие год-полтора по некоторым причинам нашу переписку пришлось приостановить, и информацию об этом заключённом я получал только из эпизодических бесед с его женой. У меня было большое желание познакомиться с ним воочию, но в силу ряда причин тому не наступал подходящий момент. Однажды я написал начальнику колонии развёрнутое письмо с коротким рассказом о себе и своём интересе к пенитенциарным учреждениям, попросив позволить мне посетить Вологодский пятак и организовать встречу с Балиным. Полковник, видимо, изрядно удивился моему интересу и дал типичный для этой системы сухой официальный ответ:
«Сообщаем Вам, что исправительная колония является режимным объектом. В связи с этим посещение учреждения представителей средств массовой информации, писателей и т. д. может быть разрешено только с разрешения пресс-бюро ФСИН России» (приведён оригинальный текст со всеми грамматическими нелепостями).
Тем не менее, мы с Настей продолжали планировать эту встречу, рассчитывая на возможность моего присутствия в течение нескольких часов на их длительном свидании, которое осуждённому полагается трижды в год.
Свидания в колониях бывают двух типов: короткие и длительные. Первые длятся четыре часа в специально оборудованном помещении, где арестанта отделяет от посетителя оргстекло, а рядом всё это время находится конвоир и внимательно слушает беседу. Общаются либо посредством телефонных трубок, либо сквозь маленькие отверстия в стекле. На длительные свидания могут рассчитывать только те, кто вписан в личное дело осуждённого: таковыми, как правило, являются его близкие родственники и адвокаты. Эти свидания происходят в небольшой комнате с мебелью и минимальным набором бытовой утвари, но уже без неотступного наблюдения сотрудников колонии; длятся они три дня.
Разумеется, в условиях длительного свидания заключённый чувствует себя раскрепощённее, и беседа с ним может быть гораздо интереснее, нежели на коротком. Но когда Валере уже почти удалось договориться с администрацией о такой нашей встрече, те внезапно передумали и снова дали отказ. Тогда мне надоело ждать, я собрал десятикилограммовую передачу, купил билет на поезд и поехал на короткое свидание.

Поезд прибыл на станцию Череповца ранним утром. Несмотря на первые весенние дни, термометр показывал минус двадцать пять. От северного промышленного города до колонии сто тридцать километров. Дорога до того безлюдна, что даже не с кем выверить маршрут.
Вологодский пятак, пожалуй, может похвастать самым атмосферным местом своего расположения. Тюрьма была организована на острове Огненный посреди озера вскоре после свершения революции 1917 года, а до тех пор в этих стенах располагался мужской монастырь, построенный ещё в начале XVI века. Сегодня в ней содержатся около двухсот заключённых.


12. Российский «Алькатрас».

Огненный соединяется с соседним островом Сладким посредством деревянного моста, ставшего легендарным после того, как в 1974 году Василий Шукшин снял на нём эпизод выхода из тюрьмы героя своего фильма «Калина красная». А со Сладкого, в свою очередь, на берег ведёт ещё один узкий мост. Ширина его такова, что не смогут разъехаться даже два легковых автомобиля.
Почти все немногочисленные жители острова Сладкий являются сотрудниками исправительной колонии №5, потому что в этом богом забытом уголке нашей страны попросту нет никакой другой работы.


13.


14.


15.


16.

В интервью двадцатилетней давности, когда Валере было чуть меньше, чем мне сейчас, он говорит:«Человек, находящийся постоянно в этой системе, привыкает всё своё, как говорится, носить с собой. То есть то, что твоё личное, оно не должно касаться посторонних. Я могу улыбаться на шутки, могу воспринимать что-то. Но это не говорит о том, что я вообще не вспоминаю о доме. То есть то, что у меня внутри — это касается лично меня. А на других это никогда не будет отражаться — ни сейчас, ни в последующих каких-то ситуациях. То, что мне плохо — значит, плохо мне. А всё остальное, как говорится, не важно».
Я отдавал себе отчёт, что ничего существенного и нового для меня Валера, скорее всего, не откроет — и, может, даже не потому, что не захочет откровенничать со мной, а потому, что рядом всё время нашего свидания будет сидеть погонник. Это я пришёл-ушёл, а Балину там жить. Но побывать в тюрьме для пожизненно лишённых свободы — моё давнее желание. Кроме того, для меня было повышенно интересно в живую пообщаться с человеком, который провёл в её стенах половину жизни. Если же учитывать первые три ходки Валеры, из пятидесяти двух лет своей жизни он пробыл за решёткой тридцать шесть.
Ступив на деревянный мост, я меньше чем через пять минут подошёл к стенам Вологодского пятака.


17.


18.


19.


20.


21.


22.


23.


24.

Издали завидевшие меня с камерой вертухаи сразу сказали, что фотографировать колонию нельзя и велели под их надзором снимки удалить. Но, будучи в таких вопросах тёртым, я к этому требованию был готов, и, несмотря на то, что внешне выполнил их указание, картинки сохранил. Скоро глухая металлическая дверь отворилась, оттуда выглянула неприглядная морда и, коротко уточнив, к кому я заявился, забрала мой паспорт и снова скрылась за железным полотном.


25.


26.


27.

В это же время распахнулись большие ворота и с территории тюрьмы выехал грузовик, кузов которого был доверху нагружен снегом. По приставленной при выезде специальной лестнице один из вертухаев взобрался на самый этот снег и длинным металлическим стержнем стал пробивать его насквозь, получая ответом глухие металлические удары о дно. Молодой погонник искал тщательно, не ленясь запускать прут в каждый уголок кузова. Бум, бум, бум. Моё живое воображение сразу нарисовало картинку, как под двухметровой толщей снега на дне трясётся от страха и лютого холода беглец и молит всех богов о том, чтобы предательский стержень прошёл мимо.


28.


29.

Читать дальше

Взято: mij-gun.livejournal.com

уникальные шаблоны и модули для dle