Негодяй, советский летчик, переживает что убил гражданских...фашистов.
---
"Второй раз меня сбили под Замбровом. Мы работали по их танкам. Как всегда: три-четыре захода для бомбометания, а потом огонь из пушек и пулеметов. Выбираешь цель и бьешь по трассе. У танка усиленная броня боковая. Он защищен от наземной артиллерии. А сверху и сзади, как правило, слабая. Смотришь, пошла твоя трасса, начала буровить землю, но снаряды рвутся с недолетом. Идешь, идешь, подводишь трассу к танку и накрываешь его. На вираже оглянешься на секунду - горит крестник.
Во время очередной атаки мне в двигатель попал снаряд из "Эрликона". Не разрывной - бронебойный.
Мотор сразу задымил, потом загорелся. Я быстро развернулся в сторону своей территории. Самолет еще слушался руля.
До аэродрома недалеко. До наших траншей поближе. Километра два - и вот она, наша пехота. Тяну. Внизу лес, сплошной лес. Нет, не дотяну. Скорость падает, высота тоже. Лес не кончается. Черт бы его побрал. В летной школе нас учили так: при вынужденной посадке на лесной массив верхушки деревьев принимать за поверхность земли...
А у них лес не то что у нас: растет рядами, ровными-ровными. Посадки. Моя "сигара" с двигателем и пошла между двух рядов. Плоскости сразу обрубило деревьями. Центроплан отлетел. В нашем лесу так не получилось бы. В нашем падал бы по-другому. Деревья мелькают. Лечу. Ударился. При ударе о землю выскочило лобовое бронестекло. Толстое, пуленепробиваемое, тяжелое. Выскочило и задело мне по голове. Стрелка привалило деревом. Деревьев мы все же нарубили порядком.
Тут же прибежали пехотинцы. Ох, молодцы ребята, наша славная пехота! Скольким летчикам они спасли жизнь! Мы только упали, а они уже тут. Вытащили нас. Положили. Хорошо, что самолет не взорвался. Пламя сбило, погасило во время падения, когда мы шумели по ветвям деревьев. Стрелок очухался раньше меня. Мне кожу срезало на лбу и задрало. Стрелок на меня смотрит и говорит испуганно: "Командир, у тебя мозги видны!" Вот дурило. И меня перепугал.
Пехотинцы отнесли меня в свой госпиталь. Перевязали. Сутки я спал. Выходили меня пехотинцы. А вскоре я вернулся в полк. Хорошая война у летчиков! То у танкистов погостил, то у пехотинцев. Все тебе рады, все стараются угостить.
Не завидовали мы нашей пехоте, видели, как они поднимаются под огнем. Думали: не дай бог воевать в пехоте. Не завидовали и танкистам, видели, - как гонят наши "тридцатьчетверки" от прямых попаданий противотанковой артиллерии и думали: хорошо, что мы не танкисты. А они и пехота, и танкисты, видать, смотрели, как мы через их позиции к немцам мотаемся, какие битые-перебитые возвращаемся, как падаем, не дотянув даже до своих траншей, и тоже думали: хорошо, что мы не летчики...
Так что на войне везде хорошо было.
Уже когда аэродромы наши перекочевали за Одер, цели нам не определяли. Началась свободная охота. Вылетаем звеном. Летим четверкой и цель себе ищем сами. Носимся вдоль дорог, магистралей. Там мы уже не боялись. Поднимались и повыше. "Мессершмитты" уже не появлялись.
Летим раз. Шоссейная дорога. Дорога на Штеттин. Справа железнодорожная станция. Наши машины к тому времени хорошими передатчиками укомплектовали. Я говорю командиру звена: - Юрченко, давай ударим по станции. Смотри, паровозы стоят под парами. А он мне: - Ты посмотри, что под нами творится.
Под нами идет колонна. Как только мы ее настигли, немцы сразу врассыпную. С одной стороны вдоль шоссе - болото. С другой - поле и лес невдалеке. Когда они нас увидели, сразу побежали к тому лесу.
Нам развернуться - секундное дело. Развернулись - и пошли хлестать! Взяли мы тогда грех на душу. Это я точно знаю. Там внизу, в колонне, были не только военные. Беженцы тоже шли. Много. Солдаты-то те сразу к лесу побежали, они знали, где от бомбежки лучше спрятаться. А гражданские рядом с дорогой залегли. Многие в колонне остались.
Поругались мы тогда с Юрченко. Я ему потом, уже на аэродроме: - Ударили бы по станции...не убили бы мирных... Он ничего не ответил, отвернулся. А командир был он, ему решать, по какой цели работать. Тот вылет был последним боевым. Война шла жестокая. И они бомбили наши обозы с беженцами, и мы потом...
Однажды под одним польским городком мы бомбили железнодорожную станцию. Выстроились колесом, чтобы мессеры не подошли, и начали раскатывать немцев. Работали всей эскадрильей. И вдруг видим, от станции по шоссе покатил мотоцикл. Командир мне:
- Романов! Догони!
А мне за ним гнаться - дело недолгое. Я срезал круг, зашел прямо на него, обдал снарядами. На вираже глянул: мотоцикл валяется. Вот и все, думаю. А стрелок кричит:
- Лень, а он жив!
- Ну ударь ты по нему.
Зашел. А Гриша Рудой мне:
- Не могу. Зайди покруче.
Захожу. А я его уже тоже увидел: прячется за деревом. Вдоль шоссе огромные такие деревья стоят. Я дал очередь, так, для имитации атаки. И немец сразу перебежал за дерево. Проскочил я то дерево и пошел над полем с набором высоты. А Гриша, когда я наклонил крыло, ударил длинной очередью. Слышу, кричит:
- Все, командир! Пошли!
Вспоминаю, как мы спасали друг друга от немецких зениток. "Эрликоны" нас били на высоте 400–500 метров в момент, когда мы выходили из атаки. Вот тут они веселились! Тут они нас распекали! Как попадешь в их трассу...Если снизу заработал "Эрликон", по прямой не иди, маневрируй, вправо-влево машину кидай.
Из зенитных орудий немцы били тоже довольно точно. Идешь на высоте 800 метров, снаряды рвутся точно на нашей высоте. Смотришь, разорвался снаряд справа. Ага. Я тогда самолет вправо, к разрыву, и подтягиваю.
Все, следующий снаряд уже точно не мой. А молодые летчики, глядишь, пошли шарахаться от разрывов. Нервы не выдерживают, хладнокровия нет. А снизу немцы все видят.
Если зенитчики опытные, они сразу отбивают этот самолет в сторону - и весь огонь по нему. Глядишь, повалили… В авиации выдержка - главное оружие...
Летчиками мы стали только в сорок пятом году. Научились. Немцы перед отправкой на фронт должны были налетать 700 учебных часов. У нас было по 23 часа! Но мы их уделали!
А бывало, и своих бомбили. Неразбериха. И по соседнему аэродрому отработаем. Однажды, это было под Довском, мы вдвоем в непогоду сели к соседям. А на них днем раньше наши налетели, отбомбили, сожгли один самолет, американский двухмоторный бомбардировщик "Бостон". Под ним погиб техник. Вот так.
Радиостанции не работали. А летчики - новички, из пополнения. Залетели, глянули, а на взлетной полосе незнакомые самолеты, которых на своих аэродромах они никогда не видели... Вот и шарахнули. Сели мы, а на нас там смотреть не хотят. Говорят: - Что ж вы, сволочи, вчера натворили!
А наш полк - с желтыми колпаками. Они как увидели желтые колпаки на пропеллерах наших самолетов, так чуть не в драку. Много наших могил от Москвы до Берлина. Илы лежат везде. И чем дальше на запад, тем их больше.
Везде лежат наши соколы, ребята из штурмовых авиаполков. Лежат три состава и нашего 946-го, а затем 189-го гвардейского штурмового авиаполка. А я все еще лечу. Снится иногда: лечу. Может, к ним и лечу." - из воспоминаний пилота Ил-2 лейтенанта А.Ф.Романова.
Во время очередной атаки мне в двигатель попал снаряд из "Эрликона". Не разрывной - бронебойный.
Мотор сразу задымил, потом загорелся. Я быстро развернулся в сторону своей территории. Самолет еще слушался руля.
До аэродрома недалеко. До наших траншей поближе. Километра два - и вот она, наша пехота. Тяну. Внизу лес, сплошной лес. Нет, не дотяну. Скорость падает, высота тоже. Лес не кончается. Черт бы его побрал. В летной школе нас учили так: при вынужденной посадке на лесной массив верхушки деревьев принимать за поверхность земли...
А у них лес не то что у нас: растет рядами, ровными-ровными. Посадки. Моя "сигара" с двигателем и пошла между двух рядов. Плоскости сразу обрубило деревьями. Центроплан отлетел. В нашем лесу так не получилось бы. В нашем падал бы по-другому. Деревья мелькают. Лечу. Ударился. При ударе о землю выскочило лобовое бронестекло. Толстое, пуленепробиваемое, тяжелое. Выскочило и задело мне по голове. Стрелка привалило деревом. Деревьев мы все же нарубили порядком.
Тут же прибежали пехотинцы. Ох, молодцы ребята, наша славная пехота! Скольким летчикам они спасли жизнь! Мы только упали, а они уже тут. Вытащили нас. Положили. Хорошо, что самолет не взорвался. Пламя сбило, погасило во время падения, когда мы шумели по ветвям деревьев. Стрелок очухался раньше меня. Мне кожу срезало на лбу и задрало. Стрелок на меня смотрит и говорит испуганно: "Командир, у тебя мозги видны!" Вот дурило. И меня перепугал.
Пехотинцы отнесли меня в свой госпиталь. Перевязали. Сутки я спал. Выходили меня пехотинцы. А вскоре я вернулся в полк. Хорошая война у летчиков! То у танкистов погостил, то у пехотинцев. Все тебе рады, все стараются угостить.
Не завидовали мы нашей пехоте, видели, как они поднимаются под огнем. Думали: не дай бог воевать в пехоте. Не завидовали и танкистам, видели, - как гонят наши "тридцатьчетверки" от прямых попаданий противотанковой артиллерии и думали: хорошо, что мы не танкисты. А они и пехота, и танкисты, видать, смотрели, как мы через их позиции к немцам мотаемся, какие битые-перебитые возвращаемся, как падаем, не дотянув даже до своих траншей, и тоже думали: хорошо, что мы не летчики...
Так что на войне везде хорошо было.
Уже когда аэродромы наши перекочевали за Одер, цели нам не определяли. Началась свободная охота. Вылетаем звеном. Летим четверкой и цель себе ищем сами. Носимся вдоль дорог, магистралей. Там мы уже не боялись. Поднимались и повыше. "Мессершмитты" уже не появлялись.
Летим раз. Шоссейная дорога. Дорога на Штеттин. Справа железнодорожная станция. Наши машины к тому времени хорошими передатчиками укомплектовали. Я говорю командиру звена: - Юрченко, давай ударим по станции. Смотри, паровозы стоят под парами. А он мне: - Ты посмотри, что под нами творится.
Под нами идет колонна. Как только мы ее настигли, немцы сразу врассыпную. С одной стороны вдоль шоссе - болото. С другой - поле и лес невдалеке. Когда они нас увидели, сразу побежали к тому лесу.
Нам развернуться - секундное дело. Развернулись - и пошли хлестать! Взяли мы тогда грех на душу. Это я точно знаю. Там внизу, в колонне, были не только военные. Беженцы тоже шли. Много. Солдаты-то те сразу к лесу побежали, они знали, где от бомбежки лучше спрятаться. А гражданские рядом с дорогой залегли. Многие в колонне остались.
Поругались мы тогда с Юрченко. Я ему потом, уже на аэродроме: - Ударили бы по станции...не убили бы мирных... Он ничего не ответил, отвернулся. А командир был он, ему решать, по какой цели работать. Тот вылет был последним боевым. Война шла жестокая. И они бомбили наши обозы с беженцами, и мы потом...
Однажды под одним польским городком мы бомбили железнодорожную станцию. Выстроились колесом, чтобы мессеры не подошли, и начали раскатывать немцев. Работали всей эскадрильей. И вдруг видим, от станции по шоссе покатил мотоцикл. Командир мне:
- Романов! Догони!
А мне за ним гнаться - дело недолгое. Я срезал круг, зашел прямо на него, обдал снарядами. На вираже глянул: мотоцикл валяется. Вот и все, думаю. А стрелок кричит:
- Лень, а он жив!
- Ну ударь ты по нему.
Зашел. А Гриша Рудой мне:
- Не могу. Зайди покруче.
Захожу. А я его уже тоже увидел: прячется за деревом. Вдоль шоссе огромные такие деревья стоят. Я дал очередь, так, для имитации атаки. И немец сразу перебежал за дерево. Проскочил я то дерево и пошел над полем с набором высоты. А Гриша, когда я наклонил крыло, ударил длинной очередью. Слышу, кричит:
- Все, командир! Пошли!
Вспоминаю, как мы спасали друг друга от немецких зениток. "Эрликоны" нас били на высоте 400–500 метров в момент, когда мы выходили из атаки. Вот тут они веселились! Тут они нас распекали! Как попадешь в их трассу...Если снизу заработал "Эрликон", по прямой не иди, маневрируй, вправо-влево машину кидай.
Из зенитных орудий немцы били тоже довольно точно. Идешь на высоте 800 метров, снаряды рвутся точно на нашей высоте. Смотришь, разорвался снаряд справа. Ага. Я тогда самолет вправо, к разрыву, и подтягиваю.
Все, следующий снаряд уже точно не мой. А молодые летчики, глядишь, пошли шарахаться от разрывов. Нервы не выдерживают, хладнокровия нет. А снизу немцы все видят.
Если зенитчики опытные, они сразу отбивают этот самолет в сторону - и весь огонь по нему. Глядишь, повалили… В авиации выдержка - главное оружие...
Летчиками мы стали только в сорок пятом году. Научились. Немцы перед отправкой на фронт должны были налетать 700 учебных часов. У нас было по 23 часа! Но мы их уделали!
А бывало, и своих бомбили. Неразбериха. И по соседнему аэродрому отработаем. Однажды, это было под Довском, мы вдвоем в непогоду сели к соседям. А на них днем раньше наши налетели, отбомбили, сожгли один самолет, американский двухмоторный бомбардировщик "Бостон". Под ним погиб техник. Вот так.
Радиостанции не работали. А летчики - новички, из пополнения. Залетели, глянули, а на взлетной полосе незнакомые самолеты, которых на своих аэродромах они никогда не видели... Вот и шарахнули. Сели мы, а на нас там смотреть не хотят. Говорят: - Что ж вы, сволочи, вчера натворили!
А наш полк - с желтыми колпаками. Они как увидели желтые колпаки на пропеллерах наших самолетов, так чуть не в драку. Много наших могил от Москвы до Берлина. Илы лежат везде. И чем дальше на запад, тем их больше.
Везде лежат наши соколы, ребята из штурмовых авиаполков. Лежат три состава и нашего 946-го, а затем 189-го гвардейского штурмового авиаполка. А я все еще лечу. Снится иногда: лечу. Может, к ним и лечу." - из воспоминаний пилота Ил-2 лейтенанта А.Ф.Романова.
Взято: oper-1974.livejournal.com
Комментарии (0)
{related-news}
[/related-news]